внешнюю сторону корабля? Они хотели отметить себя чем-то для нас понятным. И вот тут-то и жуть: они заранее знали, что это мы поймём.
– Я вот не понимаю, – сказала Корд.
– Пока не понимаешь. Но ты знаешь, что это. И мы можем объяснить тебе, что тут изображено, гораздо быстрее, чем расшифровать инопланетный язык. Мне кажется, фраа Джад уже во всём разобрался.
Чуть раньше я заметил у него на коленях листок с чертежом и выкладками, которые он сделал, разбирая логику доказательства.
Логика. Доказательство. У Двоюродных они есть – такие же, как у нас.
В смысле – у нас, живущих в концентах.
Инаки с атомными бомбами!
Бороздящие космос в конценте на атомной тяге, чтобы вступить в контакт со своими собратьями на других планетах…
– Завязывай с этим, Раз! – сказал я себе.
– Да, – сказал фраа Джад, наблюдавший за мои лицом. – Пожалуйста.
– Появились они, – сказал я. – В смысле, Двоюродные. Мирские власти засекли их радарами. Встревожились. Сделали снимки. Увидели это, – я указал на чертёж фраа Джада, – поняли, что тут иначеские дела. Встревожились ещё больше. Узнали, что о корабле известно по меньшей мере одному инаку – фраа Ороло.
– Это я ему сообщил, – произнёс Самманн.
– Что?!
Самманн явно предпочёл бы не входить в подробности, но я настолько неправильно его понял, что деваться было некуда.
– К нам обратилась мирская власть.
– К нам – то есть к ита?
– Сетке третьего порядка.
– Чего-чего?
– Неважно. Нам поручили тайно – в обход иерархов – сообщить о корабле лучшему космографу концента.
– А потом?
– В инструкциях больше ничего не содержалось.
– И вы обратились к Ороло?
Самманн пожал плечами.
– Как-то ночью я разыскал его в винограднике. Он был там один и ругал свой виноград. Я сказал, что наткнулся на сведения о корабле, просматривая журналы текущего почтового трафика.
Я не понял ни слова из его итовской ахинеи, но общую суть уловил.
– То есть мирская власть потребовала обставить всё так, будто ты действуешь по собственному почину?
– Чтобы, когда придёт время закручивать гайки, от всего откреститься, – сказал Самманн.
– Вряд ли всё было настолько продумано, – вмешался фраа Джад умиротворяющим тоном, потому что мы с Самманном здорово распалились, выискивая подлый умысел в действиях мирской власти. – Давайте применим грабли, – продолжал Джад. – У мирской власти были радары, но не было снимков. Чтобы получить снимки, ей нужны были телескопы и люди, умеющие с ними обращаться. Иерархов она подключать не хотела, оттого и придумала стратегию, которую только что изложил Самманн. Цель была одна: как можно быстрее и тише получить снимки. Однако, получив их, власти увидели это. – Он похлопал ладонью по чертежу.
– И поняли, что допустили большую ошибку, – подхватил я уже более спокойным тоном. – Разболтали о Двоюродных тем, кому про них в первую очередь знать не следовало.
– Отсюда закрытие звёздокруга и то, что случилось с Ороло, – сказал Самманн. – И вот почему я в этом кузовиле: потому что понятия не имею, как поступят со мной.
До сей минуты я не сомневался, что Самманн получил официальное разрешение отправиться с нами. Теперь стало понятно, что всё куда сложнее. Странно был слышать, что ита опасается неприятностей: обычно, наоборот, мы боялись их подлых трюков, вроде того, каким подловили Ороло. Но сейчас моя точка зрения сместилась, и я увидел ситуацию его глазами. Именно из-за общего отношения к ита никто не поверит Самманну, если история всплывёт, и уж тем более не станет его защищать.
– Поэтому ты оставил себе копию табулы…
– Чтобы у меня был предмет для торга, – закончил Самманн.
– И поэтому ты садился перед Оком Клесфиры, показывая – неявно, – что о чём-то знаешь. Что у тебя есть информация.
– Самореклама, – ответил Самманн, топорща усы – его намёк на улыбку.
– Она сработала, – сказал я. – В итоге ты здесь, в кузовиле, и богопоклонники везут тебя неизвестно куда.
Корд надоело слушать, как мы говорим по-ортски, и она пересела вперёд, к Роску. Я чувствовал себя немного виноватым, но некоторые вещи почти невозможно обсуждать на флукском.
Мне ужасно хотелось расспросить фраа Джада про ядерные отходы, но я не решался завести этот разговор при Самманне. Поэтому я тоже срисовал чертёж с корабля Двоюродных и стал разбирать доказательство. Довольно скоро я в нём увяз. Корд и Роск включили музыку на акустической системе кузовиля, сперва тихо, потом, когда никто не возразил, громче. Фраа Джад впервые в жизни слышал популярную музыку. Я так сжался, что думал, что-нибудь себе внутри поврежу. Однако тысячелетник принял мирские звуки так же безмятежно, как полоску «Идеальное скольжение». Я бросил разбирать доказательство, просто смотрел в окно и слушал музыку. Несмотря на моё предубеждение против мирской культуры, меня вновь и вновь поражали элементы красоты в этих песнях. Девять из девяти были совершенно незапоминаемые, но иногда возникал поворот мелодии, явственно говорящий о своего рода снизарении. Я гадал, представительная ли выборка, или Корд умеет выискивать песни, в которых есть красота, и других себе на жужулу не записывает.
