Более того, различия в межкультурных суждениях имеют ту же природу, что и различия во мнениях между группами или отдельными представителями той или иной культуры. На самом деле их природа та же, что и у калейдоскопа мыслей и мнений, который проносится в голове, когда мы, еще до конца не определившись, взвешиваем различные варианты перед принятием решения. Человеческое мышление – это не ряд неизменных, обособленных культурных карт, которые мы получаем в руки. На самом деле это непрерывная перетасовка на всех уровнях и во всех масштабах. Это постоянная конфронтация с другими мыслями и с тем «внешним миром», который мы называем реальностью.
Конечно, мы можем на мгновение представить, что все вещи одинаковы, что реальность – это сон. Так мы сможем улыбаться, подобно Будде, но только при условии, что мы продолжим жить в реальности, вовлекаться в нее, стремиться ее понять и принимать решения в соответствии с ней. Мы можем делать все это с улыбкой Будды, но мы всегда должны идти вперед, понимать мир, отстаивать свою позицию.
Мы верим в свои суждения об истине, мы придерживаемся своих этических установок, мы делаем выбор, руководствуясь своими эстетическими критериями. Мы делаем это не по своей воле или в соответствии с идеологией, а просто потому, что мыслить и жить – значит судить и выбирать. Мы делаем это изнутри системы мышления, которая даже в масштабах отдельной культуры или отдельной головы богата, многообразна и неоднородна. Наши суждения эволюционируют, растут, встречаются и влияют друг на друга.
Тот факт, что принесение девушек в жертву богам когда-то считалось хорошим и справедливым делом, не делает его менее предосудительным сегодня. Точно так же осознание исторической и культурной изменчивости суждений не делает все варианты равными и не освобождает нас от необходимости выносить суждения. Это осознание лишь делает нас более открытыми к новому и разумными в оценке тех сложных оснований, на которых мы о чем-либо судим.
Я хотел бы привести один из множества примеров, что иллюстрируют путаницу, сложившуюся, на мой взгляд, в этом вопросе. Этот пример касается непосредственно темы, обсуждаемой в этой книге, – истории научной мысли.
Недавно я прочитал очень хорошую статью, в которой сравниваются два похожих измерения, которые были проведены двумя далекими друг от друга цивилизациями. Первое – это знаменитое измерение высоты Солнца над горизонтом на основании географической широты, выполненное Эратосфеном в третьем веке до н. э. Цель Эратосфена состояла в том, чтобы определить размеры Земли. Полученное им значение окружности Земли оказалось на удивление близким к тому, которое мы можем найти сегодня в книгах по географии. Второе измерение – идентично тому, что было выполнено в Китае примерно в то же время, но с другой целью. Китайские астрономы, основываясь на космологии, в которой Земля считалась плоской, использовали это измерение, чтобы вычислить расстояние между Землей и Солнцем, и пришли к совершенно неверному выводу, будто Солнце находится очень близко к Земле, всего в нескольких тысячах километров над ее поверхностью (ил. 17).
Это увлекательная статья, которая позволяет увидеть множество аналогий и различий между двумя далеко отстоящими друг от друга мирами и двумя великими цивилизациями нашей маленькой планеты. Однако когда я дочитал статью до конца, меня озадачило одно обстоятельство, которое осталось в ней неупомянутым: интерпретация этих измерений, данная Эратосфеном, была верной и способствовала тому, что на Западе впоследствии всегда знали правильную форму и размеры Земли, в то время как интерпретация этих же измерений китайскими астрономами была ошибочной и привела к роковому заблуждению, которое во многом подорвало развитие науки в Китае.
Ил. 17. Высота Солнца над горизонтом меняется в зависимости от географической широты. Слева – интерпретация Эратосфена: Солнце далеко от Земли, а изменения высоты Солнца обусловлены округлой формой Земли. Измеряя эти изменения, можно определить радиус (r) Земли. Справа – китайская интерпретация: Земля плоская, а изменения обусловлены близостью Солнца к Земле. Измеряя эти изменения, якобы можно вычислить расстояние (h) до Солнца, которое находится близко к Земле.
Позже мне довелось встретиться с автором этой статьи, Лизой Рафалс, и я спросил, что она думает об этом различии. Она объяснила, что моя точка зрения ошибочна, поскольку истинностное значение знаний о форме Земли и расстоянии до Солнца должно оцениваться только в рамках систем истины соответствующих цивилизаций. Говорить о «верном» или «неверном» в этом контексте бессмысленно.
Я понимаю, что историк заинтересован в реконструкции пространства мышления и его инструментов, а не в их оценке, и Лиза Рафалс должна писать, следуя правилам своей профессии. Тем не менее ее ответ обнаруживает нечто, связанное с этой профессией, что вызывает у меня глубокое беспокойство: разве у нас не было бы возможности узнать больше о древнекитайской и древнегреческой науке, если бы мы задались вопросом о том, как получилось, что одни поняли все правильно, а другие – нет?
