– Да, и задача в том, чтобы найти кратчайший путь, при котором он посетит все.
– Я, кажется, понял, о чём ты. Можно составить полный список всех возможных маршрутов…
– Но на такое решение уйдёт вечность, – сказал Ороло. – В машине светителя Грода можно создать своего рода генерализованную модель сценария, а затем настроить машину так, чтобы она рассматривала все возможные маршруты одновременно.
– То есть состояние такой машины не определено в любой наперёд заданный момент времени, а представляет собой суперпозицию квантовых состояний.
– Да, как у элементарной частицы спин правый или левый. Она в обоих состояниях одновременно…
– Пока не появится наблюдатель, – сказал я, – и тогда волновая функция коллапсирует. Значит, в случае машины светителя Грода в конце концов появляется наблюдатель…
– И волновая функция машины коллапсирует. Её конечное состояние и есть ответ. Кажется, ита говорят «выход». – Ороло улыбнулся, произнося чужое жаргонное словцо.
– Я согласен, что мышление часто похоже на этот процесс, – сказал я. – У тебя в голове – каша из смутных соображений. Вдруг щёлк! Всё коллапсирует, остаётся один ясный ответ, и ты чувствуешь, что он правильный. Но нельзя списывать на квантовые эффекты всё, что происходит внезапно.
– Да, – сказал Ороло. – Теперь ты понимаешь, к чему я клоню, говоря о контрфактуальных космосах?
– Не понимал, пока ты не заговорил о квантовой теорике, – сказал я. – Однако уже некоторое время было ясно, что ты разрабатываешь теорию сознания. Ты упомянул несколько разных явлений, знакомых каждому, кто заглядывал в себя – я не буду перечислять, – и пытаешься их объединить…
– Моя единая теория сознания, – пошутил Ороло.
– Да, и ты говоришь, что всё коренится в способности мозга строить внутри себя модели контрфактуальных космосов, прокручивать их во времени, оценивать правдоподобность и так далее. Полный бред, если считать мозг обычным синапом.
– Согласен, – сказал Ороло. – Только на создание этих моделей потребовались бы огромные вычислительные мощности, не говоря уже о прокрутке. Природа должна была отыскать более эффективные способы.
– И тут ты выложил квантовую карту, полностью изменившую игру. Достаточно постоянно иметь в голове одну генерализованную модель космоса – вроде той карты, с помощью которой машина светителя Грода решает задачу о ленивом страннике. Модель существует в большом количестве возможных состояний, и ты можешь задавать ей самые разные вопросы.
– Я рад, что теперь ты понимаешь это так же, как и я, – сказал Ороло. – У меня только одна мелкая придирка.
– Начинается, – проговорил я.
– Иначеские традиции живучи, – сказал Ороло. – И одна из старейших традиций – учить фидов квантовой теорике так, как открывали её теоры во времена Предвестий. Тебя, Эразмас, учили так же. Даже не будь мы знакомы раньше, я бы понял это по твоему словарю: «представляет собой суперпозицию квантовых состояний», «наблюдение ведёт к коллапсу волновой функции» и так далее.
– Да. Я вижу, к чему ты клонишь. Целые ордена теоров, существующие не одну тысячу лет, используют совершенно другие модели и терминологию.
– Да, – сказал Ороло. – Угадай, какая модель, какая терминология мне ближе?
– Наверное, чем поликосмичнее, тем лучше.
– Конечно! Поэтому всякий раз, как ты принимаешься обсуждать квантовые явления в старой терминологии…
– В версии для фидов?
– Да. Я вынужден мысленно переводить твои слова на язык поликосмизма. Например, в случае частицы с правым или левым спином…
– Ты сказал бы, что в момент наблюдения – когда спин повлиял на остальной космос – происходит бифуркация, и космос разветвляется на два отдельных, причинно независимых космоса, которые дальше живут сами по себе.
– Ты почти понял. Однако лучше сказать, что до наблюдения оба космоса существуют и между ними есть слабая интерференция. А после наблюдения начинают жить сами по себе.
– А теперь, – сказал я, – мы можем поговорить о том, какой это, по мнению большинства, бред.
Ороло пожал плечами.
– И тем не менее очень многие теоры рано или поздно приходят к этому представлению, потому что другие в конечном счёте оказываются ещё бредовее.
– Ладно. Кажется, я знаю, что дальше. Ты хочешь, чтобы я переформулировал твою теорию мозга в терминах поликосмической интерпретации квантовой теорики.
– Если тебя не затруднит, – сказал Ороло с лёгким поклоном.
– Ладно. Предполагается, что в мозг загружена довольно точная модель космоса, в котором он находится.
– По крайней мере, части этого космоса. Ему не нужна, например, хорошая модель далёких галактик.
– Хорошо. И в терминах старой интерпретации, которой учат фидов, состояние модели представляет собой суперпозицию многих возможных настоящих и будущих состояний нашего космоса – или хотя бы его модели.
Ороло поднял палец.
– Не нашего космоса, а…
– Гипотетических альтернативных космосов, слегка отличающихся от нашего.
