В настоящее время разворачивается исторический процесс огромного масштаба, в ходе которого происходит эволюция роли религии в человеческом обществе. Эту эволюцию лучше измерять не веками, а тысячелетиями. Она сопровождается коренными изменениями не только в социальной, политической и психологической структурах общества, но и в формах накопления знаний и осмысления человеком самого себя. Натуралистическое предприятие Анаксимандра – одна из глав в этой масштабной истории.
Вернемся к тому, с чего я начал: во-первых, к соотношению ионийского подхода к осмыслению мира и подхода религиозного и, во-вторых, к разграничению познавательных и иных функций религии. Фалес и Анаксимандр не ставили в явном виде вопрос о религии как таковой. Они просто опускали все упоминания историй о богах. Более того, они были готовы пренебречь всеми определенностями, в том числе и теми, которые Раппопорт причислял к «Предельным сакральным постулатам». Они отдавали себе отчет в том, что некритическое восприятие – это тот столб, к которому мы прикованы, тот краеугольный камень нашего невежества, который не позволяет нам отправиться вдаль, на поиски чего-то более истинного.
Но Фалес, улыбаясь, принес быка в жертву Зевсу. Можно ли, исходя из этого, отделить друг от друга различные функции религии? Может ли религия выполнять свои психологические и социальные функции, не являясь при этом фундаментальным препятствием на пути познания? Можем ли мы оставить место для тех функций, которые на протяжении веков были уделом религий, структурированных внутри некой совокупности верований, не принимая на себя бесполезное бремя этих ошибочных древних верований?
Современные религии разнятся в этом отношении. Среди них существует широкий спектр различных представлений о знании, которые варьируются по степени своей разумности. Этот спектр простирается от католических догм и евангелистов, считающих, что миру не более шести тысяч лет, до антидогматического импульса унитарианской церкви и буддистов, которые сами называют свое учение иллюзорным. Внутри каждой религиозной традиции происходит игра в прятки, когда религиозные истины, начинающие казаться бессмыслицей, тут же заново трактуются в более абстрактных терминах. Бог с длинной белой бородой становится то безликим персональным богом, то духовным принципом, то и вовсе понимается как нечто невыразимое в словах.
Конечно, даже если я не верю в то, что меня слушает бог, это не значит, что я не могу каждое утро с песней в сердце обращать взор к морю, чтобы поблагодарить мир за его красоту. Нет никакого противоречия между тем, чтобы отвергать иррационализм, и тем, чтобы слушать голоса деревьев, разговаривать с ними, прикасаться к ним, чувствовать поток их безмятежной силы. У деревьев нет души, как, думаю, и дорогого мне друга. Это не мешает мне делиться с ним своими переживаниями, разговаривать с деревьями, испытывать огромную радость от такого общения, искренне сострадать, пытаясь смягчить боль страдающего друга или поливая иссохшее дерево.
Чтобы увидеть сакральный смысл жизни и мира, нам не нужен бог. Нам не нужны потусторонние гаранты, чтобы знать, что у нас есть ценности, и чтобы быть готовыми даже умереть, защищая их. И если мы обнаружим, что наша щедрость и любовь к ближним вызваны чем-то, находящимся глубоко в недрах эволюционного процесса нашего вида, это не означает, что мы любим наших детей и соседей меньше. Если от красоты и таинственности вещей у нас захватывает дух, мы, расчувствовавшись, замираем в тишине.
Истинность наших знаний нам не гарантирована. Да и нужно ли нам это? У нас нет гарантий даже в отношении того простого мира, который мы видим. Достаточно некоторого количества расширяющих сознание препаратов, чтобы увидеть этот мир абсолютно иначе. Возможно, это не более и не менее верный способ видения мира, просто другой. В силу того, что наши знания скудны, нам не остается ничего другого, кроме как смириться с тем, что мы живем в окружении тайны. Тем, кто утверждает, что владеет ключом к этой тайне, нельзя доверять именно потому, что она столь необъятна.
Принятие неопределенности и путь постоянного поиска новых подходов к познанию предполагают новые риски. Цивилизация, отказывающаяся от проверенных путей, оставляет себя открытой перед лицом новых опасностей. Риск, обусловленный перегревом нашей планеты, последовавшим за промышленной революцией, очень серьезен для всего человечества. Но традиционные способы не защищают нас от этих рисков – фактически из-за них ситуация становится еще более неконтролируемой. Великие цивилизации прошлого, в том числе майя, классическая Греция и, пожалуй, Римская империя, были ослаблены или полностью стерты с лица земли в результате огромного экологического дисбаланса, который они сами же и спровоцировали, но с тем отягчающим обстоятельством, что, в отличие от нас, у них не было возможности понять, что происходит, и попытаться защитить себя. Интеллект не гарантирует нам спасения от катастроф, но он все же является нашей лучшей защитой.
