– Я приму твою гипотезу к рассмотрению, – сказал я, – и сравню на весах с другой: что матарриты это матарриты.
Синтаксическая группа, фракция внутри матического мира, возникшая в годы после Реконструкции и возводящая себя к Процу. Название происходит от убеждения синтактиков в том, что язык, теорика и проч. суть игры с символами, лишёнными семантического содержания. Представление восходит к древним сфеникам, часто спорившим с Феленом и Протесом на периклинии.
Фраа Лодогир сказал:
– Сегодня уже третий наш мессал. Первый был посвящён мировым путям в Гемновом пространстве как способу понимания материального мира, против чего я нимало не возражал, пока не выяснилось, что это ширма для Гилеина теорического мира. Во второй вечер нам показали цирк – но не акробатов, жонглёров и фокусников, а интеллектуальные сальто, шпагоглотание и престидижитацию, к которым приверженцы ГТМ вынуждены прибегать, дабы их не отбросили как религиозную секту. Чудесно. Все выговорились. Я благодарен эдхарианскому большинству на этом мессале, что оно открыло свои карты. Ха. Но, возможно, теперь мы выскажем что-нибудь и по более насущным темам? На случай, если кто-нибудь забыл, я готов повторить: ПАКД, их возможности и намерения.
– В частности, почему они похожи на нас? – спросила суура Асквина. – Вот вопрос, к которому я мысленно возвращаюсь снова и снова.
– Спасибо, суура Асквина! – воскликнул я, посыпая хлебными крошками овощную запеканку. – Я давно удивляюсь, как мало внимания уделяют этой мелкой подробности.
– Никто просто не знает, с какого бока к ней подступиться, – сказала суура Трис. Словно в подтверждение её слов из репродуктора донёсся шквал бессвязных возгласов. Я распахнул дверцу печи и втолкнул запеканку на середину кованой железной решётки. Фраа Лодогир вещал о параллельной эволюции: как на разных континентах Арба совершенно разные виды, приспосабливаясь к одинаковым экологическим нишам, приобрели сходный внешний облик.
– Я вас понял, фраа Лодогир, – сказал Ж’вэрн, – но убеждён, что такое сходство параллельной эволюцией объяснить нельзя. Почему у Геометров пять пальцев, причём один – отстоящий? Почему не семь, из которых два – большие?
– Вам известно о Геометрах что-то, чего не сообщили остальным? – вопросил Лодогир. – Ваши слова верны в отношении единственного виденного нами представителя – антарктской женщины. У остальных трёх рас с тем же успехом может быть по семь пальцев.
– Вы, разумеется, правы, – сказал Ж’вэрн, – но даже арбско-антарктское сходство само по себе настолько велико, что его трудно объяснить параллельной эволюцией.
Спор продолжался довольно долго – препты успели съесть суп. Мы вносили и выносили посуду, пробираясь между сваленными на пол рюкзаками. Всем было велено ни на минуту не выпускать их из виду, чтобы найти ощупью, если одновременно с приказом об эвакуации погаснет свет или воздух почему-либо наполнится дымом и пылью. Мы не могли бегать с рюкзаками из кухни в мессалон, поэтому, в нарушение приказа, сложили их вдоль стенки в коридоре. Препты оставили свои за стульями, а бирки на время еды закинули на спину.
Игнета Фораль положила конец спору о пальцах, покосившись на сууру Асквину. Та властно откашлялась и объявила:
– В отсутствие дополнительных данных гипотеза о параллельной эволюции не поддаётся рациональной оценке.
– Согласен, – горестно проговорил Лодогир.
– Альтернативная гипотеза, если я правильно поняла фраа Пафлагона, состоит в утечке информации по фитилю?
Фраа Пафлагон поморщился.
– Слово «утечка» подразумевает некую неисправность. Речь же идёт о вполне естественном движении информации по ОАГу.
– До сих пор мне казалось, «движение» состоит в том, что теорам предстают вечные истины о равнобедренных треугольниках, – сказал Лодогир. – Мне не следовало бы дивиться всёвозрастающей грандиозности ваших утверждений, но не предлагаете ли вы нам поверить в нечто совсем уже далеко идущее? Поправьте, если я ошибаюсь: вы пытаетесь увязать движение информации по фитилю с биологической эволюцией?
Неловкая пауза.
– Вы ведь верите в эволюцию? – продолжал Лодогир.
– Да, хотя это удивило бы Протеса, который придерживался вполне мистических полурелигиозных взглядов на ГТМ, – сказал Пафлагон. – Любая современная версия протесизма должна согласовываться с доказанными теориями, не только космографическими, но и эволюционными. Однако я не соглашусь с полемической частью вашего высказывания, фраа Лодогир. Мой новый тезис – куда более умеренный и резонный.
– О, простите! Мне казалось, когда человек заходит в своих утверждениях дальше, его тезисы более далеко идущие?
– Я всего лишь следую логике. Как вы сами заметили во время пленария с фраа Эразмасом, самое резонное утверждение – наиболее экономичное, то есть наименее сложное. Я утверждаю, что информация течёт по фитилю примерно так же, как из прошлого в настоящее. При этом она, в частности, производит физически воспринимаемые изменения в нервной ткани…
– Тогда-то, – вставила суура Асквина для ясности, – мы и видим истины о кноонах.
