Самманн, как всегда, готов был отыскать уязвимость в чужих доводах.
– Я не утверждаю, что ты неправ, но мне странно, что фраа Джад взглянул на фототипию и узнал раскопки Орифенского храма. Это мог быть просто карьер. Ничто не указывало на Экбу.
До сих пор мы рассматривали в основном ту фототипию, на которой был раскоп целиком: увеличенные фрагменты вообще ничего нам не говорили. Теперь, проглядывая их, я легко отыскал контуры фундамента, обломки колонн и прямоугольники мощёных полов. На одном из них была такая фигура:
Я указал на неё.
– Это аналемма. Орифенский храм представлял собой камеру-обскуру. В потолке у него было маленькое отверстие, через которое солнце проецировалось на пол. Положение солнечного пятна во время полуденного актала – мы теперь отмечаем его как провенер – менялось день ото дня и за год описывало такую фигуру.
– Ты считаешь, фраа Джад увидел на фототипии аналемму и сказал себе: «Ага, это Орифенский храм»? Как-то уж очень быстро он смекнул, – сказала Корд.
– Он вообще довольно смекалистый, – ответил я. Ответ был не слишком вежливый. Джезри бы меня за него в два счёта уплощил. Корд с полным правом усомнилась в моих словах. Однако я не хотел углубляться в этот вопрос. То, как быстро фраа Джад узнал раскопки на фототипии, подразумевало, что он много о них знал. И другие милленарии, возможно, тоже. Я боялся, что развитие темы выльется в очередной мутный разговор о Преемстве.
– О, как интересно, – сказал Самманн, глядя в свою жужулу. – Эразмас выиграл пари. Раскопки и впрямь начаты в трёхтысячном году от Реконструкции. – Он снова посмотрел на экран, затем поднял глаза и улыбнулся мне. – И начали их эдхарианцы!
– Здо́рово! – ответил я, чувствуя сильнейшее желание спустить его жужулу в унитаз.
– Основная часть инаков была из концента светителя Эдхара. Однако многие другие матики со всего мира отправили туда фраа и суур.
– Сколько там инаков? – спросила Корд. Я видел, что она считает в уме: «Если каждый инак вынимает в день двадцать тачек земли, какую яму они выкопают за шестьсот девяносто лет?»
– Пока не скажу, – ответил Самманн, морщась. – Почти вся информация на эту тему – мусор.
– В каком смысле «мусор»? – резко спросил Крейд. Он весь как будто ощетинился.
Самманн оторвал взгляд от жужулы и с минуту заинтересованно смотрел на Крейда, потом ответил спокойно:
– Кто угодно может разместить информацию по какому угодно поводу. Поэтому подавляющая часть авосети – свалка мусора. Её надо фильтровать. Системы фильтрования очень древние. Мы совершенствуем их со времён Реконструкции. Для нас они то же, что собор для фраа Эразмаса и его братии. Когда я что-нибудь ищу, я не вижу информации по этой теме. Я вижу метаинформацию – то, что фильтрующая система нашла, проведя поиск. Если я ввожу запрос «аналемма», фильтрующая система сообщает, что информацию по теме разместили всего несколько отправителей, почти все с высоким рейтингом надёжности – инаки. Если я введу фамилию поп-звезды, которая только что рассталась со своим бойфрендом, – Самманн кивнул на спиль, где показывали заплаканную женщину, – фильтрующая система сообщит, что на эту тему в последнее время размещено очень много информации, в основном крайне сомнительными отправителями. Когда я ищу раскопки Орифенского храма на острове Экба, фильтрующая система показывает, что очень надёжные и очень сомнительные источники размещают информацию на эту тему медленно, но постоянно, на протяжении семи веков.
Если Самманн хотел успокоить Крейда, то ему это не удалось.
– Пример надёжного отправителя? Фраа в конценте?
– Да, – ответил Самманн.
– А кто тогда сомнительный отправитель?
– Конспиролог. Человек, который размещает много длинных бессвязных постов, читаемых только его единомышленниками.
– Богопоклонник?
– Смотря о чём этот богопоклонник пишет.
– Что, если он пишет об Экбе? Орифене? Теглоне? – спросил Крейд, тыча пальцем в фототипию с изображением десятиугольной площади перед древним храмом.
– Фильтры говорят мне, что на эту тему постится очень много информации, – сказал Самманн, – о чём тебе, похоже, хорошо известно. Когда я вижу нечто подобное в интерфейсе фильтра, инстинкт подсказывает мне, что бо́льшая часть сообщений – мусор. Это быстрый и неточный анализ. Я могу ошибаться. Прошу извинить, если я тебя задел.
– Извинения приняты, – буркнул Крейд.
– Отлично! – воскликнул я после неловкой паузы. – Хорошо, что мы всё это узнали до того, как убили уйму времени на поиск в горах. Очевидно, теперь всё изменилось. Никто из вас не предполагал, что я отправлюсь за Ороло на другую сторону Арбского шара. Теперь вам осталось только развернуться и ехать на юг.
Все посмотрели на меня как-то странно.
– Ничего не изменилось, – объявил Самманн.
– Я не оставлю своего брата в этой помойке, – добавила Корд.
– Вам понадобятся две машины на случай, если одна сломается от мороза, – сказал Ганелиал Крейд.
