Самогонщики сидели с кефиром. Ждали приказа продолжать. Сигизмунд пустил фильм — сам уже в сотый раз смотрит… Поднял глаза на стену, встретился глазами с крамольным дедом.
Если бы деда занесло паче чаяния фиглярствовать в любительском театре, то он бы с блеском исполнял роли городовых, Держиморд, Угрюм–Бурчеева и прочих монстров российской армии и полиции. Лицо дед имел грубое и надменное. Солдафон и солдафон. Только взгляд тяжелый не по–солдафонски. Такой взгляд Сигизмунд видел только раз, в госпитале, когда навещал друга, — у генерала: тот тяжко нес свои звезды и глядел из–под каракуля так, что встречные приседали. Свинцово глядел.
И вдруг встал в памяти совершенно забытый, давний эпизод. Встал так живо, как будто вчера это случилось.
Когда Сигизмунду было лет шесть, ездили они с дедом кататься на лыжах в Парголово. Дед свято чтил физкультуру и до последних дней делал по утрам зарядку. И внука пытался приобщить. Признавал только классический физкультурный комплекс, уходящий корнями еще в 20–е годы.
В Парголово они зашли в магазинчик — взять хлеба с колбасой, чтобы перекусить на привале — эти привалы Сигизмунд очень любил, потому что дед что–нибудь рассказывал и шутил. Шутил дед неумело, страшновато, а рассказывал — интересно.
Рассказы деда были о людях Страны Советов. О каждом из дедовых персонажей можно кратко обобщить: «гвозди бы делать из этих людей». Но дед никогда не повторялся. Гвозди были все разные. Иные и кривоватые, но их умело выправляли.
Сигизмунд вспомнил даже не сам магазинчик — он вспомнил запах: рыбно–хлебно–колбасный, сытно–мокроватый.
Посреди магазинчика стоял пьяный финн. Не приезжий, а местный. Каким–то чудом его не вымели вместе с остальными парголовскими финнами перед войной. Финн был обыкновенный. Как все, только вот финн. Ну, и пьяный. Тоже не диво. Стоял, тяжко уставившись на батарею, и монотонно ругался по–фински, перемежая речь русским матом.
И вдруг дед, ни с того ни с сего, даже не разозлившись, невозмутимо, размахнулся и со всей силы заехал финну в физиономию буханкой.
И вышел из магазина. Финн остался копошиться у стены.
Сигизмунд спросил деда, зачем он это сделал. Дед остановился, посмотрел на внука, улыбнулся неожиданно доброй улыбкой, да такой ласковой, что аж глаза просветлели, и признался: «Не знаю, внучек… Вышло так…» А потом посуровел и велел дома об этом не болтать.
Тогда Сигизмунд не подверг эпизод критическому анализу. Но запомнил. Сейчас он смутно понимал, что именно двигало дедом. Но облечь это понимание в слова был не в состоянии.
Нутряная темная ярость бродила сейчас в душе Сигизмунда. Попадись ему под руку пьяный финн…
Так хорошо начинался вечер. И надо было позвонить и все испоганить… И не прикопаешься — мать.
Сигизмунд повел глазами по комнате. Так. Что–нибудь разбить? Чашку? Нет, чашку жалко. Банку. Шмякнуть об стену, чтоб осколки полетели.
Лантхильда, в третий раз просматривая «Самогонщиков», смеялась над одними и теми же сценами, то и дело упадая на спальник. Она была счастлива, он видел.
Он снял трубку и набрал номер Натальи.
* * *
Зима стояла морозная, праздничная. Все было чин чинарем: снег поскрипывал под ногами, хлопья падали с розоватого неба, искрясь в свете фонарей, мороз пощипывал лицо. Кое–где начались аварии на теплосетях, как водится. Как–то раз, поутру, из подвала соседнего дома валил пар — прорвало систему отопления.
Затяжные праздники в стране Трех Толстяков завершились. Школьники с готовым сочинением «Как я провел каникулы» потащились в учебные заведения — кто в школы, а кто и в гимназии. Взрослые, одолеваемые гриппозными предчувствиями, выбрались на работу.
Мрачно и похмельно зазвучала тема очередного повышения квартплаты. Губернатор распорядился объяснить питерцам, что квартплата повышается с февраля вдвое. И не просто так повышается, а ради блага населения. Что–то вроде убедительной лекции на тему «Почему одна больше, чем две»: едино солнце на небе, одна голова у нашего дракона…
Финал всероссийского отдохновения ознаменовался для фирмы «Морена» еще одной напастью: неведомый рекламный листок дал по ошибке телефон сигизмундовой лавки в совершенно левом объявлении. Первый телефонный разговор Сигизмунд провел вполне спокойно и мирно, не подозревая о том, что это лишь начало.
— Я по поводу объявления, — проскрипел в трубке старушечий голос.
Сигизмунд придвинул к себе блокнот, приготовился записывать.
— Тараканы? Рыжие домовые муравьи?
— Я по поводу объявления, — повторила бабка.
— Я вас слушаю.
— Так у вас продается?
— Вы насчет кормов?
— Не знаю, миленький, — засокрушалась бабка, — как это называется — корма или как… электрическое, это… ну, электрическое…
— Бабуль, — изумился Сигизмунд, — чего нет, того нет.
— А в газете прописано, что есть, — проявила настойчивость бабка.
— Да вы объясните толком, что вам нужно.
— Меня просили узнать. Цену, все такое. Электрическое. Еще Брежнев принимал.
