[87]. Если сновидение выставляет нечто в отрицательном свете, нет никаких причин полагать, что оно имеет положительный аспект. Архетипическая «опасность у брода» настолько явна, что возникает соблазн считать это сновидением своего рода предостережением. Однако я не могу поддержать антропоморфные интерпретации подобного рода. Само сновидение ничего не хочет; оно есть лишь самоочевидное содержание, природный факт, вроде содержания сахара в крови диабетика или лихорадки у больного тифом. Это мы – если, конечно, мы достаточно умны и можем разгадать загадки природы, – превращаем его в предостережение.
163 Но предупреждение о чем? Об очевидной опасности, состоящей в том, что в момент перехода бессознательное может взять верх над сновидицей. Что же это означает? Вторжение бессознательного часто происходит именно в моменты критических перемен и решений. Берег, по которому она приближается к реке, – это прежняя ситуация, какой мы ее знаем. Эта ситуация привела ее в невротический тупик, как если бы она наткнулась на непреодолимое препятствие. В сновидении препятствие представлено рекой, через которую легко можно перебраться. Посему ситуация не выглядит очень серьезной. Однако внезапно выясняется, что в реке прячется краб – подлинная опасность, из-за которой река оказывается (или кажется) непреодолимой. Если бы сновидица заранее знала, что в этом конкретном месте притаился опасный краб, она, возможно, отважилась бы перейти на другой берег в каком-нибудь другом месте или приняла бы соответствующие меры предосторожности. В ситуации сновидицы переход в высшей степени желателен. Переход означает прежде всего перенос прежней ситуации на доктора. Это нечто новое. Если бы не непредсказуемое бессознательное, это бы не влекло за собой столь высокий риск. Однако мы видели, что перенос содействует активации архетипических фигур, – факт, который раньше мы не учитывали. Таким образом, мы недооценили трудности, ибо «забыли о богах».
164 Наша сновидица не религиозный человек, она «современна». Религию, которую ей когда-то преподавали, она забыла и ничего не знает о тех моментах, когда вмешиваются боги; точнее, она не знает, что есть ситуации, которые испокон веков трогают нас до глубины души. Такова сама их природа. Одна из таких ситуаций – это любовь, ее страсть и опасность. Любовь может пробудить к жизни неожиданные силы в душе, к чему лучше быть готовым. «Religio» в смысле «внимательного изучения» неизвестных опасностей и факторов – вот в чем ее главная проблема. В результате простой проекции любовь может обрушиться на пациентку со всей своей роковой силой, некой ослепляющей иллюзией, которая способна выбить жизнь из ее естественной колеи. Что же произойдет со сновидицей – доброе или дурное, бог или дьявол? Теряясь в догадках, она уже чувствует себя в его тисках. И кто знает, сможет ли она справиться с этим? До сих пор с ней не происходило ничего подобного, но теперь оно грозит захватить ее. Это риск, которого нам всем следует избегать; в противном случае нам потребуется максимум «доверия к Богу», «веры» в благополучный исход. Так, неожиданно встает вопрос о религиозной установке по отношению к судьбе.
165 В сложившихся обстоятельствах сновидение не оставляет сновидице никакой альтернативы, кроме как осторожно убрать ногу, ибо дальнейшее продвижение вперед будет фатально. Она еще не может выйти за пределы невротической ситуации, ибо сновидение не дает никакого четкого намека на помощь со стороны бессознательного. Бессознательные силы пока не предвещают ничего хорошего и явно требуют дальнейшей работы и более глубокого инсайта со стороны сновидицы, прежде чем она решится перейти на другую сторону.
166 Этим примером я, разумеется, вовсе не хочу создать впечатление, будто бессознательное играет отрицательную роль во всех случаях без исключения. Посему я приведу еще два сновидения, на этот раз молодого человека, которые демонстрируют другую, более благоприятную сторону бессознательного. Я делаю это охотно, ибо разрешить проблему противоположностей можно лишь иррациональным путем, на основе материала из бессознательного, то есть из сновидений.
167 Сперва я должен немного познакомить читателя с личностью сновидца, поскольку без такого знакомства он едва ли сможет прочувствовать особую атмосферу его снов. Есть сновидения, которые представляют собой настоящие поэмы, а потому могут быть поняты только через настроение, которое они передают как единое целое. Сновидец – молодой человек чуть старше двадцати лет, мальчишеского вида. Есть даже нечто девчачье в его облике и манерах. Последние выдают хорошее образование и воспитание. Он умен и питает выраженные интеллектуальные и эстетические интересы. Его эстетизм очевиден: мы мгновенно убеждаемся в его хорошем вкусе и тонком восприятии всех форм искусства. Его чувства нежны, проникнуты энтузиазмом, типичным для пубертата, но отдают излишней женственностью. Подростковой незрелости нет и следа. Несомненно, он слишком юн для своего возраста; это явно случай замедленного развития. Посему неудивительно, что он обратился ко мне в связи со своей гомосексуальностью. Накануне своего первого визита он видел следующий сон: «Я нахожусь в величественном соборе, в котором царит таинственный полумрак. Мне говорят, что это Лурдский собор. В середине находится глубокий, темный колодец, в который я должен спуститься».
