Почему писцы вдруг решили распространить свое знание, упростить письменность, чтобы в итоге оставить себя без работы? Почему цари решили превратить письменность во всеобщее достояние? Чтобы их затем изгнали, как греческих царей?
Ил. 16. Табличка, известная под названием «О тайном знании» (Британский музей).
Разумеется, идея тайного знания не исчезла из греческого мира и в последующие века. Она занимала главенствующее положение в пифагорейской школе, так же, как и в ряде центров накопления знаний в Александрии, причем зачастую по военным соображениям. Марсель, например, был известен в античности тем, что хранил в тайне свои военные технологии. Тот же дух секретности живет и сегодня в ревностном отношении, с которым Министерство обороны США охраняет результаты своих научных исследований. Но в Греции, где не было ни писцов, ни великих государей, ни дворцов, ни крупных жреческих каст, родилась новая форма знания, которая не хранилась в тайне, а с гордостью транслировалась всем.
Огромная культурная дистанция отделяет секретность клинописной таблички, показанной ранее, и современных приверженцев секретности в Пентагоне от открытости Анаксимандра, который привел науку в движение и вверил все свои знания трактату в прозе, доступному любому читателю, чтобы каждый мог впитать эти знания и подвергнуть их критике, как это сделал он сам в случае с Фалесом.
В седьмом и шестом веках до н. э. в Греции впервые в мировой истории письменность стала доступна многим. Знание перестало быть исключительной привилегией закрытого братства писцов: оно стало общим достоянием многочисленного правящего класса. Вскоре после этого Сапфо, Софокл и Платон записали свои бессмертные слова.
Друзья мои, короток жизни срок!..
Коль будем жить, так свергнем королей.
Таким образом, из Древней Греции времен ее расцвета вышла новая форма цивилизации, коренным образом отличающаяся от той, что была в микенском прошлом. Царей-полубогов больше не было. В Греции седьмого века до н. э., возрожденной в экономическом и культурном отношении, не было ни централизованного государства, ни организованной религиозной власти, ни церкви, ни могущественной касты священников, ни писцов, владеющих тайными знаниями, ни священных текстов.
Впервые город, полис, стал восприниматься как автономное образование, принимающее решения от своего имени. Решения на муниципальном уровне принимались в ходе свободной дискуссии при непосредственном участии граждан.
Формы политического устройства полисов были разнообразными и сложными. Здесь имелись цари, впоследствии изгнанные цари, аристократии, тирании, демократии, конкурирующие политические партии, писаные и переписанные конституции. Постоянно испытывались различные способы организации res publica и управления ею. Греческие полисы были местом, где широкий круг граждан, многие из которых умели читать и писать, обсуждал вопросы о том, как должна распределяться власть и приниматься важные решения. Так начался процесс установления демократии. Солон, написавший первую демократическую конституцию в Афинах, был современником Анаксимандра.
Одновременно с десакрализацией и секуляризацией общественной жизни, перешедшей из рук богоподобных царей в руки граждан, происходила десакрализация и секуляризация знания. Закон, который искал Анаксимандр для постижения космоса, был сродни закону, который искали граждане греческого полиса для организации общественной жизни. В обоих случаях речь уже не шла о божественном законе, и в обоих случаях закон не принимался раз и навсегда, а вновь и вновь подвергался сомнению.
Древние космогонии, сформировавшие основополагающие мифы, от вавилонской «Энума элиш» до «Теогонии» Гесиода, упомянутой в главе 1, рассказывают о мире, в котором порядок установлен великим богом, Мардуком или Зевсом, богом, овладевшим властью. После долгой череды битв и смятения божество одерживает победу и устанавливает порядок, который одновременно является космическим, социальным и нравственным. «Теогония» Гесиода – это гимн во славу Зевса, основателя порядка. Речь идет о ментальном порядке общества, которое рождается и строится вокруг фигуры и власти своего правителя, главного двигателя и гаранта существования самой цивилизации.
Когда города Древней Греции изгнали своих царей и обнаружили, что человеческий коллектив (даже очень цивилизованный) не нуждается для своего существования в царе-боге и что на самом деле в отсутствие царя-бога он процветает еще больше, – в этот момент люди отказались подчиняться богам-творцам и богам-законодателям. Они начали прокладывать иные пути к пониманию мира и его упорядочиванию.
Принять демократическое политическое устройство – значит согласиться с тем, что лучшие идеи рождаются в ходе дискуссий многих людей, а не под влиянием авторитета единой власти. Речь идет о том, чтобы признать, что публичная критика способна выявлять лучшие идеи, признать, что можно спорить и приходить к разумным выводам. Именно эти гипотезы лежат в основе научного познания.
Таким образом, рождение науки и рождение демократии имеют общее начало: осознание пользы критики и диалога между равными. Критикуя своего учителя Фалеса, Анаксимандр перенес на плоскость знания то, что уже было распространенной практикой на агоре, месте собраний в Милете: не принимать благоговейно и некритично божественного или полубожественного владыку дня, а вместо этого критиковать идеи гражданского магистрата, но не из неуважения, а из разделяемого всеми убеждения, что всегда можно предложить что-то получше.
