– Например, не верить в Бога?
И тут, хоть мы ехали по ровной местности, я почувствовал себя на горной дороге над тысячефутовым обрывом, куда Беллер может нас отправить одним движением рычага. Арсибальт, напротив, был совершено спокоен, что меня удивило: он нередко психовал в разговорах на куда менее опасные темы.
– Чтобы в этом разобраться, надо сгрызть тонну сухарей, – начал он.
Этим флукским выражением мы с Лио, Джезри и Арсибальтом называли долгое и неблагодарное копание в книгах, но Беллера оно совершенно сбило с толку: он решил, что речь снова о булочках, и Арсибальту пришлось минуту-две распутывать кулинарные ассоциации.
– Я попытаюсь обрисовать коротко, – продолжил он, когда с этим наконец разобрались. – Булкианское мышление – третий путь между неприемлемыми альтернативами. К тому времени уже поняли, что думаем мы мозгами. – Он постучал себя по голове. – И что люди получают информацию от глаз, ушей и других органов чувств. Наивное представление состоит в том, что мозг воспринимает непосредственно реальный мир. Я вижу кнопку на твоей приборной панели, касаюсь её пальцем…
– Не трогай! – предупредил Беллер.
– Я вижу, что ты её видишь и думаешь о ней, из чего делаю вывод, что она и впрямь здесь, как уверяют меня глаза и пальцы, и что, думая о ней, я думаю о реальном мире.
– Это вроде как очевидно, – заметил Беллер.
Наступила неловкая пауза, которую нарушил Беллер, сказав добродушно:
– Наверное, поэтому вы и называете это наивным.
– Противоположная крайность – когда утверждают, будто всё, что мы думаем и знаем о мире вне нас, – иллюзия.
Беллер довольно долго обдумывал услышанное, потом сказал:
– Ну это уже какая-то наглость, так о себе воображать.
– Булкианцев не устраивало ни то ни другое. И как я уже говорил, они выработали третий подход. «Когда мы думаем о мире – или практически о чём бы то ни было, – объявили они, – мы на самом деле думаем о наборе данных, поступающих в мозг от глаз, ушей и так далее». Если вернуться к нашему примеру: мне даны зрительный образ кнопки и воспоминания о том, какой она была на ощупь. Но это всё, что у меня есть. Мозг не может вступить в прямой контакт с кнопкой – у него просто нет к ней доступа. Мозг работает со зрительными и осязательными впечатлениями – данными, поступающими в наши нервы.
– Кажется, я понял. Это не такая наглость, как другой взгляд, о котором ты говорил. Но я не вижу, чтобы такой подход что-то менял.
– Он меняет, и очень многое, – ответил Арсибальт. – Но чтобы понять, что именно, как раз и надо сгрызть тонну сухарей. Поскольку, начиная с этой идеи, булкианцы разработали целую метатеорическую систему. Она была настолько влиятельна, что с тех пор никто не мог заниматься метатеорикой, пока не освоит булкианство. Все последующие метатеорики – его опровержение, исправление либо развитие. И один из главных выводов, к которому ты приходишь, когда сгрызёшь тонну сухарей, что…
– Бога нет?
– Нет, вывод другой и формулируется не так просто. Суть в том, что некоторые вещи просто вне разрешённой зоны. Существование Бога – одна из них.
– Что значит «вне разрешённой зоны»?
– Если проследить логические доводы булкианской системы, то придёшь к выводу, что наш разум неспособен продуктивно думать о Боге – если под Богом подразумевать базско-ортодоксального Бога, внепространственно-временного, то есть не существующего в пространстве и времени.
– Но Бог всегда и везде, – возразил Беллер.
– Однако что ты на самом деле имеешь в виду, когда так говоришь? Твой Бог больше, чем эта дорога, чем та гора и все остальные материальные объекты во вселенной, вместе взятые, так ведь?
– Конечно. Само собой. Иначе мы были бы природоверами или вроде того.
– Так что для твоего определения Бога крайне существенно, что Он – больше, чем просто большая груда вещества.
– Разумеется.
– Так вот, «больше», по определению, вне пространства и времени. А булкианцы доказали, что мы просто не можем продуктивно мыслить о том, что не воспринимаем органами чувств. И я уже вижу по твоему лицу, что ты не согласен.
– Я не согласен! – подтвердил Беллер.
– Но это не суть. Суть в том, что после булкианцев люди, которые занимаются метатеорикой, перестали говорить о Боге и о некоторых других вещах, таких как свободная воля или что было до вселенной. Вот что я подразумеваю под булкианским каноном. Ко времени Реконструкции он вошёл в наш. Не по чьему-либо сознательному решению – над этим просто не задумывались.
– Да, но за четыре тысячи лет, при такой-то куче свободного времени, кто-нибудь мог задуматься?
– У нас меньше свободного времени, чем ты полагаешь, – мягко ответил Арсибальт. – И всё равно, многие люди об этом думали, создавали ордена, посвящённые отрицанию Бога или вере в Него. Волны прокатывались по матикам в ту и другую сторону. Но ни одна из них не сдвинула нас с основополагающих принципов булкианства.
– Ты веришь в Бога? – напрямик спросил Беллер.
Я заворожённо подался вперёд.
– Последнее время я много читаю о том, что не принадлежит пространству-времени, однако, как полагают, существует.
Я понял, что Арсибальт говорит про объекты Гилеина теорического мира.
