Монахам очень понравился гимн, и, когда мы закончили, они встали и тоже спели какую-то древнюю молитву. Она наверняка возникла в первые века монашества, сразу после падения База, потому что староортский ничем не отличался от нашего, а мелодия явно была написана до того, как монастырская и матическая музыка разошлись. Если не слишком вслушиваться в слова, можно было подумать, что это один из наших гимнов.
Разговор – в резком контрасте с событиями последних суток – шёл о пустяках, поскольку мы должны были говорить по-флукски и не упоминать при хозяевах о космическом корабле. Сначала я тихо злился, потом заскучал, а под конец и вовсе стал клевать носом. Корд и Роск говорили между собой. Они были нерелигиозны, и я видел, что им тут не по себе. Молодая сотрудница центра всячески старалась их разговорить – по большей части безуспешно. Самманн с головой ушёл в свою жужулу, которую как-то сумел подключить к коммуникационному центру лагеря. Барб нашёл лагерные правила и теперь учил их наизусть. Трое столетников сидели кучкой и говорили между собой: они не знали флукского, а вниманием базских монахов полностью завладел фраа Джад. Я заметил, что Арсибальт и Ферман о чём-то увлечённо беседуют, а Корд и Роск придвинулись к ним поближе, поэтому встал и подошёл послушать. Видимо, Ферман продолжал думать о булкианцах и хотел узнать больше. Арсибальт, в отсутствие других развлечений, начал кальк под названием «Муха, летучая мышь и червяк». Его всегда приводят фидам, когда объясняют им булкианскую теорию пространства и времени.
– Вот на столе муха, – сказал Арсибальт. – Нет, не прогоняй её. Просто посмотри. Обрати внимание на размер глаз.
Беллер быстро глянул на муху и вновь перевёл взгляд на свою тарелку.
– Да, полтела – одни глаза.
– На самом деле это тысячи отдельных глаз. Кажется, что такое не должно работать. – Арсибальт отвёл руку за голову и замахал, едва не угодив мне по физиономии. – Однако, когда моя рука там, далеко, муха не взлетает – она знает, что угрозы нет. Но если я подведу руку ближе…
Он так и сделал. Муха взлетела.
– …что-то в её микроскопическом мозгу принимает сигналы от тысяч единичных примитивных глаз и выстраивает правильную картину не только пространства, но и пространства-времени. Муха знает, где моя рука, знает, что если моя рука будет двигаться так и дальше, то прихлопнет её, и, значит, лучше изменить положение.
– Ты думаешь, у Двоюродных такие же глаза? – спросил Беллер.
Арсибальт попробовал новый заход:
– А может, они больше похожи на летучих мышей. Летучая мышь определила бы положение моей руки, слушая эхо.
Беллер пожал плечами.
– Ладно. Может, Двоюродные пищат на ультразвуке, как летучие мыши.
– С другой стороны, когда я прихлопываю муху, стол дрожит. Даже слепое и глухое существо – например, червяк – способно ощутить эти вибрации.
– К чему ты клонишь? – спросил Беллер.
– Давай поставим мысленный эксперимент, – сказал Арсибальт. – Представь себе Протесову муху. Я имею в виду чистую, идеальную муху.
– Это как?
– Одни глаза. Никаких других органов чувств.
– Ладно. Представил, – улыбнулся Беллер.
– Теперь Протесову летучую мышь.
– Одни уши?
– Да. Теперь Протесова червяка.
– Одно осязание?
– Да. Ни глаз, ни ушей, ни носа – только кожа.
– И так для каждого из пяти чувств?
– Это уже будет нудно, так что ограничимся тремя, – сказал Арсибальт. – Мы помещаем муху, летучую мышь и червя в комнату, где находится один предмет – например, свеча. Муха видит свет. Летучая мышь издаёт писк и слышит, как звук отражается от свечи. Червь чувствует тепло; он может подползти к свече и на ощупь определить её форму.
– Похоже на старую басню о шести слепцах и…
– Нет! – сказал Арсибальт. – Здесь смысл противоположный. Почти противоположный. У шести слепцов один и тот же сенсорный инструментарий…
Беллер понял свою ошибку и кивнул.
– Да, а у мухи, летучей мыши и червяка – разные.
– И шестеро слепцов расходятся касательно того, что они ощупывают…
– А муха, летучая мышь и червяк между собой согласны? – Беллер поднял бровь.
– Ты сомневаешься. И правильно. Но они ведь воспринимают один предмет?
– Конечно, – сказал Беллер. – Но я не понимаю, что ты имеешь в виду, когда говоришь, что они между собой согласны.
– Вопрос чрезвычайно интересный, рассмотрим его подробнее. Давай немного изменим правила, – сказал Арсибальт, – чтобы ставки были выше и чтобы мухе, летучей мыши и червяку пришлось согласиться. Теперь у нас посредине комнаты не свеча, а ловушка.
– Ловушка? – хмыкнул Беллер.
Арсибальт сделал важное лицо.
– И в чём смысл? – спросил Беллер.
– Появилась угроза. Они должны понять, что это ловушка, чтоб в неё не попасться.
– Почему не рука, которая собирается их прихлопнуть?
– Я об этом думал, – признал Арсибальт. – Но мы должны помнить о бедном червяке, который воспринимает всё куда медленнее, чем муха или летучая мышь.