Сигизмунд подумал немного. Попросил:
— Прочтите объявление. Что там написано?
В трубке зашуршала газета. Старушечий голос медленно принялся зачитывать. Газетка была из бесплатных листков и называлась «Под небом голубым». Распространялась в Петроградском, Василеостровском и Центральном районах. Рекламировала уже набившее оскомину электронное чудо — кремлевскую таблетку. Съел — и порядок. Гарантировала неслыханные скидки тем, кто позвонит по телефону и предъявит вырезанный из газеты купон.
Телефон был правильный — «Морены». А фирма указана другая — «Симплициссимус». Бабка зачитывала это название минут пять, спотыкаясь на каждом слоге.
— Ошибочка вышла, бабуля, — с облегчением молвил Сигизмунд. — Фирма–то другая. Опечатка в газете.
— Так меня просили узнать, — завела бабка.
— Ошибка. Опечатка это! — сказал Сигизмунд.
— А насчет цены?
Сигизмунд порекомендовал бабке позвонить в редакцию газеты. Там, мол, все знают. Бабка закручинилась — отыскать телефон редакции она затруднялась.
— А вы внизу, сзади там посмотрите, — научил Сигизмунд. Потратил часть рабочего времени на труд телефонного лоцмана. Провел бабку по фарватеру газеты, доведя до бухты выходных данных.
— Ниже, ниже, — интимно говорил Сигизмунд в трубку. — И немного вбок. Левее. Это должно быть левее. Да, там! Попали!
Бабка плохо понимала, сердилась. Зачитала зачем–то номер лицензии, название и адрес типографии, тираж.
— Там семь цифирок должно быть, — учил Сигизмунд.
— Да, милок, раньше телефоны через черточку писались. И начинались с буквы. А5–16–38 был наш телефон… А теперь без черточек, лепят как попало…
Наконец добрались и до телефона. Сигизмунд записал, еще раз научил бабку, что говорить в редакции и с облегчением отлепил трубку от уха. Секс по телефону.
Пошел, поставил кофе.
Следом за бабкой позвонили: напористый молодой человек, раздраженный пенсионер, еще один раздраженный пенсионер, хихикающая девица. Сигизмунд всех их направил в редакцию.
Затем явился Федор. Добросовестно отрапортовал по теме «Как я провел каникулы». Бурно. С шурином. При распитии водочки, спиртика, пивка, под салатики «оливье», «мимоза», «рыбный», а также селедочку, фаршированную рыбу — еврейское блюдо, индейку по–рыцарски с грибами и картофельные котлеты с грибной подливой. Все это Федор излагал долго, вкусно, с убедительными подробностями.
Время от времени рассказ перебивался звонками клиентов. Требовали электронную таблетку. Сигизмунд невозмутимо переадресовывал всех в редакцию, обещая, что там обязаны выплатить компенсацию за моральный ущерб. Особенно нравилась мысль о моральном ущербе раздраженным пенсионерам. Они даже благодарили Сигизмунда.
Боец Федор терпеливо дожидался, пока Сигизмунд отбрешется по телефону, и продолжал рассказ. …заливное, студень с горчицей и домашним хреном, свинина, нашпигованная чесноком…
…да, еще подледный лов.
До Сигизмунда долетали слова: «торошение льдов», «метеоусловия», «спасательные группы», «рыбнадзор», «мудак с гранатой»… Любое похождение Федора, а тем более — Федора с шурином ознаменовывалось двумя необходимыми компонентами: обилием боеприпасов, которые взрывались направо и налево, поражая множество целей, и самым внимательным отношением Федора к пище. Пищи тоже было много.
Когда телефон зазвонил в очередной раз, Сигизмунд не выдержал — изменился в лице. Федор закрыл собой брешь. Снял трубку.
— Алло? Тараканы? Кошачьи гальюны? А, таблетки… Нет, в газете ложная информация. А вот так. Обман потребителя. Противозаконное деяние. Кисуля, вас что, в первый раз обманывают? Ну вот видите… И мы страдаем. Все страдают.
В голове у Сигизмунда совершенно некстати зазвучал голос Мурра. Молодого Мурра, веселого и пьяного:
Страдают люди, Страдают звери, Страдают птицы И деревья. Страдают рыбы, Страдают слизни, Мы все страдаем При этой жизни. Зачем страдают? Кто это знает? — Я это знаю, Я сам страдаю — Е–е. Сансара, сансара, сан–са–сара, сансара!
В каком же году это было? В 94–м? В принципе, не так уж и давно. Впрочем, в этой стране издревле год за два. За три. За десять. Страдальцы, блин.
— …Ну вот, — бодро журчал Федор. — Конечно, будут отпираться. А вы не слушайте. Обращайтесь в общество защиты прав потребителей. А как же? Нарушен же закон! Звоните несколько раз. Сейчас эти мудаки в газете явно затихарятся. Кто ругается матом? Я? А что я сказал? Ну, так они же и есть мудаки… Компенсация — просите миллион. А как же?
Пауза.
— Почему МЫ–то должны выплачивать вам компенсацию? Ну и что, что у нас нет таблеток? Это газета написала. Мы не давали. Туда звоните.
Федор относительно мирно продиктовал номер телефона редакции. Положил трубку.
— Пивка бы попить, Сигизмунд Борисович, — сказал он. — И как вы это терпите?
— Не отключать же телефон. Могут ведь и нам позвонить. Через неделю все уляжется, забудут…
— А где Светка? — спросил Федор.