– Разве это не против булкианского канона? – спросил Беллер.
– Против, – ответил Арсибальт, – но тут нет ничего страшного, если не скатываться к наивному подходу – как будто леди Барито не написала ни слова. Булкианцев часто упрекают в том, что они почти не знали чистую теорику. Многие теоры, глядя на труды Барито, говорят: «Минуточку, здесь чего-то недостаёт. Мы можем напрямую оперировать внепространственно-временными объектами, когда доказываем теоремы и так далее». Вот о таком я и читал в последнее время.
– То есть ты можешь увидеть Бога через занятия теорикой?
– Не Бога, – ответил Арсибальт. – Во всяком случае, не того Бога, которого признаёт хоть одна скиния.
После этого ему удалось перевести разговор на другую тему. Наверное, Арсибальт, как и я, гадал, что власти предержащие сказали Ферману Беллеру и другим, когда объявили сбор добровольцев.
Напрашивался ответ: немногое. Мирской власти надо решить головоломку – дело как раз для инаков. Промежуточный шаг: требуется переместить из точки А в точку Б несколько фраа и суур, чтобы они поработали над задачкой. Люди вроде Беллера испытывают к нам вполне понятное любопытство. Все они в сувинах слышали про Реконструкцию, все знают, что мы играем в поддержании их цивилизации какую-то важную, пусть и эпизодическую роль. Разумеется, они в восторге, что механизм включили хотя бы раз за их жизнь, и гордятся своим участием, но понятия не имеют, из-за чего всё завертелось.
Стало совсем жарко, и мы остановились передохнуть в лесополосе рядом с заброшенной фермой. Крейда мы не видели много часов, но кузовиль Корд ехал прямо за нами. Мы вылезли из машин; некоторые пошли размять ноги, другие легли подремать. На северо-западе темнели горы, хотя если не знать, что это они, их можно было принять за штормовой фронт. Морские ветры дуют с севера, влага из них выпадает дождями на дальних склонах хребта, питая реку, текущую к нашему конценту. Южные склоны, соответственно, засушливые: без полива здесь растут лишь редкие пучки травы и низкий жестколистный кустарник с сильным смолистым запахом. В разные эпохи мирская власть вновь и вновь проводила орошение, и тогда здесь выращивали овощи и зерно, но сейчас был очередной период упадка: это явствовало из состояния дорог, ферм и пунктов, обозначенных на картабле как населённые. Старые ирригационные канавы заселило то, что только и может прижиться в таком месте: колючее, остистое, жалящее. Мы с Лио прогулялись вдоль одной канавы, но почти не разговаривали, потому что всё время смотрели под ноги, опасаясь змей.
У Самманна давно был такой вид, будто он что-то хочет сказать. Мы решили поменяться – пересели вместе с ним в кузовиль Корд, а Лио с Барбом отправили к Ферману. Барб не хотел отрываться от Джада, но мы настояли, понимая, что тысячелетника наверняка утомило его общество. Корд устала вести машину, и её сменил Роск.
– Ферман Беллер ведёт переговоры с базским учреждением на одной из этих гор, – сообщил мне Самманн.
Утверждение прозвучало странно, поскольку Баз сожгли пятьдесят два века назад.
– «Базским» как в «базская ортодоксия»?
Самманн закатил глаза.
– Да.
– Религиозным учреждением?
– Вроде того.
– Откуда ты знаешь?
– Неважно. Я просто подумал, тебе интересно будет знать, что собственный интерес есть не только у Ганелиала Крейда.
Я подумал, не спросить ли Самманна, в чём его собственный интерес, но решил, что не стоит. Он, наверное, гадал, как обойдутся с ита базские священнослужители.
У меня тоже был свой интерес: посмотреть фотомнемоническую табулу, которую все в кузовиле (за исключением Корд, сидевшей на водительском месте) наверняка уже внимательно изучили. Перед отъездом я глянул на неё только мельком. Мы с Корд сели на заднее сиденье. Солнце светило ярко, поэтому мы накрылись одеялом и прижались друг к другу, как дети, играющие, что они в палатке.
То, что Ороло так хотел заснять: будет ли это космический корабль, как мы его себе представляем? До того как несколько часов назад Самманн показал мне табулу, я знал лишь, что это нечто, меняющее скорость за счёт выбросов плазмы и способное светить красным лазером. Например, полый астероид. Или инопланетная форма жизни, которая приспособилась к вакууму и выбрасывает атомные бомбы из заднего прохода. Или вообще сгусток энергии. Или оно наполовину в нашей вселенной, наполовину в другой. Так что я пообещал себе мыслить как можно более непредвзято. Я вполне приготовился к тому, что не сразу пойму увиденное. И это действительно оказалась головоломка. Но не такая, как я ожидал. Раньше у меня не было времени всматриваться и гадать. Теперь я мог наконец разглядеть всё хорошенько.
Снимок был размазан в направлении движения корабля. Видимо, фраа Ороло настроил телескоп так, чтобы следить за объектом, но скорость и направление мог задать только приблизительно, отсюда и смазанность. Я предполагал, что в недели перед апертом Ороло сделал целую серию снимков, каждый следующий чуть лучше предыдущего, пока учился следить за целью и подбирать выдержку. Самманн уже применил к картинке какой-то синтаксический процесс, чтобы уменьшить смазанность и выявить подробности, которых мы бы иначе не разглядели.