Старая абсолютная власть царей и жреческих каст рухнула, и открылось пространство, в котором зародилась новая культура. Люди научились не доверять абсолютной власти государя и стоящей на традиции мудрости жрецов. Возникло нечто принципиально новое как в устройстве общества, так и в стремлении человечества к знаниям.
Свою культурную идентичность греки обрели в поэзии Гомера, воспевавшей их славное прошлое. Но в изображении Гомера боги становились теми, кому нельзя в полной мере доверять и кем сложно по-настоящему восхищаться. Как писал один критик, «нет поэмы менее религиозной, чем „Илиада“». В этом мире без центра и без всемогущих богов открылось пространство для нового типа мышления.
Таким образом, здесь прослеживается четкая связь между появлением нового общественно-политического устройства и зарождением научной мысли. Сходств предостаточно: секуляризация; представление о том, что законы древних, как и их идеи, не обязательно являются лучшими; убежденность в том, что самые правильные решения могут быть приняты в результате коллективного обсуждения, а постановления суверенной власти или почитание традиций здесь лишь вредят; идея о том, что публичная критика идей полезна для определения лучшей из них; идея о том, что можно спорить и приходить к выводам сообща. Эти взгляды легли в основу политического процесса как в Древней Греции, так и в современном мире, они же послужили фундаментом для зарождения научного осмысления мира.
В некотором смысле это и есть «открытие» научного метода. Сначала кто-то предлагает идею, объяснение. Но процесс на этом не заканчивается. Эту идею со всей серьезностью обдумывают и критикуют. Кто-то предлагает другую идею, которую затем сравнивают с первой. Поразительно то, что этот процесс в итоге может закончиться достижением согласия. Таким образом, группа людей может сформировать общее убеждение или точку зрения большинства и так или иначе прийти к совместному решению.
В области познания настоящим открытием стало то, что свободная критика и вопрошание, наделение любого человека правом участвовать в дискуссии, серьезное отношение ко всем предложениям не приводят к безрезультатной какофонии. Напротив, все это приводит к тому, что отвергаются слабые гипотезы и появляются наиболее удачные идеи.
Однако продолжалось это недолго. Через несколько веков Римская империя вновь вернет абсолютную власть одному правителю, а христианство вновь сделает знание прерогативой божественного. Союз имперской и христианской власти возродит теократию.
Тем не менее на значительной территории планеты в течение нескольких столетий люди оставались свободными от теократии и главенства религиозного мышления. При жизни Анаксимандра Милет сохранял независимость и входил в союз ионийских городов. Этот союз не допускал господства одного города над другими, а, напротив, создавал общее пространство для обсуждения идей и принятия решений, соответствующих общим интересам. Здание, в котором заседал Ионийский союз, – его парламент, был одним из первых парламентов в мировой истории, возможно, самым первым. Именно тогда, когда люди заменили дворцы богоподобных суверенов парламентами, эти люди взглянули на мир вокруг себя, сняли с него пелену мифорелигиозного мышления и начали приходить к пониманию того, как этот мир функционирует. Земля перестала быть большой плитой, она превратилась в камень, парящий в космосе. Разум, как и Земля, обрел свободу для полета.
Милет был одним из самых богатых и процветающих городов шестого века до н. э., но, конечно, не единственным. Так почему же именно Милет? Наверное, не следует искать слишком точных ответов на подобные вопросы, впрочем, одно объяснение сразу приходит на ум.
Милет был наиболее близким к ближневосточным царствам форпостом Греции. Он поддерживал тесные связи с богатым Лидийским царством, которое занимало передовые позиции в сфере денежной политики, если не сказать больше. Милет торговал с месопотамским миром, имел торговый порт в Египте и колонии на Черном море. Колонии Ионии в западном Средиземноморье простирались до Марселя и дальше. Иными словами, Милет был древнегреческим городом, наиболее открытым для остального мира, в частности для влияния античных империй и их тысячелетних культур.
Цивилизации процветают, когда они смешиваются друг с другом. В изоляции они приходят в упадок. Моменты великого культурного подъема всегда совпадают с моментами великих культурных встреч. Прибытие в Европу знаний арабского мира послужило толчком к итальянскому Ренессансу. Знакомство классической греческой культуры с древними преданиями Египта, когда Александр Македонский прошел по улицам Вавилонии и Александрии, привело к великой эпохе александрийской науки. Римская поэзия расцвела, когда Рим позволил древнегреческой цивилизации обогатить себя, несмотря на хамские, реакционные завывания тех, кто хотел сохранить «чистоту» национальной культурной идентичности. Сегодня о «чистоте» культуры говорят только наименее развитые граждане, напуганные народами, не похожими на них.