На снимке был икосаэдр. Двадцать граней, каждая – равносторонний треугольник. Это я увидел ещё в первый раз. И здесь пряталась головоломка, потому что форма могла быть как искусственная, так и естественная. Геометры любят икосаэдры, но любит их и природа. Известны икосаэдрические вирусы, споры, пыльца. Так что это вполне могла быть инопланетная форма жизни. Или гигантский кристалл, выросший из газового облака.
– Эта штука не может быть под давлением, – заметил я.
– Потому что все поверхности плоские? – произнесла Корд скорее утвердительно, чем вопросительно. Она по работе имела дела со сжатыми газами и нутром чуяла, что любая вмещающая их ёмкость должна быть округлой: сфера, цилиндр или тор.
– Смотрите внимательнее, – посоветовал Самманн.
– Углы! – воскликнула Корд. – Или как вы их там называете.
– Вершины, – сказал я. Двадцать треугольных граней сходились к двенадцати вершинам, причём вершины как будто немного выпирали. Сперва я думал, это из-за смазанности, но, вглядевшись получше, различил на каждой маленькую сферу. Я внимательнее присмотрелся к рёбрам. Двенадцать вершин соединялись тридцатью прямыми рёбрами. И каждое из них тоже выглядело немного выпуклым, скруглённым.
– Вот они! – сказала Корд.
Я прекрасно понял, что она имеет в виду.
– Амортизаторы, – сказал я.
Теперь стало очевидно, что каждое из тридцати рёбер – длинный тонкий амортизатор, как в подвеске кузовиля, только гораздо больше. Тридцать амортизаторов сходились к двенадцати сферическим вершинам, образуя один распределённый амортизатор.
– Чтобы это дело работало, в углах должны быть шарниры, – заметила Корд.
– Ага, иначе конструкция будет жёсткой, – сказал я. – Но мне одно совершенно непонятно.
– Из чего плоские стороны? Треугольники? – спросила Корд.
– Ага. Без толку делать стороны треугольника способными к деформации, если то, что внутри, будет жёстким.
Некоторое время мы вглядывались в двадцать плоских треугольных граней, составляющих внешнюю поверхность корабля. Они выглядели неровными, не как металл, а скорее как брусчатка.
– Я почти готов поклясться, что это цемент.
– Я собиралась сказать «бетон».
– Гравий, – подсказал Самманн.
– Хорошо, – проговорила Корд. – Гравий и впрямь поддастся деформации, а бетон – нет. Но как он не рассыпается?
– В космосе полно мелких камушков, – заметил я. – Так что щебёнка там – самый легкодоступный твёрдый материал.
– Да, но…
– Но это не отвечает на твой вопрос, – признал я. – Кто знает? Может, там какая-нибудь сетка.
– Защита от эрозии, – кивнула Корд.
– Что?
– Такое бывает по берегам рек, где их хотят защитить от эрозии. Камни закладывают в кубы из проволочной сетки, кубы ставят друг на друга и закрепляют проволокой.
– Хорошая аналогия, – сказал я. – В космосе тоже нужна защита от эрозии.
– Зачем?
– Микрометеороиды и космические лучи. Если ты заключила корабль в оболочку из дешёвого материала – то есть гравия, – это решает заметную часть твоих проблем.
– Погоди-ка, – сказала Корд. – А вот эта другая.
Она указывала на грань с нарисованной посреди окружностью. Мы не сразу её заметили: грань была сбоку, сжатая перспективой и почти неразличимая. Окружность явно была из чего-то другого: гладкого и твёрдого на вид.
– Да, а ещё…
Корд заметила одновременно со мной:
– Здесь нет амортизаторов!
Все три ребра были не выступающие.
– Понял! – воскликнул я. – Буферная плита!
– Что?
Я рассказал про атомные бомбы и буферную плиту. Корд приняла объяснения гораздо легче, чем мы все. Корабль, который Лио показал нам в книжке, был составлен из последовательных частей: буферная плита, амортизаторы, жилой отсек. У этого внешняя оболочка служила одновременно распределённым амортизатором и бронёй. А заодно скрывала от глаз всё, что внутри.
Как только мы нашли буферную плиту – корму корабля, – наши взгляды естественно устремились к противоположной грани – носу. От него был виден только один амортизатор. И по этому амортизатору шла ровная линия значков. Это могла быть только надпись на каком-то языке. Некоторые знаки, например кружки и простые комбинации черт, легко было принять за базские буквы. Другие принадлежали незнакомому алфавиту, но даже они так походили на наши, что казалось, этот алфавит – двоюродный брат ортского. Отдельные знаки выглядели как базские буквы, перевёрнутые или отражённые в зеркале.
Я сбросил одеяло.
– Эй! – возмутилась Корд и зажмурила глаза.
Фраа Джад обернулся и посмотрел мне в лицо. Кажется, мой вид его позабавил.
– Эти люди… – я не назвал их «инопланетянами», – с нами в родстве.
– Мы уже называем их «Двоюродными», – объявил фраа Крискан, столетник, сидящий рядом с фраа Джадом.
– Чем это можно объяснить? – вопросил я, как будто кто-то мог мне ответить.
– Тут уже гадали, – сказал фраа Джад. – Пустая трата времени, потому что родство – только гипотеза.
