– Когда ты вернёшься за стол, меня здесь уже не будет. Если мы не увидимся до того, как всё произойдёт, – по её голосу я понял, что так и будет, – знай, что я приняла ужасное решение.
– Мы все их принимали, Ала! Знала бы ты про мои последние несколько ужасных решений!
Ала замотала головой, требуя, чтобы я её понял.
– Нельзя ли всё как-нибудь исправить? Отыграть назад?
– Нет! Я хочу сказать, что приняла ужасное решение в том же смысле, в каком Ороло принял ужасное решение перед воротами Орифены.
Только минуту спустя до меня дошло.
– Ужасное, – сказал я, – но правильное.
И тут слёзы хлынули так, что ей пришлось закрыть глаза и отвернуться. Она выпустила мою руку и засеменила прочь, сгорбившись, как будто ей только что всадили в спину кинжал. Она казалась самой маленькой на конвоксе. Все инстинкты гнали меня бежать за ней, обнять её худенькие плечи. Но я знал, что в таком случае она сломает о мою голову стул.
Я подошёл к грузотону, взял рюкзак и бирку: прямоугольную, похожую на выключенную фотомнемоническую табулу.
Затем я вернулся на рабочее место и в следующие два часа вычислял тензор инерции корабля Геометров.
Я проспал почти всю вторую половину дня и проснулся совсем разбитый. Организм только-только начал приспосабливаться к смене часовых поясов, а я снова сбил его с толку, проработав ночь напролёт.
Во владение Аврахона я пришёл заранее. Для сегодняшнего обеда предстояло почистить и нарубить кучу овощей. Я устроился с ножом и доской на открытой веранде, отчасти чтобы полюбоваться предзакатным светом, отчасти в надежде перехватить фраа Джада на пути в мессалон. Владение Аврахона куда меньше многих знакомых мне матических построек смахивало на крепость. Глядя на большой каменный дом с балконами, эркерами и мезонинами, я всякий раз жалел, что прихожу сюда только в гости. Вот бы здорово каждый день работать в таком уютном и живописном месте! Как будто архитектор задался целью разжигать в инаках зависть, чтобы они всеми правдами и неправдами старались сюда проникнуть. Мне страшно повезло, что в силу исключительных обстоятельств я мог хотя бы посидеть на здешней веранде за чисткой овощей. Из разговора с Алой я понял, что надо пользоваться возможностью, пока не поздно. По дорожкам сновали инаки – одни оживлённо переговаривались, другие понуро брели, ссутулившись от усталости. На лужайках, завернувшись в стлы и подложив под голову сферы, спали фраа и сууры. Столько инаков, в таких непохожих облачениях! Я вновь задумался о многообразии матического мира, о котором ничего не знал, пока не попал сюда. Слова Алы о Втором пробуждении предстали мне в новом свете. Мысль о том, чтобы сорвать ворота с петель, сулила захватывающие перемены. Но неужто с этим кончится всё, что инаки создавали три тысячи семьсот лет? Неужто следующие поколения будут смотреть на пустые соборы и дивиться: какими безумцами надо быть, чтобы бросить всё это по доброй воле?
Я гадал, кто ещё окажется в моей ячейке и что поручат нам организаторы Рассредоточения. Напрашивалась мысль, что я буду в том же лабораториуме заниматься тем же, чем сейчас. Жить в каком-нибудь городе, в казино, корпеть над схемами икосаэдра, есть мирскую пищу, которую приносит одетая в форму неграмотная прислуга. В моей группе были два очень способных теора, один из Барито, другой – из концента на Море морей. Остальные вгоняли меня в тоску, я отнюдь не радовался перспективе оказаться с ними в дороге.
Иногда я замечал кого-нибудь из инаков Звонкой долины, и сердце сразу начинало биться быстрее: вот бы попасть в одну ячейку с ними! Пустая фантазия, конечно, – зачем им такая обуза? – но помечтать было приятно. Неизвестно, что поручат такой ячейке. Скорее всего что-нибудь невероятно опасное. По-хорошему, надо было радоваться, что меня туда не назначат.
Или – в сходном, хоть и другом ключе – какой будет ячейка фраа Джада, какие задачи она станет решать? Задним числом я понимал, что мне выпала редкая привилегия – провести несколько дней в обществе тысячелетника. Насколько я знал, Джад был единственным милленарием на конвоксе.
Здорово было бы оказаться в одной ячейке с кем-нибудь из моей старой эдхарской команды, но рассчитывать на такое не приходилось. Алу явно что-то мучило в том, как она распределила нас по ячейкам, и хотя я не понимал, из-за чего она так переживает, ясно было одно: на счастливое путешествие в кругу близких друзей рассчитывать не стоит. Уважение – почти священный трепет, – с которым другие члены конвокса взирали на эдхарианцев, заставляло предположить, что нас не запихнут в одну ячейку, а скорее распределят по возможно большему их числу. Мы будем вожаками, одинокими, как Ала.
Фраа Джад подошёл со стороны скалы. Я подумал, уж не поселили ли его наверху с тысячниками. Если так, он каждый день тратил уйму времени на спуск и подъём по лестнице. Джад издали меня узнал и двинулся прямиком к веранде.
– Я нашёл Ороло, – сказал я, хотя для Джада, конечно, это была не новость.
