– Сжигатель планет! – крикнул Лио. – Наверное, они взорвали топливный бак.
Тут он с резким возгласом оттолкнулся от полусферы и скользнул «вниз» к тому, что я про себя называл полом купола. Потому что исполинские полусферы пришли в движение и щель между ними определённо сокращалась. Включилось освещение, теперь уже настоящее.
Щель захлопнулась со щелчком, который мы почувствовали, но не услышали. К добру или к худу, теперь мы были заперты в куполе. Я неотрывно смотрел на большую красную кнопку. Кислорода оставалось на восемь минут.
Показатели на дисплее начали меняться: индикатор наружного давления – красный ноль с самого начала космического полёта – сдвинулся в жёлтую зону. Жюль видел на своём дисплее то же самое: он шагнул к зарешёченному отверстию рядом с люком и протянул руку. Её отбросило воздушной струёй.
– Слава Картазии! – воскликнул Арсибальт. – Мне всё равно, из какого космоса этот воздух. Я хочу им дышать!
– Пока мы ждём, вспомните процедуру выхода из скафандров, – сказал Лио. – И покажитесь.
Он потянул шторку, скрывавшую его наружную панель. Все сделали то же самое. Впервые за два часа мы увидели лица на спиль-экранах и смогли проверить чужие показатели. Шарниры и балки под зеркалом заслоняли от меня некоторых членов команды, но я видел Джезри. У него оставалось две минуты. У меня – пять. Я поменялся с ним баллонами; давление в куполе росло слишком медленно.
Наконец индикатор из жёлтого стал зелёным: можно дышать. Как раз когда показатель уровня кислорода из красного (крайняя степень опасности) скакнул на чёрный (ты покойник). На последней порции арбского кислорода я приказал скафандру открыться и впустить окружающий воздух. Уши сразу заложило. В носу защипало, и я почувствовал странный запах: пахло чем-то кроме моего тела. Лио, пристально следивший за внешними индикаторами (из тех, кого я видел, у меня кислорода было меньше всего), шагнул мне за спину и распахнул заднюю дверцу. Я высвободил руки, ухватился за край ГТС и вылез, в чём мать родила, из ненавистного скафандра. Товарищи смотрели на меня с самым живым интересом. Из арбцев здешним воздухом дышал только небесный эмиссар, который после первого вдоха прожил совсем недолго. Я схватился руками за лицо, размял его, почесал нос, выковырял из уголков глаз то, что скопилось там за неделю, провёл пальцами по волосам. Можно было придумать что-нибудь более познавательное, но это был биологический императив.
Лио ощупал грудь своего скафандра, нашёл тумблер, повернул его.
– Ты меня слышишь?
– Да, слышу.
Остальные принялись лихорадочно нащупывать свои тумблеры.
– Не то чтобы это что-нибудь меняло – нам так и так всем вылезать, – но каковы твои ощущения, мой фраа?
– Сердце колотится, как сумасшедшее, – сказал я и умолк – столько усилий отняла короткая фраза. – Я думал, это от волнения, но… может быть, здешний воздух нам не годится. – Я говорил отрывисто, между судорожными вдохами: организм требовал дышать чаще. – Теперь понимаю, почему у небесного эмиссара лопнула аневризма.
– Эй, Раз?
Дышать, дышать.
– Да?
Дышать, дышать, дышать.
– Освободите меня от этой штуки! – потребовал Лио.