Музыка, жара, тряска, смятение оттого, что пришлось покинуть концент, – всё действовало на меня разом. Немудрено, что я запутался в доказательстве. Однако по мере того, как солнце светило всё более горизонтально, а умирающие посёлки и высохшие оросительные каналы уступали место пустынной возвышенности с редкими каменными развалинами, я задумался, что ещё на меня действует.
Я свыкся с тем, что Ороло умер. Не буквально умер и похоронен, но умер для меня. В этом-то суть анафема: он убивает инака, не трогая тело. Теперь у меня было всего несколько часов, чтобы освоиться с мыслью о будущей встрече. В любую минуту Ороло мог показаться на скале – да хоть вон на той ближайшей – с приборами для ночных наблюдений. А может, его растерзанные останки ждут нас под курганом из камней, который сложили пены – потомки съевших печень светителя Блая. Так или иначе, ни о чём другом я думать сейчас не мог.
На меня смотрела Корд. Она потянулась к панели, выключила музыку и что-то повторила. Я впал в некое подобие транса; первое же моё движение его разрушило.
– Звонит Ферман, – сообщила Корд. – Предлагает остановиться. В кустики и поговорить.
Оба предложения показались мне вполне своевременными. Мы остановились на широком повороте дороги, которая сейчас шла вниз. Треть спуска мы уже одолели. Впереди – примерно в получасе езды от нас – начиналась широкая долина, уходящая к самому горизонту: каменистая впадина, где находят смерть обессиленные ручьи и теряют мощь ливневые потоки. Базальтовые шпили и частоколы отбрасывали тени в два раза длиннее себя. Милях в двадцати-тридцати впереди высились две одинокие горы. Мы сгрудились вокруг картаблы и убедили себя, что это два из трёх намеченных холмов. Третий мы, по всей видимости, только что обогнули и сейчас были у его подножия.
Ферман хотел поговорить со мной как со старшим в группе. Я стряхнул последние остатки транса и постарался расправить плечи.
– Я знаю, что вы не верите в Бога, – начал он, – но, учитывая ваш образ жизни, я подумал, может, вам лучше остановиться у…
– Базских монахов? – предположил я.
– Да. – Ферман немного опешил оттого, что моя догадка попала в цель. Когда Самманн сказал, что Ферман связывается с «базским учреждением», мне представился кафедральный собор или что-нибудь не менее величественное. Однако это было до того, как я увидел здешнюю местность.
– Монастырь, – продолжал я, – на одной из этих гор?
– На ближайшей. Его отсюда видно – он на северном склоне. Примерно посередине.
С подсказками Фермана я нашёл на склоне нечто вроде естественной террасы, окаймлённой полумесяцем тёмной зелени – видимо, деревьями.
– Я туда ездил спасаться от суеты, – заметил Ферман. – И детей отправлял в лагерь каждое лето.
Я задумался, что значит «спасаться от суеты», потом сообразил, что живу так всю жизнь.
Ферман неправильно истолковал моё молчание. Он повернулся ко мне и выставил руки ладонями вперёд.
– Если ты против, давай я сразу скажу, что у нас достаточно воды, еды и спальных мешков, чтобы остановиться где угодно. Но я подумал…
– Мысль разумная, – ответил я. – Если туда пускают женщин.
– У монахов свой клуатр, отдельно от лагеря. А в лагере живут и мальчики, и девочки – там есть женский персонал.
День был утомительный. Солнце садилось. Мы все здорово устали.
Я пожал плечами.
– По крайней мере нам будет что рассказать, когда мы доберёмся до концента светителя Тредегара.
Как только Ферман зашагал прочь, ко мне ринулись Лио и Арсибальт. Вид у обоих был слегка задёрганный – как у всякого, кто провёл несколько часов с Барбом.
– Фраа Эразмас, – начал Арсибальт. – Будем реалистами. Посмотри вокруг! Никто здесь жить не может. Тут негде взять еду, воду, медицинскую помощь!
– На склоне вон той горы растут деревья, – сказал я. – Значит, вода там есть. Люди вроде Фермана отправляют туда детишек в летний лагерь. Наверное, не всё так плохо.
– Это оазис! – с удовольствием вспомнил Лио экзотическое словцо.
– Ага. И если на ближайшей горе есть оазис, годный для монастыря и летнего лагеря, почему бы на следующей не оказаться месту, где дикари вроде Блая, Эстемарда и Ороло нашли родниковую воду и защиту от зноя?
– Это не решает проблему еды, – заметил Арсибальт.
– В любом случае здесь лучше, чем мне представлялось раньше, – сказал я. Что именно мне представлялось, можно было не объяснять, поскольку у них в головах была та же картина: жалкие изгои живут на голой вершине и питаются лишайником.
– Должен быть способ прокормиться, – продолжал я. – Базские монахи тут как-то живут.
– Их больше, и они существуют на пожертвования.
– Ороло сказал, что Эстемард писал ему с Блаева холма много лет. Да и светитель Блай жил там довольно долго.