Он кивнул.
– Очень печально – то, что произошло. Ему следовало вовремя пройти через лабиринт и стать моим фраа на утёсе. Славно было бы работать с ним бок о бок, пить его вино, выслушивать его мысли.
– Вино у него было ужасное.
– Значит, выслушивать его мысли.
– Он, кажется, очень многое понял. – Мне хотелось спросить: как? Расшифровал ли Ороло тайное послание в пении тысячелетников? Однако я боялся выставить себя дураком. – Он думает… думал, что вы разработали некий праксис. Невольно напрашивается мысль, что этим объясняется ваше долголетие.
– Разрушительное действие радиации можно свести к взаимодействию между элементарными частицами – протонами, нейтронами – и молекулами облучаемого организма, – заметил Джад.
– Квантовым событиям, – сказал я.
– Да. Клетка, в которой только что произошла мутация, и клетка, в которой этой мутации не произошло, лежат в повествованиях, разделённых лишь одной развилкой в Гемновом пространстве.
– Старение, – сказал я, – следствие ошибок в считывании генетических цепочек, то есть тоже квантовых событий.
– Да. Нетрудно вообразить внутренне непротиворечивую мифологию, согласно которой хранители ядерных отходов изобрели праксис для устранения пагубных последствий радиации, а затем применили его к старению и так далее.
«И так далее» наводило на самые разные мысли, но я счёл за лучшее не задавать уточняющих вопросов.
– Вы понимаете, насколько опасно распространение такой мифологии в секулюме?
Джад пожал плечами. Секулюм его не заботил. Иное дело – конвокс.
– Некоторые здесь отчаянно хотят, чтобы эта мифология оказалась фактом. Им так было бы куда спокойнее.
– Ж’вэрн задавал довольно чудны́е вопросы. – Я кивнул на процессию матарритов, бредущую по лугу в некотором отдалении.
Я подыгрывал фраа Джаду – давал ему возможность сказать, что матарриты чудны́е и неприятные. Однако он ловко обошёл мой гамбит.
– От них можно узнать больше, чем от кого-либо на конвоксе.
– Правда?
– К закутанным следует отнестись со всем возможным вниманием.
Двое матарритов отделились от остальных и взяли курс на владение Аврахона. Я несколько мгновений смотрел на приближающихся Ж’вэрна и Орхана, гадая, что́ Джад в них разглядел, а когда обернулся, тысячелетника рядом уже не было – он проскользнул внутрь.
Матарриты молча подошли к веранде, сухо поздоровались со мной и вступили в дом.
Следом показались Арсибальт и Барб.
– Результаты? – спросил я.
– У корабля ПАКДа не хватает куска! – объявил Барб.
– Конструкция, которую ты изучал…
– Там-то и крепилась недостающая часть!
– И что, по-твоему, это было?
– Механизм межкосмических перемещений, ясное дело! – фыркнул Барб. – Они спрятали его где-то в Солнечной системе, подальше от нас, потому что он совершенно секретный!
– А что твоя группа, Арсибальт?
– Корабль собран из узлов, созданных во всех четырёх космосах ПАКДа, – объявил Арсибальт. – Это как археологический разрез. Самая старая часть с Пангеи. От неё осталось очень мало. Совсем немного мелких дополнений с Диаспа. Материал большей части корабля – из космосов Антаркта и Кватора, и мы почти уверены, что Кватор корабль посетил последним.
– Молодцы! – воскликнул я.
– А ты – какие результаты у твоей группы, Раз? – спросил Барб.
Я собирал доску, нож и миски с овощами, чтобы идти в дом. Арсибальт неторопливо подошёл и начал мне помогать.
– В нём что-то плещется, – сказал я.
– Чего-чего?
– Когда вчера вечером эдр повернул, движение было не равномерным, а несколько дёрганым. Мы предположили, что вращающаяся часть содержит большую массу стоячей воды и при резком повороте вода колышется.
Я принялся подробно объяснять про высокие гармоники колебаний и что они означают. Барб заскучал и ушёл в дом.
– О чём вы говорили с фраа Джадом? – спросил Арсибальт. Я не знал, можно ли выбалтывать то, что Джад говорил о праксисе, поэтому ответил (ничуть не покривив душой):
– О матарритах. Мы должны внимательно на них смотреть. Учиться у них.
– Думаешь, он хочет, чтобы мы за ними следили? – заворожённо проговорил Арсибальт. У меня возникло чувство, что он почему-то хочет следить за матарритами и ждёт только благословения Джада.
– Он сказал, что к закутанным следует отнестись со всем возможным вниманием.
– Этими словами?
– Примерно.
– Он сказал «закутанные», а не «матарриты»?
– Да.
– Они вовсе не матарриты! – взволнованно прошептал Арсибальт.
– С твоего позволения я это заберу, – сказал я.
В приступе трудового энтузиазма он схватил мои доску и нож. Нож я конфисковал.
– Ты думаешь, я настолько сбрендил, что мне нельзя доверять острые предметы? – упавшим голосом спросил Арсибальт.
– Арсибальт! Если они не матарриты, то кто? Переодетые бонзы?
Он посмотрел на меня так, словно хотел открыть страшную тайну, но тут вошла суура Трис.