– Разумеется! Но тем не менее удивительным. Способность нашего сознания видеть – не просто как спилекаптор, воспринимая и записывая данные, – но опознавать миски, мелодии, лица, красоту, идеи – делать их доступными для осмысления. Эта способность, по утверждению Атаманта, фундамент всякой рациональной мысли. И если сознание способно опознавать медно-мисковость, почему бы ему не опознать равнобедренно-треугольниковость и Адрохонесово-теоремность?
– То, что вы описываете, – всего лишь распознавание образов и присваивание имён, – сказал Лодогир.
– Так утверждают синтактики, – отвечал Ж’вэрн. – Но я бы возразил, что вы всё переворачиваете с ног на голову. У вас, проциан, есть теория – модель сознания, и вы всё ей подчиняете. Ваша теория становится основой для всевозможных допущений, и процессы сознания рассматриваются просто как явления, требующие объяснений в терминах этой теории. Атамант говорит, что вы создали порочный круг. Вы не можете развивать свою основополагающую теорию, не прибегая к способности сознания наделять данные этостью, а значит, не вправе объяснять фундаментальные механизмы сознания в рамках вашей теории.
– Я понимаю точку зрения Атаманта, – сказал Лодогир, – но, сделав такое утверждение, не исключает ли он себя из рационального теорического общения? Сознание приобретает мистический статус – его нельзя исследовать, оно такое, какое есть.
– Напротив, нет ничего более рационального, чем начать с того, что нам дано, что мы наблюдаем, спросить себя, как получилось, что мы это наблюдаем, и разобрать процесс наблюдения самым тщательным и последовательным образом.
– Тогда позвольте спросить: какие результаты Атамант получил, осуществив эту программу?
– Решив ей следовать, он несколько раз заходил в тупики. Но суть такова: сознание работает в материальном мире, на материальном оборудовании.
– Оборудовании? – резко переспросила Игнета Фораль.
– Нервные клетки или, возможно, искусственные устройства с теми же функциями. Суть в том, что они, как сказали бы ита, «железо». Атамант утверждал, что сознание, а не оборудование – первичная реальность. Космос состоит из материи и сознания. Уберите сознание – останется прах; добавьте сознание, и у вас будут предметы, идеи, время. История долгая и непростая, но в конце концов Атамант нащупал плодотворный подход, основанный на поликосмической интерпретации квантовой механики. Вполне естественно, он применил этот подход к своему излюбленному объекту…
– Медной миске?! – изумился Лодогир.
– Комплексу явлений, составляющих его восприятие медной миски, – поправил Ж’вэрн, – и объяснил их следующим образом.
Затем Ж’вэрн (непривычно разговорчивый в этот день) прочёл нам кальк о том, к чему пришёл Атамант, размышляя о миске. Как он и предупреждал, это в основных чертах напоминало диалог, который я пересказал чуть раньше, и вело к тому же основному выводу. Настолько, что я даже поначалу удивился, чего ради Ж’вэрн всё это излагает. Напрашивалась мысль, что он просто хочет показать, какой Атамант был умный, и заработать для матарритов несколько лишних баллов. Как сервент я мог свободно входить и выходить. Наконец Ж’вэрн добрался до предположения, которое мы слышали раньше: что мыслящие системы вовсю используют интерференцию между космосами, чьи мировые пути недавно разошлись.
Лодогир сказал:
– Пожалуйста, объясните мне вот что. Мне казалось, что интерференция, о которой вы говорите, возможна только между двумя космосами, одинаковыми во всём, кроме квантового состояния одной частицы.
– Это то, что мы можем проверить и подтвердить, – сказала Мойра, – поскольку именно описанная вами ситуация изучается в лабораторных экспериментах. Относительно несложно построить аппаратуру, воплощающую такой сценарий: «у частицы спин вверх или вниз», «пролетит фотон в левую щель или в правую».
– Как я рад слышать! – воскликнул Лодогир. – Я боялся, что вы объявите, будто эта интерференция и есть Гилеин поток.
– Думаю, да, – сказал Ж’вэрн. – Это должен быть он.
Лодогир возмутился:
– Секунду назад суура Мойра объяснила, что экспериментально подтверждена лишь интерференция между космосами, отличающимися состоянием одной частицы! Гилеин поток, согласно тем, кто в него верует, соединяет абсолютно разные космосы!
– Если смотреть на мир в соломинку, вы увидите лишь крохотную его часть, – сказал Пафлагон. – Эксперименты, о которых говорила Мойра, вполне хороши, более того, по-своему превосходны, но они говорят нам только о системах с одной частицей. Если бы мы придумали более совершенные опыты, мы бы, вероятно, увидели и другие явления.
Фраа Джад бросил салфетку на стол и сказал:
– Сознание усиливает слабые сигналы, которые, как протянутая между деревьями паутина, связывают повествования между собой. Более того, усиливает избирательно и таким образом, что возникает положительная обратная связь, направляющая повествования.
В наступившей тишине слышно было только, как Арсибальт записывает это мелом на стене. Я проскользнул в мессалон.