– А какого эта штука размера? Кто-нибудь прикинул? – спросил я.
– Я знаю по настройкам телескопа и табулы, – ответил Самманн. – Примерно три мили в поперечнике.
– Давай я избавлю тебя от расчётов, – сказал фраа Крискан, явно забавляясь выражением моего лица. – Если ты хочешь создать искусственную силу тяжести, вращая часть этого корабля…
– Как на старых космических станциях – вроде бубликов – в фантастических спилях?
Крискан поднял брови.
– Я никогда не видел спиля, но да, думаю, мы говорим об одном и том же.
– Простите.
– Пустяки. Если играть в эту игру, тебе нужна примерно такая же сила тяжести, как на Арбе. И если внутри икосаэдра есть что-то такое…
– Примерно так я себе вообразил, – вставил я.
– Скажем, две мили диаметром. Радиус – миля. Чтобы создать силу тяжести, как на Арбе, оно должно совершать примерно один оборот в восемьдесят секунд.
– Звучит правдоподобно. Исполнимо, – сказал я.
– О чём вы? – спросила Корд.
– Можно жить на карусели, которая вертится со скоростью один оборот в полторы минуты?
Она пожала плечами.
– Конечно.
– Вы про то, откуда Двоюродные? – крикнул через плечо Роск. Он не понимал орта, но разбирал некоторые слова и улавливал общий тон разговора.
– Мы решаем, продуктивно ли вообще это обсуждать, – ответил я. Наверное, не стоило выкрикивать такую сложную мысль с заднего сиденья кузовиля, перекрывая голосом дорожный шум.
– В книжках и спилях часто изображаются вселенные, где древняя раса основала в разных звёздных системах колонии, которые потом потеряли друг с другом связь.
Мне показалось, что другие инаки в кузовиле с трудом сдерживают желание заткнуть ему рот.
– Видишь ли, Роск, у нас есть палеонтологическая летопись…
– Которая охватывает миллиарды лет и не согласуется с этой идеей, – признал Роск. Я догадался, что мои соседи по кузовилю уже разбили его гипотезу в пух и прах, но Роску по-прежнему жаль с ней расставаться – его не приучили к граблям Диакса.
Корд подала голос из-под одеяла:
– Мы тут раньше ещё одну идею обсуждали, знаешь, насчёт параллельных вселенных. Но фраа Джад указал, что корабль со всей определённостью в нашей вселенной.
– Вот зануда, – сказал я (на флукском, само собой).
– Ага, – сказала она. – Ваш брат кого угодно достанет своей логичностью. Кстати. Ты видел чертёж?
– Чего?
– Тут его кучу времени обсуждали.
Я нырнул к ней под одеяло. Корд уже научилась увеличивать фрагменты. Она выбрала одну из граней, потом растянула её так, что весь экран заняло примерно такое изображение, только более смазанное и зернистое:
– Ничего себе! – Я снова уменьшил изображение, чтобы понять, где находится чертёж. Он располагался на грани икосаэдра, прилегающей к той, которую мы определили как носовую. Если корпус корабля состоял из гравия, укреплённого какой-то сеткой, то чертёж был, наподобие мозаики, выложен более тёмными камнями. Можно представить, сколько на него ушло времени и труда!
– Это их эмблема. – Я всего лишь высказал догадку, но никто не возразил. Я снова увеличил изображение и всмотрелся в линии. Передо мной, несомненно, был чертёж – почти наверняка доказательство теоремы Адрахонеса. Такие задачи дают фидам. Я принялся вычленять треугольники, отыскивать прямые углы и другие элементы, на которых можно выстроить доказательство, почти как если бы сидел в калькории и старался найти ответ быстрее Джезри. Любой фид Орифенского храма наверняка бы уже справился, но я изрядно подзабыл планиметрию…
«Минуточку!» – постоянно твердил какой-то внутренний голос.
Я вынырнул из-под одеяла – на этот раз осторожно, чтобы не ослепить Корд.
– Просто жуть, – выговорил я.
– Вот и Лио так же сказал! – крикнул Роск.
– Почему вам кажется, что это жуть? – спросила Корд.
– Пожалуйста, дайте определение часто употребляемому флукскому слову «жуть», – сказал фраа Джад.
Я попытался объяснить тысячелетнику, когда мы говорим «жуть», но орт не очень годится для описания примитивных эмоциональных состояний.
– Интуитивное ощущение сверхъестественного, – предположил фраа Джад, – соединённое с чувством ужаса.
– «Ужас» тут немножко слишком сильное слово, но вообще да.
Теперь надо было ответить на вопрос Корд. Я сделал несколько заходов, и все неудачные. Наконец, поймав на себе взгляд Самманна, я сообразил:
– Самманн – специалист по информации. Общение для него – передача серии знаков.
– Таких, как буквы на амортизаторе? – спросила Корд.
– Вот именно, – сказал я. – Но поскольку у Двоюродных другие буквы и другой язык, любое их сообщение покажется нам шифром. Нам придётся его расшифровать и перевести на свой язык. Двоюродные решили…
– Обойтись без языка, – подсказал Самманн, уставший слушать, как я барахтаюсь.
– Точно! И перешли прямиком к этой картинке.
– Ты думаешь, её поместили туда для нас? – спросила Корд.
– А зачем ещё наносить что-то на