– Хорошо, – сказал Беллер. – Думаю, они все рано или поздно попадутся в ловушку.
– Они очень умные, – вставил Арсибальт.
– И всё равно…
– Ладно. Пусть у нас есть целая пещера с миллионами мух, летучих мышей и червяков. В пещере тысячи ловушек. Когда кто-нибудь в них попадается, остальные делают из трагедии выводы.
Беллер, раздумывая над ответом, потянулся за добавкой овощей. Наконец он сказал:
– Наверное, ты клонишь к тому, что со временем, после большого числа жертв, мухи узнают, как ловушка выглядит, летучие мыши научатся отличать её эхо, а червяки запомнят, какая она на ощупь.
– Люди, которые ставят ловушки, намерены истребить всё живое в пещере. Они постоянно придумывают ловушки новых видов и форм.
– Ладно, – сказал Беллер. – Значит, мухи, летучие мыши и червяки должны быть настолько умны, чтобы опознавать ловушки любого образца.
– Ловушки могут выглядеть как угодно, – сказал Арсибальт. – Как только в пещере появляется что-то новое, мухи, мыши и червяки должны определить, ловушка ли это.
– Хорошо.
– Некоторые ловушки подвешены на верёвочках. Черви не могут до них дотянуться и не чувствуют их вибрацию.
– Бедные червяки! – сказал Беллер.
– Мухи не видят в темноте.
– Плохо их дело!
– В некоторых частях пещеры так шумно, что летучие мыши ничего не слышат.
– Ну, выходит, что мухам, летучим мышам и червякам надо скооперироваться.
– Как? – с этим звуком Арсибальтова ловушка захлопнулась на ноге Беллера.
– Ну, они должны как-то передавать друг другу сведения о ловушках.
– И что именно червяк скажет летучей мыши?
– Какое отношение всё это имеет к Двоюродным? – спросил Беллер.
– Самое прямое!
– Ты думаешь, Двоюродные – гибрид мухи, летучей мыши и червяка?
– Нет, – сказал Арсибальт. – Я думаю, мы такой гибрид.
– А-а-а-а-а! – взвыл Беллер.
Все рассмеялись.
Арсибальт развёл руками, словно говоря: «Ну как можно растолковать ещё проще?»
– Объясни, пожалуйста! – взмолился Беллер. – Я к такому не привык, у меня мозги плавятся!
– Нет, ты объясни. Что червяк скажет мухе?
– Червяк вообще не умеет говорить!
– Это несущественно. Червяки могут извиваться, принимая разную форму. Допустим, со временем они поняли, что мухи и летучие мыши способны эти формы воспринимать.
– Ясно. А… сейчас-сейчас… муха может сесть на червяка и лапками передать ему сигнал. Аналогично с сигналами муха – летучая мышь и так далее.
– С этим разобрались. Так что они друг другу скажут?
– Погоди, Арсибальт. Ты перескочил целую кучу всего. Одно дело червяку изогнуться в понятные мухе С или О. Но это алфавит. Не язык.
Арсибальт пожал плечами.
– Язык развивается со временем. Из обезьяньего визга возникает примитивная речь: «там под камнем змея» и тому подобное.
– Всё хорошо, пока говорить надо только о камнях и змеях.
– Мир в нашем мысленном эксперименте представляет собой огромную пещеру неправильной формы с множеством ловушек, – сказал Арсибальт. – Только что поставленные опасны; на те, что уже захлопнулись, можно не обращать внимания.
– Ты всячески стараешься показать, что ловушки механические. Значит ли это, что они предсказуемы?
– Мы с тобой можем осмотреть ловушку и понять, как она работает.
– То есть всё сводится к тому, что «эту шестерёнку цепляет та, вращающаяся на оси, которая соединена с пружиной» и так далее.
Арсибальт кивнул.
– Да. Такого рода сведения мухи, летучие мыши и червяки должны друг другу передавать, чтобы отличить ловушку от не-ловушки.
– Ладно. Значит, тут как у обезьян со словами для камня и змеи. Нужны символы – слова, означающие «ось», «шестерёнка» и всё такое.
– А этого хватит? – спросил Арсибальт.
– Для сложного механизма – нет. Скажем, две шестерёнки могут быть близко, но не цеплять друг друга, потому что их зубья не соприкасаются.
– Близость. Расстояние. Измерение. Как червяк измерит расстояние между осями?
– Протянется от одной до другой.
– А если они далеко?
– Переползёт от оси к оси, считая по пути расстояние.
– Летучая мышь?
– По разнице во времени между эхом от одной оси и от другой.
– Муха?
– Ей проще всех: на глаз.
– Отлично. Допустим, червяк, летучая мышь и муха определили расстояние между двумя осями теми способами, которые ты назвал. Как они сравнят результаты?
– Например, червяк переведёт свои наблюдения в алфавит, о котором ты говорил.
– И что скажет одна муха другой, глядя на извивающегося червяка?
– Не знаю.
– Она скажет: червяк что-то рассказывает о своих червяковых делах, но поскольку я не ползаю по земле и не знаю, каково это – быть слепой, я понятия не имею, что он пытается мне сообщить!
– Именно это я пытался сказать раньше, – посетовал Беллер. – Алфавита мало – нужен язык.
Арсибальт спросил:
– И какой язык им подойдёт?