Вопрос, конечно, в том, имеют ли вообще слова «правильно» и «неправильно» какой-либо смысл в этом контексте. Я утверждаю, что имеют. Истинностные значения существуют внутри систем убеждений соответствующих цивилизаций, но это не значит, что сравнивать их бессмысленно.
Собственно, о существовании различия между двумя убеждениями говорит, на мой взгляд, следующий исторический факт. В семнадцатом веке иезуит Маттео Риччи привез в Китай греческую и европейскую астрономию. Два видения мира, наконец, вошли в непосредственный контакт. Когда западные астрономы узнали о китайских расчетах, они, с позиций своей собственной системы убеждений, могли лишь улыбнуться. Китайские же астрономы, увидев западные расчеты, немедленно[50], опираясь на собственную систему убеждений, изменили свое мировоззрение, признав, таким образом, превосходство западной концепции.
Именно этому различию в статье предпочитают не уделять внимания. Однако оно доказывает, что интерпретация Эратосфена в очень строгом смысле была более «правильной», чем интерпретация китайских астрономов, и последние, сравнив их, сразу же признали это. Человеческие системы ценностей и убеждений не являются непроницаемыми. Они вступают в коммуникацию, и в ходе их диалога, возможно, не сразу, но со временем, становится ясно, кто прав, а кто нет – и в каком смысле. Или же они сталкиваются с «фактической реальностью», и это столкновение усиливает одну позицию и ослабляет другую, даже несмотря на то, что «фактическая реальность» может быть отфильтрована и интерпретирована в рамках комплексных систем мышления. Как бы ни хотелось кому-то верить в то, что Земля плоская, наступит день, когда им придется признать, что корабль Фернана Магеллана отправился на Запад, а вернулся с Востока.
Сравнивать два подхода к астрономическим измерениям для изучения сходств и различий между двумя культурами, но при этом игнорировать принципиальную разницу между правильной и неправильной интерпретацией – это, на мой взгляд, не лучший способ, чтобы понять сходства и различия между двумя культурами. Напротив, он ведет к тому, что нечто важное в истории этих культур намеренно упускается из виду.
Сегодня Китай находится на пути к тому, чтобы вновь стать величайшей державой планеты, которой он был на протяжении большей части тех пятидесяти веков, в течение которых на Земле существует цивилизация. Я не знаю, завершится ли этот переход и какую форму примет будущая человеческая культура, в которой центральное место будет отведено Китаю. Но я уверен, что в этой культуре Китай не будет настаивать на том, что картина мира, представленная на ил. 17, верна.
Сейчас на нашей планете происходит стремительное смешение различных культур. Мы являемся свидетелями рождения общей цивилизации, сформированной в результате слияния множества культур и обогащенной благодаря вкладу разнообразных традиций. Молодые люди в Индии, Китае, США, Италии, Бразилии получают все более схожее и в то же время все более богатое и разноплановое образование. Современные дети, как богатые, так и бедные, растут с несравнимо большей широтой видения мира, чем поколение их отцов. Однако эти культурные встречи порождают и иррациональные страхи. Многих на Западе, например, пугают арабы или Китай. Но если наша глупость не будет превращать все в конфликты и войны, то это смешение культур сможет продолжаться и дальше, открывая великолепные возможности.
За несколько веков европейского колониализма у Запада сформировалось высокомерное чувство превосходства по отношению к другим мировым культурам. Вплоть до самого начала Второй мировой войны в Англии и Франции, в не меньшей мере, чем в Италии и Германии, это чувство превосходства принимало форму открытого расизма[51]. Конец европейского колониализма и нынешнее ослабление американского могущества не устранили окончательно, но умерили это чувство превосходства, характерное для Запада.
По мере ослабления чувства собственного превосходства Запад начинает сомневаться в себе, в силе своего разума, в ценности своего гуманизма. Предаваться априорной защите западного превосходства так же глупо, как некритически принимать веру в то, что все истины и все ценности равны. Признать ценность других культур и оставить в прошлом наивную уверенность в превосходстве Запада не значит отрицать тот фундаментальный вклад, который вносят в мир все культуры, в том числе и западная. Запад сегодня (как и всегда) учится у остального мира, но он также является преемником колоссального культурного наследия, которое внесло и продолжает вносить огромный вклад в становление остального мира. Фактически он по-прежнему остается доминирующей силой, формирующей глобальную цивилизацию.
Один из корней богатейшего западного культурного наследия уходит глубоко в культуру классической Греции, где впервые появились демократия, наука и критическое мышление.