Я не мог спорить с его логикой, хоть и на минуту не усомнился, что он намерен ехать с нами по другой причине. Особенно после того, как прозвучало слово «теглон».
– Отсюда до восемьдесят третьей параллели две тысячи миль по ортодромии, – сказал Самманн, глядя в свою жужулу. – По трассе – чуть больше двух с половиной.
– Раз, если вы с Самманном научитесь водить, чтобы мы могли меняться, то дня в три-четыре уложимся, – сказал Крейд.
– Дорога к северу станет хуже, – заметила Корд. – Я бы положила неделю.
Крейд полез было в спор, но Корд его перебила:
– И надо переоснастить машины.
Итак, мы остались на заправке и принялись за работу. Как только хозяева поняли, что мы едем дальше на север, напряжение спало и дело пошло легче. Они решили, что мы – очередная старательская артель, просто побогаче других и с лучшим снаряжением.
С утра мы на кузовиле Корд съездили в город за зимними шинами для Крейда, потом на его кузовиле – за шинами для неё. Новые шины были с глубоким рельефом протектора и утыканы шипами. Корд и Гнель (как теперь Ганелиал Крейд просил его называть) занимались каким-то инструментоёмким проектом по замене охлаждающей жидкости и смазки на незамерзающие. Ни Самманн, ни я помочь толком не могли, поэтому стояли на подхвате. Самманн по своей жужуле изучал дорогу на север, читал записи недавно проехавших тут путешественников.
– Слушай, – сказал я ему в какой-то момент, – я всё вспоминаю вчерашнюю картинку по спилю.
– Горящего библиотекаря?
– Нет.
– Оползень, накрывший школу?
– Нет.
– Умственно неполноценного мальчика, который играл со щенками?
– Нет.
– Ладно, сдаюсь. – Запуск ракеты.
Самманн взглянул на меня.
– И что? Она взорвалась? Упала на детский дом?
– Нет. То-то и оно. Просто взлетела.
– На борту были знаменитости или…
– Не знаю. Были бы – их бы показали, верно?
– Тогда я вообще не понимаю, зачем показали запуск. Ракеты взлетают каждый день.
– Ну, я в этом не силён, но у меня сложилось впечатление, что она очень большая.
Только сейчас Самманн понял, к чему я клоню.
– Попробую что-нибудь найти, – ответил он.
Пожилая, но очень хлопотливая дама из Гнелевой секты принесла нам пирог собственной выпечки и тут же затеяла с Гнелем бесконечный разговор. Пока они говорили, на заправку с грохотом вкатил огромный, заляпанный грязью кузовиль. Позади кабины у него был деревянный дом. Кузовиль несколько раз объехал вокруг нас и встал, заняв четыре парковочных места. Хлопотливая дама удалилась, поджав губы. Из кабины вылез рослый бородач, сунул руки в карманы и, с любопытством глядя по сторонам, пошёл к Гнелю. На последнем шаге он расплылся в улыбке и протянул руку. Гнель ответил тем же, правда, без улыбки и после некоторого колебания. Бородач энергично встряхнул его руку. Они обменялись несколькими словами, после чего новоприбывший заходил по лагерю, примечая, что у нас есть, и мысленно реконструируя, что мы сделали. Затем вытащил из своего дома на колёсах что-то вроде складного кухонного стола, раскочегарил плитку и начал готовить нам горячее питьё.
– Юлассетар Крейд, мой двоюродный брат, – сказал мне Гнель, пока мы смотрели, как бородач сдувает пыль с чашек и протирает ложки вынутой из кармана тряпкой.
– А что случилось? – спросил я.
– О чём ты? – удивился Гнель.
– По тому, как вели себя с ним ты и та женщина, видно, что у вас какие-то трения.
– Юл – ере… – Гнель оборвал себя на середине слова. – Вероотступник.
Мне хотелось спросить: «А в остальном-то он нормальный?», но я сдержался.
Юл никому из нас не представился, но, когда я подошёл, с улыбкой пожал мне руку и только потом снова занялся своей кухней.
– Подставляй руки, – скомандовал он и, когда я выполнил указание, водрузил на них поднос, а сверху – чашки с горячим питьём. – Для твоих друзей.
Я настоял, чтобы он пошёл со мной. Мы отнесли чашку Гнелю, затем подошли к Самманну, и я познакомил его с Юлом. Потом я уговорил Корд вылезти из-под кузовиля. Она встала, отряхнулась и пожала Юлу руку. Они как-то странно друг на друга посмотрели, я даже подумал, уж не встречались ли они раньше. Однако ни Юл, ни Корд ничего по этому поводу не сказали. Корд взяла чашку, и оба сразу отвернулись, как будто между ними произошла какая-то неловкость.
Юлассетар Крейд свозил меня в город, чтобы я сделал кое-какие дела. Во-первых, я отправил в концент светителя Тредегара письмо для Алы. Женщина на почте меня издёргала, потому что я не мог толком написать адрес. У концентов нет адресов потому же, почему у меня нет паспорта. Я ругал себя, что не послал записку с Лио и Арсибальтом. Теперь надо было отправлять письмо в концент, где его перехватят иерархи. Если они будут строго держаться канона, то отдадут Але письмо только в следующий аперт. Я мог лишь гадать, что она подумает обо мне девять с лишним лет спустя, читая пожелтелое послание от мальчика, которому не исполнилось и двадцати.