168 Сновидение явно представляет собой связное выражение настроения. Комментарии сновидца таковы: «Лурд – мистический источник исцеления. Естественно, вчера я вспомнил о том, что иду к вам на лечение и ищу исцеления. Говорят, в Лурде есть такой колодец. Было бы весьма неприятно погрузиться в эту воду. Колодец в церкви был такой глубокий».
169 О чем же говорит нам это сновидение? На первый взгляд оно кажется вполне ясным, и мы вполне могли бы принять его как своего рода поэтическое выражение настроения предшествовавшего дня. Однако никогда не следует останавливаться на поверхностных суждениях, ибо, как показывает опыт, сновидения гораздо глубже. Можно было бы предположить, что сновидец пришел к доктору в крайне поэтическом настроении и воспринимал лечение как священное религиозное действо в мистической полутьме некоего внушающего благоговейный трепет святилища. Однако это абсолютно не согласуется с фактами. Молодой человек пришел к доктору с тем, чтобы вылечиться от одной неприятной вещи, своей гомосексуальности, в которой нет ровным счетом ничего поэтического. В любом случае, даже если мы решимся принять за источник сновидения столь прямую каузацию, в настроении предшествовавшего дня мы не обнаружим никаких причин, почему ему должен был присниться такой поэтический сон. С другой стороны, мы можем предположить, что сон нашего больного был спровоцирован мыслями об этих в высшей степени непоэтических отношениях, которые и побудили его обратиться за помощью. Мы даже можем предположить, что именно в силу непоэтичности своего вчерашнего настроения он и увидел столь яркий сон – так человек, постившийся в течение дня, видит во сне роскошные яства. Нельзя отрицать, что мысль о лечении, исцелении и связанной с ним неприятной процедуре действительно воспроизводится в сновидении, но в поэтически преображенном виде, в форме, которая наилучшим образом отвечает эстетическим и эмоциональным потребностям сновидца. Эта заманчивая картина вызовет у него неудержимое влечение, хотя колодец темный, глубокий и холодный. Настроение, сопровождавшее это сновидение, сохранится и после пробуждения, вплоть до того момента, когда юноше придется исполнить свой неприятный и непоэтический долг – посетить меня. Вероятно, серая действительность будет окрашена золотистыми отблесками чувств, испытанными во сне.
170 Возможно, это и есть цель данного сновидения? Это не исключено, ибо опыт подсказывает мне, что подавляющее большинство сновидений носят компенсаторный характер[88]. Они всегда подчеркивают противоположную сторону, дабы сохранить психическое равновесие. Однако компенсация настроения – не единственная цель сновидений. Сновидение также обеспечивает и определенную ментальную коррекцию. Разумеется, мой пациент не имел адекватного представления о лечении, которому решил подвергнуться. Сновидение, с помощью поэтических метафор, раскрывает природу того, что ему предстоит. Это мгновенно становится очевидным, если проследить его ассоциации и замечания по поводу образа собора. «Собор, – говорит он, – вызывает у меня мысли о Кельнском соборе. Еще ребенком я был им очарован. Помню, как моя мать впервые рассказала мне о нем. При виде какой-нибудь деревенской церкви я всегда спрашивал, не это ли Кельнский собор. Я хотел быть священником в таком соборе».
171 В этих ассоциациях пациент описывает важный опыт из своего детства. Как бывает почти во всех случаях такого рода, ему была свойственна очень тесная связь с матерью. Под этим следует понимать не какие-то особенно хорошие или интенсивные сознательные отношения, а скорее некую по своей природе тайную связь, которая, возможно, сознательно выражает себя лишь в замедленном развитии характера, т. е. в относительном инфантилизме. Развивающаяся личность естественным образом избегает такой бессознательной, инфантильной связи, ибо ничто так не препятствует развитию, как сохранение бессознательного – можно даже сказать, психически эмбрионального – состояния. По этой причине инстинкт хватается за первую же возможность заменить мать другим объектом. Дабы стать истинным субститутом матери, этот объект должен в некотором смысле быть ее аналогом. Именно это и произошло с нашим пациентом. Та сила, с которой его детская фантазия уцепилась за символ Кельнского собора, соответствует силе его бессознательной потребности найти замену матери. Данная бессознательная потребность усиливается еще больше в том случае, если инфантильная связь грозит стать вредоносной. Отсюда – энтузиазм, с которым его детское воображение ухватилось за идею церкви; ибо церковь, в наиболее полном смысле этого слова, есть мать. Мы говорим не только о Матери-Церкви, но и о лоне Церкви. В церемонии, известной под названием