– Да, – сказал Пафлагон. – Здесь мы имеем ГТМ и столь любимый фраа Лодогиром теорический протесизм. Однако нервная ткань – просто ткань, просто вещество, подчиняющееся законам природы. Она не волшебная и не духовная, что бы вы ни думали о моих убеждениях по данному поводу.
– Безмерно рад слышать! – воскликнул Лодогир. – Этак мы с вами сплотимся под процианским знаменем раньше, чем фраа Эразмас принесёт мне десерт!
Пафлагон мгновение молчал, перебарывая смех, затем продолжил:
– Я не могу верить в то, что сейчас высказал, если не предложу материалистический, понятный механизм, посредством которого «более Гилеины» миры производят физические изменения в «менее Гилеиных», лежащих «ниже по течению» фитиля. И я не вижу достаточных оснований утверждать, что эти воздействия ограничиваются равнобедренными треугольниками и затрагивают только нервную ткань. Вот такое утверждение было бы дерзким и довольно странным!
– Хоть в чём-то мы согласны! – объявил Лодогир.
– Куда более экономично, в смысле Гардановых весов, утверждать, что механизм – каким бы он ни был – воздействует на всякое вещество, а не только на мозг теора! Просто мы имеем систематическую ошибку наблюдения.
Некоторые закивали.
– Систематическую ошибку? – переспросил Ж’вэрн.
Суура Асквина повернулась к нему и сказала:
– Звёзды светят на Арб постоянно – даже в полдень, но мы бы о них не знали, если бы спали всё тёмное время суток.
– Да, – сказал Пафлагон. – Как космограф видит звёзды только на тёмном небе, так и мы наблюдаем Гилеин поток, лишь когда он проявляется в восприятии кноонов нашим рассудком. Подобно звёздному свету в полдень, он постоянно есть, постоянно действует, но мы замечаем его и опознаём как нечто значительное только в контексте чистой теорики.
– Э, раз уж вы, эдхарианцы, так любите маскировать свои допущения, позвольте кое-что прояснить, – сказал Лодогир. Утверждаете ли вы, что параллельность эволюции арбцев и Геометров определяется Гилеиным потоком?
– Да, – сказал Пафлагон. – Как вам такое высказывание?
– Куда ёмче, спасибо, – ответил Лодогир. – Но в эволюцию вы всё-таки верите?
– Да.
– В таком случае вы утверждаете, что Гилеин поток каким-то образом действует на выживание – или хотя бы на способность конкретных организмов передавать по наследству свои цепочки, – сказал Лодогир. – И таким образом мы с антарктцами стали обладателями пяти пальцев, двух ноздрей и прочего.
– Фраа Лодогир, вы делаете за меня мою работу!
– Должен же кто-то её делать. Фраа Пафлагон, как вы объясните связь Гилеина потока с выживанием?
– Не знаю.
– Не знаете?!
– С Посещения Орифены прошло всего десять дней. Данные продолжают поступать. Вы, фраа Лодогир, сейчас на переднем крае того, что станет протесизмом следующего поколения.
– Нет уж, увольте от такой чести. Я куда охотнее испробовал бы кушанье, поданное фраа Ж’вэрну. Что это, кстати?
– Наконец-то фраа Лодогир задал хороший вопрос, – заметил Арсибальт. Эмман выдернул нас из мессалона спасать запеканку. Мы все знали, о чём говорит Лодогир. Кастрюля стояла на плите, и мы весь вечер старались обходить её стороной. Тушёные волосы с кубиками пенопласта и дроблёными экзоскелетами или что-то в таком роде. Волосы представлялись чем-то овощным. Но больше всего Лодогира и всех остальных в мессалоне смущал оглушительный хруст экзоскелетов (или что уж там это было) у Ж’вэрна на зубах. Мы слышали его даже в репродуктор.
Арсибальт огляделся, убеждаясь, что кроме меня и Эммана в кухне никого нет.
– Я сам принадлежу к аскетическому, замкнутому, созерцательному ордену, – начал он, – и, возможно, не должен осуждать бедных матарритов…
– Ладно, валяй, – сказал Эмман. Он мужественно пытался чинить развалившуюся запеканку.
– Хорошо, раз ты настаиваешь! – Обернув руку краем стлы, Арсибальт поднял крышку с кастрюли, в которой булькало месиво из мёртвых водорослей, унизанных явно опасными для здоровья панцирями. – Думаю, что это уже некоторый перегиб: целое тысячелетие целенаправленно создавать пищевые продукты, омерзительные для всех не-матарритов.
– Готов поспорить, это из разряда тех блюд, которые на вкус совсем не так плохи, как на вид, вкус, запах и ощупь, – сказал я, задерживая дыхание и подходя ближе.
– На что?
– Прости?
– На что споришь?
– Ты предлагаешь нам это попробовать?
– Я предлагаю тебе это попробовать.
– Почему только мне?
– Потому что ты предложил пари. И потому что ты – теор.
– А ты тогда кто?
– Исследователь.
– Будешь изучать мои симптомы? Сделаешь мой посмертный витраж?
– Да. Мы вставим его сюда.
Арсибальт указал на отдушину размером с мою ладонь.