Анри Бергсон писал, что религия «есть защитная реакция природы против разлагающей силы ума»[64]. Но кто спасет нас от разлагающей силы невежества? Спасла ли мир майя вера в Кукумаца, бога-змея, создавшего человечество? Спас ли ацтеков Уицилопочтли, бог солнца? Грегори Бейтсон утверждал, что рациональное знание по необходимости избирательно, частично и не способно понять целое. Это, конечно, верно, но таков характер любого человеческого начинания, тем более иррационального. Только осознав свою ограниченность и объединив все имеющиеся у нас средства, мы можем отыскать оптимальные пути.
Распространенным заблуждением, стоящим за нынешней мощной тенденцией к антирациональности, является предположение, что рациональное поведение эгоистично и что, только укротив рациональность, мы сможем принять цели общества как свои собственные и вести себя дружелюбно и великодушно. На мой взгляд, здесь кроется серьезная ошибка. С какой стати эгоистическое поведение должно быть более рациональным? Стремление удовлетворять личные потребности может быть заложено в нас на генетическом уровне, однако то же относится к великодушию и дружелюбию. Мы радуемся, когда получаем подарки, но еще больше мы радуемся, когда их дарим. Богатство может нас осчастливить, но жизнь в обществе, где нет бедности, может сделать нас еще счастливее. Предположение о том, что основными мотивами человечества являются эгоизм и антагонизм по отношению к другим, не является рациональным: оно не учитывает всей сложности человеческой природы.
И наоборот, иррациональные порывы редко становятся причиной великодушия. Чистая иррациональность, дух «целостности» и «общности», которые многие сегодня считают балластом цивилизации, послужили питательной средой для роста нацистской идеологии в Германии 1930-х годов, где не было места для великодушия. За несколько веков до этого тысячи европейских женщин были сожжены на костре из искреннего иррационального желания спасать души.
Три тысячи лет назад люди, в результате неизвестного нам развития событий, окружили себя системой мышления, основанной на священных, неприкосновенных истинах. Для защиты этих истин человечество разработало сложную систему правил, табу и властных отношений. Но реальность изменчива, с течением веков политические, ментальные и концептуальные структуры человечества претерпели радикальные изменения. Нам больше не нужно поклоняться фараону, чтобы наделить легитимностью политические системы, с помощью которых управляется общество. Есть и другие способы. Нам больше не нужно вспоминать Зевса, чтобы объяснить, что такое гроза или дождь. Люди построили современный мир, приняв неопределенность. Этот мир – воплощение свободных мечтаний женщин и мужчин, живших до нас. Будущее также может родиться только из наших собственных свободных мечтаний, но чтобы построить будущее, нам нужно отпустить прошлое.
Анаксимандр олицетворяет собой один из шагов в этом процессе освобождения от древних форм мышления. Мы не знаем, куда этот шаг нас приведет. Его истинным открытием было не то, откуда берется дождевая вода, а то, что наши представления могут быть, и часто бывают, ошибочными.
Мир бесконечно сложнее тех наивных образов, которые мы создаем, чтобы в нем ориентироваться. Это же относится и к нашему мышлению. Сама сущность различия между миром и мышлением является загадкой. Наша эмоциональная, социальная и психологическая сложность намного превосходит наше понимание. Мы должны сделать выбор: спрятаться в пустых истинах или принять радикальную неопределенность нашего знания, оставаясь, подобно Земле, подвешенными в пустоте. Второй вариант предполагает, что нам нужно довериться проницательному, эффективному, но не имеющему непогрешимых оснований способу познания. Только благодаря ему мы сможем и дальше понимать и признавать свои ошибки и наивность, расширять свои знания и давать жизни возможность свободно развиваться. Я предпочитаю путь неопределенности. Мне кажется, что он способен больше поведать нам о мире, он более достоин, более честен, более серьезен и более прекрасен.
В одном из самых древних и увлекательных текстов индийской цивилизации – Ригведе, написанном около 1500 г. до н. э., содержатся следующие строки:
Кто воистину знает, кто здесь
провозгласит.
Откуда родилось, откуда это творение?
Далее боги (появились) посредством
сотворения этого (мира).
Так кто же знает, откуда он возник?
Откуда это творение возникло,
Было ли оно создано или же нет —
Кто надзирает за этим (миром)
на высшем небе.
Только он знает или же не знает.[65]
ЗаключениеНаследие Анаксимандра
Я рассмотрел наследие Анаксимандра с точки зрения современного ученого и оттолкнулся от этого анализа, чтобы поразмышлять о природе научного мышления.