– Результаты! – объявил я Лио, когда следующий раз оказался с ним на лугу. – Или типа того.
– Ну?
– Кажется, ты был прав.
– В чём?
Прошло уже столько времени, что Лио забыл наш разговор про Самманна. Когда я ему напомнил, он обалдел.
– Ну, класс!
– Может быть. Я пока ещё не знаю, как всё это понимать.
– А что он делает? Держит перед Оком Клесфиры табличку? Разговаривает на языке жестов?
– Нет, для такого Самманн слишком умён, – сказал я.
– Что? Ты говоришь, будто о старом друге.
– Я уже примерно так к нему отношусь. Мы столько раз перекусывали вместе.
– И как же он с тобой говорит? В смысле, говорил.
– Первые шестьдесят восемь дней он молчит, как рыба, – сказал я. – На шестьдесят девятый день кое-что происходит.
– На шестьдесят девятый? Это по обычному календарю когда?
– Примерно через две недели после солнцестояния. Девять дней до того, как отбросили Ороло.
– Ясно. И что делает Самманн на шестьдесят девятый день?
– Ну, обычно он поднимается по лестнице, снимает с плеча сумку и вешает на выступ парапета. Протирает оптику. Потом садится на парапет – он там плоский, шириной примерно в фут, – вынимает из сумки еду и перекусывает.
– Ага. Так в шестьдесят девятый день что?
– Кроме сумки у него что-то вроде книги. В руке. Первым делом он кладёт эту штуку на парапет. Потом принимается за обычные дела.
– То есть она лежит напротив Ока Клесфиры?
– Вот именно.
– И ты можешь её увеличить?
– Конечно.
– И прочесть название?
– Это вовсе не книга, Лио. Это чехол. Как тот, который Самманн поднял в первый день. Только больше и тяжелее, потому что в нём…
– Другая табула! – воскликнул Лио и задумался. – Понять бы ещё, что это значит.
– Надо полагать, он только что забрал её в другом месте.
– И он ведь не оставляет её на парапете?
– Нет, заканчивает есть и уносит её с собой.
– Интересно, почему он забирает табулу именно в этот день.
– Думаю, примерно тогда расследование фраа Спеликона начало по-настоящему набирать обороты. Теперь вспомни: когда я во время анафема, в семьдесят восьмой день, пробрался на звёздокруг, я проверил МиМ…
– И не нашёл табулы, – кивнул Лио. – Итак. На шестьдесят девятый день Спеликон, вероятно, велел Самманну забрать табулу, которую Ороло оставил в МиМ. Самманн послушался. Но Спеликон не знал про ту, которую ты положил в Око Клесфиры, поэтому её не потребовал.
– Но Самманн знал, – напомнил я. – Он заметил её на второй день.
– И решил не говорить Спеликону. Но в шестьдесят девятый день он не стал скрывать, что вытащил табулу Ороло. – Лио замотал головой. – Не понимаю. Чего ради он шёл на риск, чтобы тебе это показать?
Я развёл руками.
– Может, для него это не такой и риск. Он и без того ита. Что ему могут сделать?
– Верно. Вряд ли они так дрожат перед инспектрисой, как мы.
Меня задело напоминание, что мы дрожим, но, учитывая, как я таился в последнее время, спорить было трудно.
Я понял, что пришёл в себя. Пережил утрату Ороло. Забыл свои горе и гнев. А сейчас, упомянув инспектрису, Лио мне всё напомнил.
Так или иначе, воцарилась долгая пауза, пока Лио переваривал услышанное. Мы даже немного продвинулись в работе. В смысле, над сорняками.
– Ладно, – сказал он наконец. – И что потом?
– Семидесятый день, пасмурно. Семьдесят первый, снег. Семьдесят второй, снег. Ничего не видно, потому что линзу запорошило. Семьдесят третий день – ясно. Почти весь снег растаял до того, как пришёл Самманн. Он протирает оптику и перекусывает. На нём защитные очки.
– Типа солнечных?
– Больше и темнее.
– Как у горнолыжников?
– Сперва я так и подумал. Мне пришлось посмотреть семьдесят третий день трижды, прежде чем я сообразил.
– Что тут соображать? – спросил Лио. – Яркое солнце, снег, он в чёрных очках.
– Очень чёрных, – сказал я. – Не просто для отдыха на природе. Я видел такие, Лио. Во время аперта, когда смотрел на Самманна и Корд в цехе. Они их надели, чтобы защитить глаза от электрической дуги. Она была яркая, как солнце.
– Но с чего Самманну надевать такие очки, чтобы протирать объективы?
– Пока он протирает объективы, очки висят у него на шее, – сказал я. – Потом он надевает их и перекусывает, как обычно. Но во всё время еды он смотрит прямо на солнце. Самманн наблюдает за солнцем.
– А до семьдесят девятого дня он этого не делал?
– Нет. Никогда.
– Так ты думаешь, он что-то узнал?..
– Возможно, из табулы Ороло? – сказал я. – Или от Спеликона? Или от других ита по авосети? Птичка напела?
– Зачем смотреть на солнце? Это абсолютно в стороне от того, чем ты занимался.
– Абсолютно. Но это что-то. Большой толстый намёк. Подарок Самманна.
– И что, ты тоже начал смотреть на солнце?
– У меня нет защитных очков, – напомнил я. – Но у меня есть двадцать с лишним ясных дней, записанных на табулу. Так что с завтрашнего дня я могу хотя бы посмотреть, что солнце делало три и четыре месяца назад.
Большая тройка, конценты св. Мункостера, св. Тредегара и св. Барито, расположенные близко один от другого и обладающие рядом сходных черт: все три основаны в нулевом году, относительно многолюдны и славятся прошлыми достижениями.
На следующее утро, после теорической лекции, мы с Джезри и Тулией разговаривали на лугу. Был первый по-настоящему погожий весенний день, все вышли прогуляться, и мы считали, что не привлекаем к себе внимания.
– Кажется, я нашла ВФСА, – объявила Тулия.
– ГВФСА, – поправил Джезри.
– Нет, – сказал я. – Если Тулия его нашла, он уже не гипотетический.
– Поправка принята, – сказал Джезри. – Кто этот влиятельный фид?
– Игнета Фораль, – ответила Тулия.
– Фамилия смутно знакомая, – заметил Джезри.
– Форали разбогатели несколько столетий назад, то есть, по мирским меркам, это древнее и солидное семейство. Они тесно связаны с матическим миром – особенно с Барито.
Концент светительницы Барито стоит в устье большой реки. Когда она не пересыхает и не меняет русло, а уровень моря ведёт себя прилично и оно не забито паковым льдом, здешние формы рельефа образуют большую удобную гавань. Примерно треть времени, прошедшего от Реконструкции, вокруг стен Барито существовал большой город, не всегда один и тот же, конечно. Концент процветал в том числе за счёт поддержки таких людей, как Форали. Многие будущие политики, юристы и бизнесмены учились в унарском матике Барито у тамошних проциан.
– Что нам позволено о ней знать? – спросил Джезри.
Он очень точно сформулировал вопрос. Раз в год, на свой аперт, унарии получают сводку мирских новостей за прошедший год. Перед каждым деценальным апертом они просматривают предыдущие ежегодные сводки и составляют десятилетнюю, которая и поступает в нашу библиотеку. Критерий отбора один: событие должно по-прежнему представлять интерес. Это исключало почти все новости, заполнявшие мирские ежедневные газеты и передачи. Джезри спрашивал Тулию, совершила ли Игнета Фораль что-нибудь, достойное итоговой сводки.
– Она занимала важный пост в правительстве – входила в число самых высокопоставленных людей – и выступала против небесного эмиссара. Он её убрал.
– Казнил?
– Нет.
– Бросил в темницу?
– Нет. Просто уволил. Думаю, теперь она на какой-то другой работе и по-прежнему обладает достаточным влиянием, чтобы призвать столетника.
– Так она была фидом сууры Акулой?
– Игнета Фораль провела шесть лет в унарском матике Барито и написала работу по сравнению трудов Пафлагона с трудами некоторых… э…
– Людей вроде Пафлагона, – нетерпеливо закончил Джезри.
– Да, прошедших столетий.
– Ты её прочла?
– У нас нет экземпляра. Может быть, через десять лет. Я сходила в нижний лабиринт и просунула через решётку запрос.
Кому-то в Барито – скорее всего, фиду-унарию – придётся переписать работу Фораль от руки и прислать нам. Когда книга очень популярна, фиды делают это по собственному почину, и книги расходятся по другим матикам.
– Богатая семья могла бы и машинным способом напечатать, – заметил Джезри.
– Слишком вульгарно, – сказала Тулия. – Однако я знаю название. «Множественность миров. Сравнительный анализ халикаарнийских поликосмических воззрений».
– Хм. Чувствуешь себя букашкой под процианской лупой, – заметил я.
– В Барито проциане очень сильны, – напомнила Тулия. – Фораль недалеко бы уехала, если бы назвала работу «Почему халикаарнийцы настолько умнее нас».
Я с опозданием вспомнил, что Тулия теперь принадлежит к процианскому ордену.
– Итак, она изучала поликосмизм, – сказал Джезри, пока мы не переругались. – Какое событие доступно наблюдениям со звёздокруга и одновременно делает актуальным поликосмический взгляд? – Он никогда не задавал такого рода вопросов, если не знал ответа заранее. – Держу пари, что-то не так с солнцем.
Я было фыркнул, но сдержался, вспомнив, что Самманн и впрямь смотрел на солнце.
– Что-то видимое невооружённым глазом?
– Солнечные пятна. Вспышки на солнце. Они могут влиять на нашу погоду и всё такое. А с эпохи Праксиса атмосфера нас от них не защищает.
– Если так, то почему Ороло смотрел на полюс?
– Полярное сияние, – безапелляционно заявил Джезри. – Оно отзывается на солнечные вспышки.
– За всё это время у нас не было ни одного приличного северного сияния, – заметила Тулия, улыбаясь, как довольная кошка.
– Видимых невооружённым глазом – да, – сказал Джезри. – А вот на нашей табуле можно будет прекрасно изучить не только полярное сияние, но и само солнце.
– Занятно, что, когда на ней есть что-нибудь хорошее, она становится «нашей» табулой, – проговорил я задумчиво.
– Если суура Трестана проведает, табула снова станет «твоей», – сказала Тулия. Мы с ней рассмеялись, Джезри – нет.