Джезри схватил его, развернул, рывком открыл дверцу. Лио выскочил из скафандра, как ошпаренный, и поплыл ко мне. Глаза у него были безумные. Застарелые рефлексы требовали убраться с дороги, когда Лио приближается ко мне в таком настроении, но мышцы не слушались. Руки, от которых я за эти годы принял столько побоев, заключили меня в могучее объятие. Лио припал ухом к моей груди. Голова у него была колючая, как репей. Я чувствовал, как заходила его грудная клетка. Джезри, Арсибальт и Жюль выплыли из скафандров. Жюль шагнул к люку, повернул рычаг, распахнул крышку. Всё исчезло, но не во тьме, а в хлынувшем из люка ярком свете. Осталась сплошная жёлто-серая пелена…
Мы с фраа Джадом плыли по белому коридору. Я был голый, Джад – в сером комбинезоне из тех, что мы захватили с собой. Судя по тому, что я сейчас наблюдал, Джад разграбил стальной ящик у стены. Рядом парили два тючка серебристой ткани. Джад вскрыл один – это оказалось нечто с рукавами и штанинами. Время от времени тысячелетник поглядывал на меня. Поймав мой взгляд, он кинул мне полипластовый пакет со сложенным серым комбинезоном.
– Надень его, – сказал он, – а сверху – серебристый костюм.
– Мы будем тушить пожар?
– В некотором смысле.
На то, чтобы разорвать пакет, ушла уйма сил. Сердце бешено колотилось. Натягивая комбинезон, я ещё глубже влез в кислородный долг. Когда удалось отдышаться настолько, чтобы выговорить несколько слов, я спросил:
– Где остальные?
– Есть повествование, не слишком отличное от того, которое воспринимаем мы, где они отправились исследовать корабль и намерены сдаться первому, кого встретят.
– А нас почему бросили?
– Выход из скафандра. Замкнутое пространство после безграничной шири. Воздух чужого космоса. Последствия долгого пребывания в невесомости. Стресс. Всё это вызывает синдром, сходный с шоковым. Он длится несколько минут. Его проявления – растерянность или даже обморок. Здоровый человек быстро приходит в себя, а вот небесный эмиссар, как я понимаю, не выдержал.
– Значит, – сказал я, – сняв скафандры, мы все на несколько минут лишились сознания или что-то вроде того. В твоей терминологии – потеряли нить повествования. Перестали его отслеживать. То в сознании, что позволяет ему постоянно проделывать фокус с мухой, летучей мышью и червяком, – временно отключилось.
– Да. И остальные очнулись в повествовании, где мы с тобой мертвы.
– Мертвы.
– Об этом я тебе и говорю.
– Потому нас и бросили, – сказал я. – Вернее, не бросили. В их повествовании мы вообще сюда не попали.
– Да. Надень. – Он протянул мне респиратор с маской, закрывавшей всё лицо.
– А что женщина-астроном? Она не вызовет полицию или что-нибудь в таком роде?
– Она с Жюлем. Он её убеждает. У него к этому дар.
– Значит, Лио, Арсибальт, Джезри и Самманн просто бродят по кораблю открыто, ища, кому бы сдаться?
– Такой мировой путь существует.
– Нелепость какая-то!
– Отнюдь. На войне подобная неразбериха случается сплошь и рядом.
– А на нашем мировом пути? Что эти четверо делают в повествовании, где мы с тобой сейчас?
– Я в нескольких, – ответил фраа Джад, – и такое состояние вещей нелегко поддерживать, а твои вопросы мешают мне сосредоточиться. Так что вот тебе простой ответ. Все остальные погибли.
– Я не хочу быть на мировом пути, где мои друзья погибли, – сказал я. – Перенеси меня обратно.
– Никого нельзя перенести и никакого «обратно» нет, – сказал Джад. – Можно только двигаться самому, и только вперёд.
– Я не хочу быть на мировом пути, где мои друзья погибли, – упрямо повторил я.
– Тогда у тебя есть два варианта: выброситься в шлюз или следовать за мной. – С этими словами фраа Джад натянул респиратор. Затем он взял огнетушитель, другой вручил мне и двинулся по коридору.
И тут мой рассудок выкинул странную шутку: вместо того чтобы сосредоточиться на существенном, погрузился в изучение болтов и гаек «Дабан Урнуда», как будто живущий во мне Барб выступил вперёд, отпихнул душу с дороги и направил все мои способности и силы на то, что заинтересовало бы Барба: например дверные запоры. Субсистемы, отвечающие за нерелевантное – например, скорбь о друзьях, страх смерти, растерянность из-за путаницы мировых путей и желание задушить фраа Джада, – полностью отключились.
Дверей было много, все – закрыты, но не заперты. Со слов Жюля я знал, что это – обычное состояние дел. Части корабля, примыкающие к корпусу, разделены на герметичные отсеки, чтобы метеоритная пробоина в одном не оставила без воздуха соседние. Соответственно, при движении уйма времени уходит на открывание дверей – люков примерно три фута в диаметре с мощными запорами, как у банковских сейфов. Чтобы открыть люк, надо было ухватиться за две симметрично расположенные ручки и потянуть их в разные стороны, что как раз подходит для невесомости, где законы теорики не позволяют упереться в пол и налечь всем весом. Рывок требовал таких усилий, что потом я всякий раз долго восстанавливал дыхание. Фраа Джад двигался вперёд, не оглядываясь на меня. В списке вопросов, с которыми я собирался к нему пристать, первыми стояло: «Почему я? Разве ты не мог сделать, что задумал, один, а меня оставить в повествовании, где мои друзья живы?» Возможно, это и был ответ: Джад остановил выбор на мне по той же причине, по какой эдхарские иерархи включили меня в команду звонарей: я крепкий. Сила есть, ума не надо. Могу открывать тяжёлые двери. Впрочем, это было лучше, чем не делать ничего, поэтому я перед каждым люком обгонял фраа Джада и брался за рукоятки. Всякий раз, открывая люк, я ждал, что увижу дула урнудских карабинов, однако первый же человек, на которого мы наткнулись (уже довольно далеко от обсерватории), только ахнул и посторонился, уступая дорогу – вернее, ахнула и посторонилась, потому что это была женщина. Затея вырядиться пожарными была так проста, так очевидна, что я думал, она не сработает. Однако она отлично сработала с первой встреченной нами женщиной, из чего, вероятно, следовало, что сработает и со следующей сотней человек.
Коридор вёл в сферическое помещение, которое, вероятно, служило вестибюлем для всей вершины – отсюда можно было попасть во внутренние части «Дабан Урнуда». Методом проб и ошибок мы отыскали вход в очень длинную цилиндрическую шахту. «Радиаль!» – объявил я, когда её обнаружил. Фраа Джад кивнул и через мгновение был уже в шахте.
До сих пор все мои впечатления от корабля ограничивались исполинским икосаэдром и внушительной вершиной-цитаделью. Они так поражали своей огромностью и непривычностью, что, глядя на них, легко было забыть: всё самое сложное и живое не здесь, а во вращающейся Орбойме. До сей минуты мы с фраа Джадом были как варвары, распахивающие двери забытой караулки на дальней границе империи. Отсюда начиналась дорога к столице. Радиалей было всего двенадцать, по шесть с каждого конца Орбоймы, где они, как спицы в колесе, расходились от её могучих подшипников. Орбойму можно сравнить с обезьяной, которая, растопырив руки-ноги, держится за стенки ящика. Иногда рука должна толкать, иногда тянуть. Она сгибается, амортизируя толчки. Она живая: в ней есть кости для прочности, мышцы, чтобы сокращаться, сосуды – пути транспортировки материалов, нервы – связь и кожа, которая защищает всё это снаружи. Радиаль выполняла сходные функции и была устроена почти так же сложно. Мы с фраа Джадом видели только внутреннюю поверхность шахты диаметром десять футов, но со слов Жюля знали, что общий поперечник радиали в десять раз больше и вся она набита оборудованием, скрытым от наших глаз. Впрочем, на него намекали ошеломляюще разнообразные люки, маховики, коммутаторы, спиль-экраны, приборные панели и мерцающие таблички, мимо которых мы пролетали. У нас н