– Не могли бы вы развернуть ваше утверждение? – спросила наконец суура Асквина. Она взглянула на Арсибальтову запись и добавила: – Для начала, что вы подразумеваете под усилением слабых сигналов?
Фраа Джад, судя по выражению лица, не знал, с чего начать, и не хотел утруждаться. Выручила Мойра:
– «Сигналы» – взаимодействие между космосами, отвечающее за квантовые эффекты. Если вы не согласны с поликосмической интерпретацией, то должны отыскать этим эффектам другое объяснение. Но если вы с ней согласны, то установленные факты квантовой механики требуют принять допущение, что космосы, лежащие на близких мировых путях, взаимодействуют. Если взять один конкретный космос, то это взаимодействие можно интерпретировать как сигнал – довольно слабый, поскольку он затрагивает лишь несколько частиц. Они могут быть внутри безвестного астероида, и тогда ничего существенного не произойдёт. А могут быть в некоем критическом участке мозга, и тогда «сигнал» изменит поведение живого организма, которому этот мозг принадлежит. Организм сам по себе неизмеримо больше тех объектов, на которых обычно сказывается квантовая интерференция. Вспомним, что есть сообщества таких организмов и некоторые сообщества создают технологии, способные изменить мир; тогда мы поймём слова фраа Джада о свойстве сознания усиливать слабые сигналы, связывающие между собой космосы.
В продолжение её речи Ж’вэрн усиленно кивал.
– Это согласуется с тем, что я прочёл вчера у Атаманта. Сознание, писал он, вне пространства и времени. Однако оно вступает в пространственно-временной мир, когда мыслящее существо реагирует на выстроенный им образ этого мира и пытается взаимодействовать с другими мыслящими существами – совершает то, что может осуществить лишь через посредство пространственно-временного тела. Таким образом, мы попадаем из солипсистского мира – реального только для одного субъекта – в общий, где я могу быть уверен, что вы видите ту же медную миску, и этость, которой вы её наделяете, созвучна моей.
– Спасибо, суура Мойра и фраа Ж’вэрн, – сказала Игнета Фораль. – Поскольку фраа Джад, как я вижу, намерен и впредь ограничиваться краткими изречениями, не соблаговолит ли кто-нибудь истолковать вторую часть его сентенции?
– Охотно, – сказал фраа Лодогир, – поскольку чем дальше, тем больше устами фраа Джада глаголет процианин! – Мгновение он наслаждался впечатлением, которое произвела эта фраза, затем продолжил: – Думаю, говоря о селективном усилении, фраа Джад хочет сказать, что усиливается не вся межкосмическая интерференция, а лишь её часть. Повторяя пример сууры Мойры, интерференция, затрагивающая элементарные частицы в одиноком астероиде, не оказывает никакого действия.
– Никакого особого действия, – поправил его Пафлагон. – Непредсказуемого. Однако она затрагивает всё в астероиде: то, как он поглощает и отражает свет, как распадаются ядра неустойчивых элементов и так далее.
– Однако статистически это сглаживается и никаких отличий мы не наблюдаем? – спросил Лодогир.
– Да.
– Следовательно, сознанием усиливается лишь та интерференция, которая затрагивает нервную ткань.
– Или другую мыслящую систему, – вставил Пафлагон.
– Так что процесс изначально крайне избирательный: подавляющая часть интерференции, происходящей между нашими космосами и теми, с которыми она возможна, затрагивает камни и прочие объекты, недостаточно сложные, чтобы отзываться на неё сколько-нибудь интересным для нас образом.
– Да, – сказал Пафлагон.
– Давайте ограничимся рассмотрением той бесконечно малой доли интерференции, которая приходится на нервную ткань. Как я только что сказал, это уже само по себе даёт избирательность. – Лодогир кивнул на доску. – Однако, намеренно или нет, фраа Джад приоткрыл щёлочку ещё для одной избирательной процедуры. Да, наш мозг ловит эти «сигналы». Но он не пассивное устройство. Не просто детекторный радиоприёмник! Он считает. Он мыслит. Выход этих размышлений практически нельзя предсказать по входу. Этот выход – наши мысли, решения, которые мы принимаем, наше взаимодействие с другими мыслящими существами и поведение обществ на протяжении эпох.
– Спасибо, фраа Лодогир. – Игнета Фораль ещё раз перечитала надпись на доске. – Возьмётся ли кто-нибудь за «положительную обратную связь»?
– Мы получаем её в качестве бесплатного приложения, – сказал Пафлагон.
– Как это?
– Она есть в модели, которую мы обсуждали. Ничего добавлять не надо. Мы уже видели, как слабые сигналы, усиленные особыми структурами нервной ткани и общества, состоящего из мыслящих существ, производят в повествовании – в конфигурации космоса – куда бо́льшие изменения, чем конкретный сигнал. В ответ на слабые сигналы мировой путь изгибается, меняет курс, и по поведению мирового пути можно отличить космос, населённый мыслящими организмами, от того, в котором их нет. Однако вспомним, что сигналы проходят только между соседними космосами. Вот вам и положительная обратная связь! Интерференция направляет мировые пути космосов, в которых есть сознание: мировые пути, лежащие ближе друг к другу, интерферируют сильнее.