– Отлично. И как же работает генерализованная модель космосов, которую каждый из нас носит в голове?
– Понятия не имею! Я ничего не знаю про нервные клетки. Что они там делают, чтобы создать модель, и что меняют, чтобы представить гипотетические сценарии.
– Справедливо. – Ороло поднял обе руки, чтобы остановить мою возмущённую речь. – Давай выведем нервные клетки из рассмотрения. В модели важно что?
– То, что она существует во многих состояниях одновременно и время от времени её волновая функция коллапсирует, давая полезный результат.
– Да. И как это выглядит в поликосмической интерпретации квантовой теорики?
– Суперпозиции больше нет. Волновая функция не коллапсирует. Просто в реальных параллельных космосах существует много разных копий меня – или моего мозга. Модель космоса в каждом из параллельных мозгов находится в одном определённом состоянии. И они взаимодействуют друг с другом.
Он дал мне минутку, чтобы это переварить. И до меня дошло. Как то, о чём мы говорили раньше, – хлоп, и всё оказалось у меня в голове.
– Даже и модель больше не нужна, верно?
Ороло только кивнул, улыбнулся и сделал движение рукой, приглашая меня продолжать.
Я продолжил – осознавая по мере того, как говорю:
– Так всё гораздо проще! Моему мозгу больше не надо нести в себе страшно подробную, точную, гибкую модель космоса, поддерживающую квантовые суперпозиции! Достаточно воспринимать свой космос как он есть!
– Вариации – мириады возможных альтернативных сценариев – переносятся из мозга, – Ороло постучал себя костяшками пальцев по голове, – в поликосм, где они так и так существуют! – Он раскрыл руку и поднял её к небу, словно выпуская птицу. – Их надо только воспринять!
– Но варианты у меня не изолированы друг от друга, – сказал я, – иначе бы это не работало.
Ороло кивнул.
– Разные версии твоего мозга связывает квантовая интерференция – перекрёстные наводки между сходными квантовыми состояниями.
– Ты говоришь, что моё сознание распространяется на другие космосы, – сказал я. – Смелое заявление!
– Я говорю, что всё распространяется на другие космосы. Так следует из поликосмической интерпретации. Единственное отличие мозга – в том, что он научился этим пользоваться.
За четверть часа, пока мы в лиловых сумерках шли с горы, ни он, ни я не произнесли ни слова. У меня было чувство, будто небо, темнея, раздувается, как пузырь, уносится от Арба со скоростью миллион световых лет в час, и когда оно просвистело мимо звёзд, они стали видимыми.
Одна звезда двигалась. Сперва так неприметно, что я должен был остановиться, выбрать устойчивое положение и поглядеть снова. Нет, мне не почудилось. Древняя звериная часть мозга, настроенная на малейшие подозрительные движения, выхватила одну звезду из миллионов. Она была на западном краю неба, ближе к горизонту, поэтому поначалу едва различалась на фоне закатных отблесков, но медленно и упорно ползла в черноту. При этом её цвет и размер менялись. Белая светящаяся точка, такая же, как остальные звёзды, сперва покраснела, затем выросла в оранжевое пятнышко, вспыхнула жёлтым и выбросила кометный хвост. До сих пор зрение выкидывало со мной разные шутки, и я неверно оценивал её высоту, размеры и скорость. Однако хвост всё поставил на место. Штуковина летела не высоко в безвоздушном пространстве, а в атмосфере, отдавая энергию разреженному воздуху. Ближе к зениту её подъём замедлился, и стало понятно, что она потеряет горизонтальную скорость раньше, чем промчится у нас над головой. Направление оставалось постоянным – прямо на нас. Чем ярче и больше становился метеор, тем сильнее казалось, будто он неподвижно висит в воздухе, словно мяч, когда тот падает точно на тебя. В течение минуты это было маленькое солнце, застывшее в небе, потом оно съёжилось и поблекло до едва различимого тёмно-красного.
Я обнаружил, что до предела запрокинул голову и смотрю прямо вверх.
С риском потерять из виду неизвестный предмет я опустил голову и огляделся.
Ороло был ста футами ниже меня и бежал со всех ног.
Я припустил следом и нагнал его уже почти на краю котлована.
– Они расшифровали мою аналемму! – крикнул Ороло, задыхаясь.
Мы остановились перед верёвкой, натянутой между кольями на уровне груди, чтобы сонные или пьяные инаки не падали в котлован. Я поднял голову и вскрикнул: над нами, как облако, висело что-то невообразимо огромное. Только оно было совсем круглое – исполинский парашют. Стропы сходились к светящемуся алому грузу.
Они задрожали, парашют заколыхался и поплыл вбок. Его срезали. Раскалённая докрасна штуковина падала, как камень. Внезапно она выдвинула ноги голубого пламени и через мгновение зашипела – так громко, что я даже испугался. Она целила в середину котлована. Мы с Ороло добежали вдоль ограждения до спуска в раскоп. Здесь уже собралась быстро растущая толпа фраа и суур, скорее ошеломлённых и зачарованных, чем напуганных. Ороло начал протискиваться сквозь неё, крича на ходу: