I. Новые пути в психологии[169]
407 Как и все науки, психология пережила эпоху схоластики, и кое-что из этого духа сохранилось до настоящего времени. Против такого рода философской психологии следует возразить, что она решает ex cathedra[170], как должна быть устроена психика и какие качества должны быть ей присущи в этом мире и в следующем. Дух современного научного исследования в значительной степени избавился от этих фантазий и поставил на их место точный эмпирический метод. Так возникла современная экспериментальная психология, или то, что французы называют «психофизиологией». Основателем этого нового направления был Фехнер, который в своем труде «Elemente der Psychophysik» осмелился ввести в концепцию психических явлений физическую точку зрения. Эта его идея [равно как и его блестящие ошибки] оказалась весьма плодотворной. Вундт – младший современник Фехнера – довел его дело до совершенства. Его эрудиция и трудолюбие позволили ему разработать абсолютно новые методы экспериментального исследования, которые легли в основу ныне доминирующего направления в современной психологии.
408 До недавнего времени экспериментальная психология носила преимущественно академический характер. Первая серьезная попытка поставить хотя бы некоторые из ее многочисленных экспериментальных методов на службу практической психологии была предпринята психиатрами бывшей Гейдельбергской школы (Крепелином, Ашаффенбургом и др.): как можно себе представить, психиатр был первым, кто почувствовал насущную потребность в точном знании психических процессов. Затем последовала педагогика, предъявившая свои собственные требования к психологии. Отсюда выросла «экспериментальная педагогика», в которой значительную роль сыграли Мейманн в Германии и Бине во Франции.
409 Если врач – прежде всего «специалист по нервным заболеваниям» – хочет помочь своему пациенту, он должен обладать соответствующими психологическими познаниями, ибо нервные расстройства, а также все то, что подразумевают под терминами «нервозность», истерия и т. д., имеют психическое происхождение и, следовательно, требуют психотерапевтического лечения. Холодная вода, свет, воздух, электричество и тому подобное в лучшем случае производят временный эффект, а иногда и вовсе оказываются бесполезными. Часто они являются сомнительными артефактами, рассчитанными на внушаемость. У такого пациента болен разум, нарушены высшие и самые сложные его функции, которые едва ли можно отнести к сфере медицины. Соответственно, доктор должен быть не только медиком, но и психологом, а это значит, что он обязан знать и понимать устройство человеческой психики. Врач не может уклониться от этого требования. Посему он обращается за помощью к психологии, ибо учебникам по психиатрии нечего ему предложить. Однако современная экспериментальная психология еще не может дать связного представления о важнейших психических процессах. У нее иная цель: она стремится выделить самые простые и элементарные процессы, граничащие с физиологией, и изучает их изолированно. Она весьма неблагосклонно настроена по отношению к бесконечному разнообразию и изменчивости индивидуальной психической жизни; по этой причине ее открытия и факты суть скопище деталей, органически не связанных между собой. Таким образом, любой, кто жаждет познать человеческую психику, практически ничего не узнает из экспериментальной психологии. С его стороны будет благоразумнее [отказаться от точной науки] убрать свою ученую мантию подальше, попрощаться со своим кабинетом и с открытым сердцем вернуться в реальный мир. Там, в ужасах тюрем, психиатрических лечебниц и больниц, в захудалых пивнушках, борделях и казино, в модных салонах, на биржах и социалистических митингах, в церквях, на сборищах возрожденцев и сектантов, на себе испытав любовь, ненависть и страсть в каждой ее форме, он соберет более богатый урожай знаний, чем мог бы почерпнуть из учебников в палец толщиной. Тогда он будет знать, как лечить больных, ибо будет истинно понимать человеческую душу. Ему можно простить недостаточное уважение к так называемым краеугольным камням экспериментальной психологии, ибо между тем, что наука называет психологией, и тем, что от этой психологии требует повседневная жизнь, зияет глубокая пропасть.
410 Этот недостаток стал отправной точкой для новой психологии, основателем которой следует считать прежде всего Зигмунда Фрейда из Вены, блестящего врача и исследователя функциональных нервных расстройств. Созданную им психологию можно описать как «аналитическую». Блейлер предложил название «глубинная психология»[171], подчеркивающее, что фрейдовская психология занимается более глубокими, внутренними сегментами психики, также называемыми бессознательным. Сам Фрейд называл свой метод психоанализом. Именно под этим названием это направление и стало известно широкой общественности.
411 Прежде чем перейти к более подробному рассмотрению нашего предмета, необходимо кое-что сказать о его связи с наукой того времени. Мы еще раз убеждаемся в истинности замечания Анатоля Франса: «Les savants ne sont pas curieux»[172]. Первая серьезная работа[173] в этой области вызвала лишь слабый отклик, хотя и содержала в себе совершенно новую концепцию неврозов. Некоторые авторы высказывались о ней с одобрением, однако затем, на следующей же странице, продолжали толковать случаи истерии по-старому, подобно человеку, который во всеуслышание превозносит идею, что Земля – это сфера, но спокойно продолжает рисовать ее плоской. Следующие публикации Фрейда[174] остались вовсе незамеченными, хотя в них и излагались наблюдения, имевшие бесценное значение для психиатрии. Когда в 1900 году Фрейд опубликовал первый значимый труд по психологии сновидений[175] (до этого в данной области царил непроглядный мрак), это вызвало смех, а когда в середине предыдущего десятилетия он пролил первый луч света на психологию сексуальности[176] [в это же время получив поддержку Цюрихской школы], смех сменился открытыми оскорблениями, нередко самого отвратительного толка. [Даже такой далекий от психологии человек, как Ферстер, записался в ряды хулителей. (Надеюсь, что омерзительность и нахальность его тона проистекали из незнания фактов.) На последнем конгрессе психиатров юго-западной Германии приверженцы новой психологии также имели удовольствие услышать, как Гохе, университетский профессор психиатрии из Фрейбурга, описывает это новое направление как эпидемию безумия среди врачей. Его речь сопровождалась бурными аплодисментами и явно опровергала старую поговорку «Medicus medicum non decimat[177]».] О том, насколько тщательно изучались работы Фрейда, свидетельствует наивное высказывание одного из самых выдающихся парижских неврологов на Международном конгрессе 1907 г., которое я слышал собственными ушами: «Я не читал работ Фрейда (он не знал немецкого языка), но что касается его теорий, то они не что иное, как mauvaise plaisanterie[178]». [Фрейд, выдающийся старый мастер, однажды сказал мне: «Впервые я по-настоящему осознал, что именно мне удалось открыть, когда повсеместно столкнулся с сопротивлением и негодованием; с тех пор я начал судить о значимости моих работ по степени сопротивления, которое они вызывали. Наибольший протест вызывает теория сексуальности, значит это моя лучшая работа. Возможно, истинными благодетелями рода человеческого являются ложные учителя, ибо противодействие ложным учениям волей-неволей толкает человека в сторону истины. Твой правдоруб – опасный человек, он вводит людей в заблуждение».]
412 [Теперь читателю должно быть совершенно ясно, что в этой психологии он имеет дело с чем-то совершенно уникальным, если не с какой-то совершенно иррациональной, сектантской или оккультной мудростью; ибо что еще могло побудить все научные авторитеты отмахнуться от нее с самого начала?]
413 Соответственно, мы должны более пристально взглянуть на эту новую психологию. Уже во времена Шарко было известно, что невротический симптом носит психогенный характер, т. е. берет начало в психике. Благодаря работам школы Нанси также было известно, что все истерические симптомы можно вызвать внушением. Равным образом, благодаря исследованиям Жане, кое-что было известно и о психологических механизмах, которые лежат в основе таких истерических явлений, как анестезия, парез, паралич и амнезия. Однако врачи ничего не знали о том, как именно истерический симптом возникает в психике; иными словами, психические каузальные связи были совершенно не изучены. В начале 80-х годов д-р Брейер, старый венский врач, сделал открытие, ставшее отправной точкой для новой психологии. Одна его пациентка – молодая, очень умная женщина, страдавшая истерией – выказывала следующие симптомы: спастический (ригидный) паралич правой руки, а также периодические приступы рассеянности или сумеречных состояний сознания. Кроме того, она утратила способность к речи настолько, что больше не могла изъясняться на родном языке и выражала свои мысли только на английском (систематическая афазия). В то время эти расстройства пытались объяснить с помощью анатомических теорий, хотя корковый центр, обеспечивающий функцию руки, у таких больных работал не хуже, чем у любого нормального человека. Симптоматология истерии полна анатомических чудес. Одна дама, полностью утратившая слух как следствие истерии, часто пела. Однажды ее врач сел за фортепиано и начал ей тихо аккомпанировать. Переходя от одного куплета к следующему, он внезапно изменил тональность; то же сделала и пациентка. Следовательно, она слышала – и не слышала. Аналогичные явления характерны и для различных форм систематической слепоты: так, мужчина, страдавший от истерической слепоты, вновь обрел способность видеть в процессе лечения. Впрочем, вначале зрение вернулось к нему лишь частично и оставалось таковым довольно длительный период. Он видел все, за исключением человеческих голов. Всех окружающих людей он видел без голов. Следовательно, он видел – и не видел. На основании множества наблюдений был сделан вывод, что не видит и не слышит только сознательный разум больного, тогда как в остальном сенсорная функция находится в рабочем состоянии. Разумеется, это прямо противоречит самой природе органического расстройства, которое всегда подразумевает нарушение функции как таковой.
414 Но вернемся к пациентке Брейера. Поскольку органические причины отсутствовали, данное расстройство следовало рассматривать как истерическое, т. е. психогенное. Брейер заметил, что если во время сумеречных состояний (спонтанных или вызванных искусственно) пациентка озвучивала наводнявшие ее разум воспоминания и фантазии, ее состояние улучшалось на несколько часов. Это открытие он систематически использовал при дальнейшем лечении. Пациентка называла это «разговорной терапией» или в шутку – «чисткой дымохода».
415 Женщина заболела, когда ухаживала за умирающим отцом. Естественно, ее фантазии главным образом были связаны с этими тяжелыми днями. В сумеречных состояниях воспоминания о том периоде поднимались на поверхность с фотографической точностью. Едва ли можно полагать, что бодрствующая память способна на такое пластичное и точное воспроизведение – слишком уж яркими и живыми были эти реминисценции. (Подобное обострение памяти, часто встречающееся в состояниях сужения сознания, получило название гипермнезии.) И здесь обнаружились удивительные вещи. Одна из множества историй, которые рассказала Брейеру эта женщина, заключалась в следующем:
Однажды ночью она сидела рядом с больным, у которого был сильный жар, в тревоге и напряженном ожидании: из Вены должен был приехать хирург, чтобы сделать операцию. Мать ненадолго вышла из комнаты, и Анна (пациентка) сидела у постели больного, положив правую руку на спинку стула. Она стала грезить наяву и увидела, как к больному ползет черная змея, которая, судя по всему, появилась из стены и хотела ужалить его. (Весьма вероятно, что на лугу позади дома действительно водились змеи, которых в детстве она очень боялась и которые теперь дали материал для галлюцинаций.) Она хотела отогнать это существо, но почувствовала, что парализована; ее правая рука, свисавшая со спинки стула, «уснула»: она онемела и не двигалась. Когда женщина посмотрела на нее, пальцы превратились в маленьких змей с черепами вместо голов [ногти]. Вероятно, она пыталась прогнать змею парализованной правой рукой, из-за чего онемение и паралич руки стали ассоциироваться с галлюцинацией змеи. Когда змея исчезла, она была так напугана, что захотела помолиться, но язык не слушался ее; она не могла произнести ни слова до тех пор, пока наконец не вспомнила один английский стишок, после чего смогла продолжать думать и молиться на английском.
416 Таковы были обстоятельства, в которых возникли паралич и нарушение речи; рассказ о них позволить устранить само нарушение. В этом смысле можно считать, что данный случай закончился полным излечением.
417 Я вынужден ограничиться лишь одним этим примером. В упомянутой мной книге Брейера и Фрейда приведено множество подобных случаев. Понятно, что ситуации такого рода производят сильное впечатление, а потому люди склонны придавать им особое каузальное значение в генезисе симптома. Общепринятые в то время взгляды на истерию – возникшие из английской теории «нервного шока» и энергично поддерживаемые Шарко, – вполне могли объяснить открытие Брейера. Отсюда родилась так называемая теория травмы, согласно которой истерический симптом и, поскольку совокупность симптомов и составляет болезнь, истерия в целом проистекают из психических травм, следы которых бессознательно сохраняются годами. Фрейд, сотрудничавший с Брейером, нашел этому открытию многочисленные подтверждения. Оказалось, что ни один из сотен истерических симптомов не возникает случайно – они всегда вызваны некими психическими событиями. Новая концепция открыла широкие перспективы для эмпирической работы. Однако пытливый ум Фрейда не мог долго оставаться на этом поверхностном уровне, ибо уже стали вырисовываться более глубинные и сложные проблемы. Очевидно, что моменты крайней тревоги, подобные тем, которые пережила пациентка Брейера, могут оставлять невероятно сильное впечатление, которое сохраняется годами. Однако почему у нее вообще возникли подобные переживания, которые уже сами по себе свидетельствуют о патологии? Возможно, они были вызваны напряжением, связанным с уходом за больным? Если да, подобное должно случаться сплошь и рядом: к сожалению, необходимость изнуряющего ухода за больным не редкость, а нервное здоровье сиделки зачастую оставляет желать лучшего. На этот вопрос медицина дает превосходный ответ: «X в уравнении – это предрасположенность». Одни люди просто «предрасположены» к этому. Однако для Фрейда проблема заключалась в другом: что составляет предрасположенность? Данный вопрос логически ведет к исследованию предыстории психической травмы. Давно замечено, что волнующие сцены оказывают разное действие на разных людей и что вещи, которые одним людям безразличны или даже приятны, у других вызывают величайший ужас – например, лягушки, змеи, мыши, кошки и т. д. Так, некоторые женщины совершенно спокойно ассистируют при кровавых операциях, но дрожат от страха и отвращения при прикосновении кошки. В данной связи мне вспоминается одна молодая дама, которая страдала тяжелой истерией, развившейся после сильного испуга. Она была в гостях и около полуночи возвращалась домой в сопровождении нескольких своих знакомых. Неожиданно сзади появился экипаж. Лошади шли крупной рысью. Ее друзья отступили в сторону; она же, словно зачарованная, осталась на середине дороги и в ужасе бежала перед лошадьми. Кучер щелкал кнутом и выкрикивал ругательства, но все было напрасно: она пробежала всю улицу и выскочила на мост. Там силы оставили ее; чтобы не оказаться под копытами лошадей, она в отчаянии прыгнула бы в реку, не помешай ей добрые прохожие. Эта же самая дама оказалась в Санкт-Петербурге, в кровавый день 22 января [1905 г.], на той самой улице, которую солдаты «очищали» залповым огнем. Вокруг нее падали убитые и раненые; она же, сохраняя удивительное спокойствие и здравомыслие, приметила ведущие во двор ворота и перебежала на другую улицу. Эти страшные мгновения не вызвали у нее никакой ажитации. После она чувствовала себя хорошо – пожалуй, даже лучше, чем обычно.
418 Отсутствие реакции на явный шок наблюдается довольно часто. Отсюда следует, что интенсивность травмы сама по себе имеет крайне малое патогенное значение; все зависит от обстоятельств. Здесь мы обнаруживаем ключ к предрасположенности [или, по крайней мере, от ворот, которые к ней ведут]. Нам следует спросить себя: каковы особые обстоятельства в ситуации с экипажем? Пациентка испугалась, как только услышала цокот копыт; на мгновение ей показалось, что этот звук – предзнаменование страшной беды: ее гибели или чего-то не менее ужасного. В следующую секунду она уже не отдавала себе отчет, что делает.
419 Настоящий шок, вероятно, исходил от лошадей. Предрасположенность пациентки к тому, чтобы столь необъяснимым образом отреагировать на столь незначительный инцидент, таким образом, могла состоять в том, что лошади имели для нее какое-то особенное значение. Можно предположить, например, что однажды она пережила некий связанный с лошадьми опасный эпизод. Так и было. Однажды, когда ей было около семи лет, она ехала в карете со своим кучером; лошади испугались и понеслись к высокому и крутому берегу реки. Кучер спрыгнул на землю и кричал ей, чтобы она сделала то же самое, но она была так напугана, что никак не могла решиться. К счастью, в последний момент она все же спрыгнула, после чего лошади рухнули в пропасть вместе с каретой. То, что подобное событие оставит глубокое впечатление, едва ли нуждается в доказательствах. Однако это не объясняет, почему впоследствии абсолютно безобидный стимул вызвал столь острую реакцию. Пока нам известно лишь то, что возникший симптом уходит своими корнями в детство, однако его патологический аспект по-прежнему остается неясен. Дабы проникнуть в эту тайну, нужны дополнительные знания. Накопленный опыт подсказывает нам, что во всех до сих пор проанализированных случаях наряду с травматическими переживаниями присутствовал другой, особый класс нарушений, относящихся к любовной сфере. Общеизвестно, что любовь – понятие эластичное, простирающееся от небес до преисподней и объединяющее в себе добро и зло, высокое и низкое[179]. Это открытие кардинально изменило взгляды Фрейда. Если раньше, находясь под влиянием теории Брейера о травмах, он искал причины неврозов в травматических переживаниях, то теперь центр тяжести проблемы сместился совершенно в иную плоскость. Наш случай иллюстрирует это лучше всего: нетрудно понять, почему лошади играли в жизни пациентки особую роль, но мы не понимаем более позднюю реакцию – столь преувеличенную и неуместную. Патологическая специфика этой истории заключается не в том, что она боится лошадей. Если вспомнить эмпирическое открытие, упомянутое выше, что помимо травматических переживаний, [неизменно] имеет место и нарушение в сфере любви, возникает вопрос: нет ли чего-либо особенного в этой связи?
420 Дама знакома с одним молодым человеком, с которым думает обручиться; она любит его и надеется быть с ним счастливой. Поначалу больше ничего узнать не удается. Однако отрицательные результаты предварительных расспросов не должны помешать нам продолжить исследование. Когда прямой путь не позволяет достичь цели, всегда найдутся окольные пути. Посему мы снова возвращаемся к тому моменту, когда женщина бежала перед лошадьми. Мы интересуемся ее спутниками и праздником, в котором она приняла участие. Это был прощальный ужин в честь ее лучшей подруги, которая, дабы поправить нервы, на долгое время уезжала на заграничный курорт. Эта подруга замужем и притом, как мы узнаем, счастлива; кроме того, у нее есть ребенок. Мы вправе усомниться в том, что подруга счастлива; будь оно действительно так, у нее, вероятно, не было бы причин «нервничать» и ехать на лечение. Зайдя с другой стороны, я выяснил, что друзья, догнав нашу пациентку, отвели ее обратно – в дом мужа ее лучшей подруги, ибо в столь поздний час это было ближайшим местом, где она могла получить надлежащий уход. Там ее приняли весьма радушно. Здесь пациентка прервала свой рассказ, смутилась и, заерзав на своем месте, попыталась сменить тему. Очевидно, в ее памяти всплыло некое неприятное воспоминание. После того как в высшей степени упорное сопротивление больной удалось преодолеть, оказалось, что той же ночью произошло еще одно весьма примечательное событие. Гостеприимный хозяин страстно признался ей в любви, из-за чего возникла ситуация, которую, ввиду отсутствия хозяйки дома, можно было счесть неловкой и тягостной. Пациентка утверждала, что это признание в любви было для нее как гром среди ясного неба. [Критический анализ подсказывает нам, что такие вещи никогда не происходят совершенно неожиданно, но всегда имеют свою предысторию.] Посему задача следующих нескольких недель состояла в том, чтобы шаг за шагом выяснить все подробности этой любовной истории. В итоге я получил полную картину, которую попытаюсь вкратце изложить следующим образом.
В детстве пациентка была настоящим сорванцом в юбке, любила только бурные мальчишеские игры, презирала свой собственный пол и не проявляла интереса к каким бы то ни было женским увлечениям и занятиям. С наступлением половой зрелости и приближением эротического конфликта она стала сторониться общества, ненавидела и презирала все, что хотя бы отдаленно напоминало ей о биологическом предназначении женщины, и жила в мире фантазий, не имевшем ничего общего с суровой реальностью. Так, примерно до 24 лет ей удавалось избегать всех тех милых авантюр, надежд и ожиданий, которые обычно волнуют девичье сердце в этом возрасте. (В таких делах женщины часто удивительно неискренни с самими собой и с доктором.) Но затем она познакомилась с двумя молодыми людьми, которым было суждено прорваться сквозь окружавшую ее колючую изгородь. Господин А. был мужем ее лучшей подруги; господин Б. был его холостым приятелем. Ей нравились оба. Тем не менее вскоре она пришла к выводу, что господин Б. ей нравится больше. Между ней и господином Б. быстро установились близкие отношения; вскоре друзья и близкие стали поговаривать о возможной помолвке. Благодаря тесному общению с господином Б. и подругой она часто контактировала и с господином Α., чье присутствие заставляло ее волноваться и нервничать самым необъяснимым образом. Примерно в то же время пациентка оказалась на большом званом вечере. Присутствовали там и ее друзья. Она задумалась и играла своим кольцом, когда оно вдруг соскочило с ее пальца и укатилось под стол. Оба молодых человека бросились его искать. Найти кольцо посчастливилось господину Б. Он с лукавой улыбкой надел кольцо ей на палец и сказал: «Вы знаете, что это означает!» Ее охватило странное, непреодолимое чувство; она сорвала кольцо с пальца и выбросила в открытое окно. Последовал неловкий момент, и вскоре пациентка покинула праздник. Вскоре после этого так называемая судьба распорядилась так, что она приехала на тот же курорт, где отдыхали господин и госпожа Α. Госпожа А. много нервничала и из-за плохого настроения часто оставалась дома. Пациентка гуляла вдвоем с господином А. Однажды они решили покататься в лодке. Пациентка так веселилась, что внезапно упала за борт. Плавать она не умела, и господину А. стоило больших трудов втащить ее, в полуобморочном состоянии, обратно в лодку. А затем он ее поцеловал. После этого романтического эпизода связь между ними стала только крепче. Однако пациентка не пускала в сознание всю глубину своей страсти: она давно привыкла игнорировать такие вещи, а еще лучше – бежать от них. Дабы хоть как-то оправдать себя в собственных глазах, она с еще большим рвением стала стремиться к помолвке с господином Б. и каждый день твердила себе, что в действительности любит только его. Естественно, это не могло ускользнуть от проницательных глаз супружеской ревности. Госпожа Α. догадалась о тайном увлечении своего мужа, в результате чего ее состояние заметно ухудшилось. Возникла необходимость поездки госпожи А. за границу на лечение. На прощальной вечеринке злой дух подкрался к нашей пациентке и прошептал ей на ухо: «Сегодня вечером он будет один. Что-то должно случиться, чтобы ты оказалась в его доме». Так и произошло: из-за своего странного поведения она вернулась в его дом и достигла своей цели.
421 После такого разъяснения, пожалуй, любой предположит, что лишь дьявольское вероломство могло измыслить подобную цепь обстоятельств и воплотить ее в жизнь. Вероломство не вызывает сомнений; сомнительна его моральная оценка, ибо я должен подчеркнуть, что мотивы, которые привели к этой драматической dénouement[180], отнюдь не были сознательными. С точки зрения пациентки, все случилось само собой. Тем не менее предшествующая история ясно указывает на то, что все было бессознательно направлено к этой цели, тогда как сознательный разум пытался добиться помолвки с господином Б. Бессознательное влечение оказалось сильнее.
422 Итак, мы снова возвращаемся к нашему первоначальному вопросу об этиологии патологического (т. е. особого или преувеличенного) характера реакции на травму. На основании вывода, сделанного из аналогичного опыта, мы предположили, что и в данном случае, помимо травмы, должно иметь место нарушение в эротической сфере. Это предположение полностью подтвердилось; мы убедились, что травма, мнимая причина болезни, есть не более чем толчок к манифестации того, что ранее не осознавалось, а именно важного эротического конфликта. Соответственно, травма теряет свое исключительное значение и уступает место более основательной и цельной концепции, рассматривающей эротический конфликт как главный патогенный агент. [Эту концепцию можно назвать сексуальной теорией невроза.]
423 Часто можно услышать вопрос: почему именно эротический конфликт должен быть причиной неврозов, а не какой-либо другой? На это мы можем дать следующий ответ: никто не утверждает, что так должно быть, однако на практике это [всегда] так [несмотря на негодование двоюродных братьев и сестер, тетушек, родителей, крестных и учителей]. Вопреки возмущенным утверждениям обратного, факт остается фактом: любовь[181] с ее проблемами и конфликтами представляет огромную важность для человека и, как неизменно показывают тщательные исследования, имеет гораздо большее значение, чем это подозревает сам индивид.
424 Как следствие, от теории травмы отказались как от устаревшей; ибо с открытием того, что не травма, а скрытый эротический конфликт есть [подлинный источник невроза, травма полностью теряет свое патогенное значение.
425 [Таким образом теория переместилась в совершенно иную плоскость. Вопрос травмы был наконец разрешен, однако вместо него перед исследователем встала проблема эротического конфликта, который, как показывает наш пример, содержит множество анормальных элементов и на первый взгляд не имеет ничего общего с обычным эротическим конфликтом. Самым поразительным и почти невероятным является то, что осознается только поза, тогда как подлинная страсть остается скрытой. В нашем случае, несомненно, подлинный эротический конфликт был покрыт мраком, в то время как в поле сознания доминировала поза. Если взглянуть на эти факты с теоретической точки зрения, мы придем к следующему выводу: при неврозе имеют место две [эротические] тенденции, противоположные друг другу, по меньшей мере одна из которых бессознательна. [Против этой формулы можно возразить, что она подходит только данному конкретному случаю, а потому лишена общей валидности. Это возражение, вероятно, найдет широкую поддержку, ибо никто не желает признавать, что эротический конфликт носит универсальный характер и широко распространен. Напротив, предполагается, что эротический конфликт более относится к сфере романов, поскольку обычно понимается как нечто из области внебрачных похождений, наподобие описанных в романах Карин Микаэлис или в «Половом вопросе» Форела. Однако это совсем не так, ибо мы знаем, что самые дикие и самые волнующие драмы разыгрываются не в театре, а в сердцах обычных мужчин и женщин, которые не привлекают особого внимания и не выставляют напоказ конфликты, бушующие у них внутри, за исключением, возможно, случаев нервного срыва. Что так трудно понять обывателю, так это то, что в большинстве случаев сами пациенты не подозревают о междоусобной войне в их бессознательном. Если мы вспомним, что есть много людей, которые вообще ничего не понимают в себе, мы будем не так удивлены, осознав, что некоторые люди не имеют ни малейшего представления о своих реальных конфликтах.
426 [Даже если читатель готов признать существование патогенных и, возможно, даже бессознательных конфликтов, он все равно возразит, что это не эротические конфликты. Если этот добрый читатель сам окажется немного нервным, такое предположение вызовет у него негодование; ибо все мы привыкли (в силу воспитания и образования) трижды креститься при виде слов «эротический» и «сексуальный», а потому нам удобно думать, что ничего подобного не существует, а если все-таки существует, то случается крайне редко и где-то очень далеко от нас. Но именно эта установка и вызывает невротические конфликты в первую очередь.]
427 Как известно, развитие культуры состоит в прогрессирующем обуздании животного в человеке. Это процесс одомашнивания, который не может протекать без восстания со стороны животной природы, жаждущей свободы. Время от времени на людей, слишком долго мирившихся с ограничениями их культуры, накатывают волны безумия. Античность пережила это в дионисийских оргиях, пришедших с Востока и ставших неотъемлемым и характерным элементом классической культуры. Дух этих оргий сыграл не последнюю роль в развитии стоического идеала аскетизма в многочисленных сектах и философских школах последнего дохристианского столетия, породившего из политеистического хаоса той эпохи две близкие друг другу аскетические религии – митраизм и христианство. Вторая волна дионисийской распущенности накрыла Запад в эпоху Ренессанса. Трудно оценивать дух своего времени; но если мы понаблюдаем за тенденциями в искусстве, моде и общественном вкусе и посмотрим, что люди читают и пишут, какие общества они основали, какие «вопросы» задают, против чего борются, мы обнаружим, что в длинном перечне актуальных социальных проблем отнюдь не последнее место занимает так называемый «сексуальный вопрос». Его обсуждают мужчины и женщины, восстающие против нынешней сексуальной морали и стремящиеся сбросить бремя моральной вины, которую прошлые века взвалили на Эрос. Нельзя просто игнорировать эти усилия или считать их безосновательными; они существуют и, вероятно, имеют для своего существования достаточные основания. Гораздо интереснее и полезнее внимательно изучить причины, лежащие в основе этих современных течений, чем оплакивать мораль вместе с профессиональными плакальщиками, которые [с истерическим пафосом] пророчествуют о моральной деградации человечества. Моралистам свойственно не питать ни малейшего доверия Богу, как будто древо человечества способно процветать лишь благодаря обрезке, подвязке и выращиванию на шпалере; тогда как на самом деле Отец Солнце и Мать Земля позволили ему расти себе на радость в соответствии с глубокими, мудрыми законами.
428 Серьезно настроенные люди знают, что определенная сексуальная проблема действительно существует. Они знают, что быстрый рост городов, а вместе с ним профессиональная специализация, обусловленная необычайным разделением труда, индустриализация сельской местности и растущее чувство незащищенности лишают людей многих возможностей давать выход своей аффективной энергии. Чередующийся ритм работы крестьянина обеспечивает бессознательное удовлетворение через его символическое содержание – удовлетворение, которое рабочие фабрики и служащие не знают и никогда не смогут испытать. Что они знают о жизни в гармонии с природой, о тех великих мгновениях, когда он, повелитель и окультуриватель земли, рыхлит ее плугом и царским жестом разбрасывает семена будущего урожая; о его страхе перед разрушительной силой стихий, о его радости, когда жена рожает ему сыновей и дочерей, гарантирующих дополнительную рабочую силу и процветание? Увы! От всего этого мы, горожане, современные любители машин, очень далеки. Разве мы не лишены самого светлого и самого естественного из всех удовольствий, если мы уже не можем искренне радоваться урожаю нашего собственного сева, «счастью» иметь детей? [Редко встречаются браки, в которых супружеские пары не прибегают к разного рода уловкам. Разве это не отход от той радости, которую Мать-Природа даровала своему первенцу?] Может ли такая ситуация приносить удовлетворение? Посмотрите, как люди бегут на работу, только понаблюдайте за пассажирами в поезде в 7:30 утра! Один трудится не покладая рук, другой пишет о том, что его совсем не интересует. Что удивительного в том, что почти каждый мужчина состоит членом стольких клубов, сколько дней в неделе, или что существуют маленькие кружки для женщин, где они могут излить на героя последнего культа те неясные желания, которые мужчины заглушают бравадами за кружкой пива? К этим источникам неудовлетворенности добавляется еще более серьезная проблема. Природа снабдила беззащитного и безоружного человека огромным запасом энергии, чтобы он мог не только пассивно переносить тяготы существования, но и преодолевать их. Она надлежащим образом подготовила своего сына к величайшим трудностям [и объявила ценную награду за их преодоление, как хорошо понимал Шопенгауэр, говоривший, что счастье – это просто прекращение несчастья]. Как правило, мы защищены от крайней нужды и по этой причине ежедневно рискуем поддаться излишествам; ибо в благоприятных условиях животное в человеке вырывается на свободу. Но в каких же оргиастических празднествах и кутежах мы можем выпустить наш избыток энергии? Наши моральные взгляды запрещают этот выход.
429 [Рассмотрим различные источники неудовлетворенности: отказ от постоянного продолжения рода и деторождения, для чего природа снабдила нас огромными количествами энергии; монотонность наших высоко дифференцированных методов труда, которые исключают какой-либо интерес к самой работе; не требующая усилий защищенность от войны, беззакония, грабежа, чумы, детской и женской смертности – все это создает избыток энергии, которая ищет выход. Но какой? Относительно небольшое количество людей создают для себя квази-естественные опасности, занимаясь опасными видами спорта; другие, в надежде найти некий эквивалент трудной жизни, дабы избавиться от опасных излишков энергии, которые могут вырваться наружу еще более безумным образом, злоупотребляют спиртным, тратят силы в погоне за деньгами, чересчур усердствуют в выполнении своих обязанностей или просто регулярно перерабатывают. Именно по таким причинам мы сталкиваемся сегодня с сексуальным вопросом. Накопившаяся энергия ищет выход, как она делала с незапамятных времен в периоды мира и изобилия. В таких условиях размножаются не только кролики; мужчины и женщины тоже подчиняются этим капризам природы, ибо моральные взгляды заперли их в клетке, чрезмерная узость которой не ощущалась до тех пор, пока давление нужды было сильнее. Но сейчас она слишком тесная даже для горожанина. Соблазны окружают его со всех сторон, и, подобно невидимому своднику, в общество прокрадываются сведения о превентивных методах, которые позволяют все «отменить».]
430 Зачем же тогда соблюдать моральные нормы? Из религиозной веры в гневливого Бога? Независимо от широко распространенного безверия, даже верующий может задать себе вопрос: будь он Богом, наказывал бы он каждую случайную связь вечным проклятием? Такие идеи больше не совместимы с нашей удобной концепцией Бога. Наш Бог слишком терпим, чтобы беспокоиться по такому поводу. [Подлость и лицемерие в тысячу раз хуже.] Таким образом, аскетически вдохновленная и явно лицемерная[182] сексуальная мораль нашего времени лишена каких-либо эффективных оснований. Или мы можем сказать, что защищены от излишеств нашей высшей мудростью и нашим пониманием ничтожности человеческого поведения? К сожалению, мы весьма далеки от этого. [Гипнотическая сила традиции все еще удерживает нас в плену, и из трусости и глупости стадо бредет по старой тропе.] Но в своем бессознательном человек обладает тонким ощущением духа своего времени; он предугадывает свои возможности и в глубине души чувствует неустойчивость современной морали, больше не поддерживаемой живым религиозным убеждением. Вот источник большинства наших [эротических] конфликтов. Стремление к свободе бьет по слабеющим барьерам морали: мы находимся в состоянии постоянного искушения, мы хотим и не хотим. А поскольку мы хотим, но не знаем, чего именно, [эротический] конфликт преимущественно бессознателен. Отсюда и возникает невроз. Следовательно, невроз тесно связан с проблемой нашего времени и действительно представляет собой неудачную попытку индивида решить общую проблему в себе самом. Невроз – это саморасщепление. У большинства людей причина этого расщепления кроется в том, что сознательный разум желает придерживаться своего морального идеала, тогда как бессознательное стремится к своему – в современном смысле – аморальному идеалу, который сознательный разум [настойчиво] пытается отвергать. Люди данного типа жаждут быть более респектабельными, чем они есть на самом деле. Впрочем, конфликт может заключаться и в обратном: некоторые люди пользуются весьма дурной репутацией и никак не ограничивают свои [сексуальные] устремления, однако это всего лишь маска испорченности [надетая бог весть по каким причинам], ибо в основе своей они обладают [весьма респектабельной душой], которая погрузилась в бессознательное точно так же, как аморальная сторона у морального человека. (Посему крайностей всеми силами следует избегать, ибо они всегда вызывают подозрение в противоположном.)
431 Эти общие рассуждения были необходимы, дабы прояснить идею «эротического конфликта» [в аналитической психологии это ключ ко всей концепции невроза]. Далее мы можем перейти к рассмотрению техники психоанализа, а затем – вопроса терапии. [Очевидно, что последний вопрос подразумевает подробное изучение сложного клинического материала, который выходит далеко за рамки данного краткого введения. Посему мы вынуждены удовлетвориться лишь беглым взглядом на технику психоанализа.]
432 Разумеется, самый главный вопрос, касающийся этой техники, состоит в следующем: каков наиболее быстрый и эффективный способ узнать, что происходит в бессознательном пациента? Первоначально использовался гипноз: либо расспросы в состоянии гипнотической концентрации, либо спонтанное генерирование фантазий пациентом, находящимся в этом состоянии. Данный метод применяется до сих пор, однако по сравнению с современной техникой он слишком примитивен и, следовательно, неудовлетворителен. Второй метод был разработан в Психиатрической клинике в Цюрихе – так называемый метод ассоциаций[183], имеющий как теоретическую, так и экспериментальную ценность. Его результаты дают всестороннее, хотя и поверхностное представление о бессознательном конфликте или «комплексе»[184]. Тем не менее самым действенным методом, позволяющим добраться до самых глубин, является анализ сновидений, предложенный Зигмундом Фрейдом.
433 Можно сказать, что сновидение есть «камень, пренебреженный вами, зиждущими, но сделавшийся главою угла». Лишь в наше время сон, этот мимолетный и с виду незначительный продукт психики, столкнулся с глубочайшим презрением. Прежде в нем видели глашатая судьбы, знамение и утешение, вестника богов. Сегодня мы рассматриваем его как посланца бессознательного, задача которого – обнажить тайны, скрытые от сознательного разума [и ревниво оберегаемые нашим бессознательным]. И с этой задачей он справляется на удивление хорошо.
434 Аналитическое изучение сновидений показало, что сновидение, каким оно представляется нам, есть лишь фасад, скрывающий то, что находится внутри. Если, однако, соблюдая определенные технические правила, побудить сновидца рассказать о деталях увиденного, станет очевидно, что его ассоциации обладают особой направленностью и группируются вокруг определенных тем. Последние имеют личное значение и несут смысл, о котором невозможно догадаться, но который, как показало тщательное сравнение, находится в прочной [символической] связи с фасадом[185]. Данный особый комплекс идей, в котором соединяются все нити сновидения, и есть искомый конфликт, точнее некая его вариация, обусловленная обстоятельствами. Болезненные и непримиримые элементы в конфликте при этом настолько скрыты или стерты, что можно говорить об «исполнении желаний», хотя мы должны немедленно добавить, что желания, исполняющиеся во сне, кажутся нам не нашими, а часто их прямой противоположностью. Например, дочь нежно любит свою мать, однако, к своему глубочайшему огорчению, видит ее во сне мертвой. Такие сны, в которых, по-видимому, отсутствуют даже малейшие признаки исполнения желаний, встречаются бессчетное число раз и являются камнем преткновения для наших ученых критиков, ибо [как это ни удивительно они до сих пор не могут уяснить элементарное различие между манифестным и латентным содержанием сновидения. Мы должны остерегаться этой ошибки: конфликт, возникший во сне, является бессознательным, равно как результирующее желание найти решение. Наша сновидица действительно желает избавиться от своей матери; выражаясь языком бессознательного, она хочет, чтобы мать умерла. Теперь мы знаем, что определенный слой бессознательного содержит все то, что уже недоступно сознательному воспоминанию, включая и все те инфантильные инстинктивные побуждения, которые не могут найти выход во взрослой жизни, а именно последовательность безжалостных детских желаний. Можно сказать, что основная масса проистекающего из бессознательного носит инфантильный характер, как, например, это желание, которое в действительности есть сама простота: «Когда мама умрет, ты же женишься на мне, да, папа?» Это выражение инфантильного желания представляет собой субститут более позднего желания выйти замуж – желания, которое по неизвестным пока причинам причиняет сновидице боль. Идея брака или, скорее, серьезность соответствующего импульса, как говорят, «вытеснена в бессознательное» и там находит инфантильное выражение, ибо материал, находящийся в распоряжении бессознательного, главным образом состоит из инфантильных реминисценций. [Как показали новейшие исследования Цюрихской школы[186], наряду с инфантильными реминисценциями там хранятся «расовые воспоминания», выходящие далеко за пределы индивидуального.]
435 [Здесь не место для обсуждения чрезвычайно сложной области анализа сновидений. Посему мы вынуждены довольствоваться результатами исследований: сновидения суть символический субститут важного для личности желания, которое не получило достаточного внимания в течение дня и было «вытеснено». Вследствие преобладающих моральных тенденций недостаточно осознанные желания, которые стремятся реализоваться символически в сновидениях, как правило, носят эротический характер. По этой причине нежелательно рассказывать свои сновидения знающим людям, ибо их символика часто абсолютно прозрачна для того, кто знает правила. Самыми очевидными в этом отношении являются тревожные сны, которые чрезвычайно распространены и которые неизменно символизируют сильное эротическое желание.]
436 Сновидение часто изобилует на первый взгляд нелепыми деталями, из-за чего производит впечатление абсурдности, или же настолько непонятно, что оставляет нас в полном недоумении. Нам всегда приходится преодолевать определенное сопротивление, прежде чем мы сможем всерьез приняться за кропотливый труд по распутыванию его [символических хитросплетений. Когда же наконец нам удается проникнуть в истинный смысл, мы погружаемся в тайны сновидца и с удивлением обнаруживаем, что казавшееся бессмысленным сновидение в действительности обладает особой значимостью и что в реальности оно повествует исключительно о важных и серьезных вещах. Это открытие внушает несколько большее уважение к так называемому суеверию о значении снов, к которому рационалистическое умонастроение нашего времени относится чересчур предвзято.
437 Как утверждает Фрейд, анализ сновидений есть via regia[187] к бессознательному. Он напрямую ведет к сокровенным тайнам личности и, следовательно, может стать бесценным инструментом в руках врача и инженера душ человеческих. Возражения противников этого метода, как и следовало ожидать, основаны на аргументах, которые – если отбросить подводные течения личных чувств – проистекают главным образом из ярко выраженного схоластического уклона, который и по сей день свойственен научной мысли. Анализ сновидений прежде всего беспощадно вскрывает лживую мораль и лицемерие человека, показывая ему другую сторону его характера в самом ярком свете; стоит ли удивляться, что многие чувствуют себя обиженными? В данной связи мне всегда вспоминается поразительная статуя Искусителя, стоящая у Базельского собора: на ее лице играет сладкая улыбка, тогда как ее спина покрыта жабами и змеями. Анализ сновидений переворачивает картину и показывает другую сторону. Этическую ценность подобной корректировки реальности едва ли можно отрицать. Это болезненная, но чрезвычайно полезная операция, которая предъявляет высокие требования как к врачу, так и к пациенту. Психоанализ, рассматриваемый как терапевтический метод, преимущественно состоит из многочисленных анализов сновидений. В ходе лечения сновидения последовательно поднимают на поверхность содержания бессознательного, дабы подвергнуть их дезинфицирующему воздействию дневного света, благодаря чему сновидец вновь обретает много ценного и, казалось бы, утраченного навсегда. Это своего рода катарсис, нечто схожее с майевтикой Сократа, «искусством повитухи». Разумно ожидать, что для многих людей, занявших определенную позу по отношению к себе, в которую они верят безоговорочно, психоанализ обернется настоящей пыткой. В соответствии со старой мистической поговоркой «Отдай и воздастся тебе» их призывают оставить все лелеемые ими иллюзии с тем, чтобы внутри них могло зародиться нечто более глубокое, прекрасное и всеобъемлющее. Только через таинство самопожертвования человек может обрести себя вновь. В процессе лечения на свет вновь выходят старые мудрые истины. Особенно любопытно, что данная разновидность психического просвещения оказывается необходимой в период расцвета нашей культуры. Во многом ее можно сравнить с сократовским методом, хотя психоанализ, безусловно, проникает гораздо глубже.
438 Мы всегда находим у пациента конфликт, который в определенной точке связан с насущными проблемами общества. Следовательно, когда анализ подходит к этой точке, казавшийся индивидуальным конфликт оборачивается универсальным конфликтом среды и эпохи. Таким образом, невроз – это не что иное, как индивидуальная попытка, хоть и безуспешная, решить универсальную проблему; на самом деле иначе и быть не может, ибо общая проблема, «вопрос» не есть ens per se[188], но существует только в сердцах людей. [ «Вопрос», который беспокоит пациента, – нравится вам это или нет, – «сексуальный» вопрос, или, точнее, проблема современной сексуальной морали. Предъявляемые им повышенные требования к жизни и ее радостям, к сверкающей реальности могут выдержать необходимые ограничения, налагаемые самой реальностью, но не произвольные запреты современной морали, которые сдерживают дух творчества, поднимающийся из глубин животного мрака.] Невротик обладает душой ребенка, которому нелегко мириться с произвольными ограничениями, смысла которых он не понимает; он стремится усвоить эту мораль, но оказывается в разладе с самим собой: одна его часть хочет подавить, другая – обрести свободу; именно эта борьба и происходит под названием невроза. Будь этот конфликт осознанным во всех его аспектах, он, вероятно, никогда бы не породил невротические симптомы; последние проявляются лишь в том случае, когда мы оказываемся неспособны увидеть другую сторону своей природы и насущность ее проблем. Только при этих обстоятельствах возникает симптом, дающий выражение непризнанной части нашей психики. Таким образом, симптом есть косвенное выражение непризнанных желаний, которые, будучи осознанными, вступают в жесточайший конфликт с нашими моральными убеждениями. Как уже было отмечено выше, эта теневая сторона психики недоступна сознательному анализу со стороны больного. Он не может ни исправить ее, ни примириться с ней, ни игнорировать ее, ибо в действительности он вообще не «обладает» бессознательными побуждениями. Будучи вытесненными из иерархии сознательной психики, они стали автономными комплексами. Вернуть их под контроль сознания вопреки всякому сопротивлению и есть главная задача анализа. Многие пациенты хвастаются, будто теневой стороны для них не существует; они уверяют нас, что сексуальный вопрос – это чепуха, ибо они не обладают никакой сексуальностью вообще. Эти люди не замечают, что на их пути стоят другие явления неизвестного происхождения: истерические припадки, нервный катар желудка, боли в различных частях тела, беспричинная раздражительность и целое множество прочих нервных симптомов. [В этом и кроется главная проблема. Лишь единицам – тем, кому особенно благоволит судьба, – удается избегнуть великого конфликта современного человека; большинство же оказываются вовлеченными в него по необходимости.]
439 Психоанализ упрекали в высвобождении вытесненных (к счастью) животных инстинктов и тем самым причинении человеку непомерного вреда. Подобные [детские] опасения показывают, как мало мы верим в действенность наших моральных принципов. Люди делают вид, будто только мораль удерживает человека от необузданной распущенности; однако куда более эффективным регулятором является необходимость, устанавливающая гораздо более реальные и убедительные границы, чем любые моральные предписания. Разумеется, психоанализ высвобождает животные инстинкты, однако он делает это не для того, чтобы предоставить им безграничную свободу, как полагают некоторые, а для того, чтобы использовать их в более высоких целях, насколько это возможно для данного конкретного индивида и насколько ему требуется такая «сублимация». При любых обстоятельствах всецело владеть собственной личностью – это преимущество; в противном случае вытесненные элементы неизбежно проявятся снова, причем именно там, где мы уязвимы больше всего. [Вместо того чтобы воевать с собой, человеку лучше научиться терпимо относиться к себе, преобразовывать внутренние трудности в реальные переживания, а не растрачивать их в бесполезных фантазиях. Тогда он по крайней мере будет жить и не тратить время на бесплодную борьбу]. Если людей можно научить отчетливо видеть низшую сторону их природы, стоит надеяться, что вместе с этим они научатся лучше понимать и любить своих ближних. Немного меньше лицемерия и больше толерантности по отношению к себе пойдут окружающим только на пользу: слишком легко мы переносим на них несправедливость и насилие, которые чиним над собственной природой.
440 [Такое встраивание индивидуального конфликта в общую моральную проблему выводит психоанализ далеко за пределы сугубо медицинской терапии. Оно дает пациенту действенную жизненную философию, основанную на эмпирических инсайтах, которые, помимо предоставления ему знаний о его собственной природе, позволяют ему вписаться в существующий порядок. В чем состоят эти инсайты – тема отдельного обсуждения. Нельзя составить себе адекватное представление о фактическом анализе и из существующей литературы, ибо далеко не все материалы, имеющие отношение к технике глубинного анализа, были опубликованы. В этой области еще предстоит решить целый ряд важных проблем. К сожалению, количество научных работ по данному предмету до сих пор невелико, что объясняется множеством предрассудков, которые значимо препятствуют сотрудничеству специалистов в этом направлении. Многих, особенно в Германии, удерживает страх погубить свою карьеру, решись они ступить на эту неизведанную территорию.]
441 [Все странные и удивительные явления, связанные с психоанализом, позволяют нам предположить, что – в соответствии с психоаналитическими принципами – здесь происходит нечто весьма знаменательное, против чего ученый мир поначалу будет (как обычно) выступать самым рьяным образом. Но: magna est vis veritatis et praevalebit[189].]
II. Структура бессознательного[190]
1. Различие между личным и безличным бессознательным
442 С тех пор, как мы разошлись с венской школой по вопросу интерпретативного принципа в психоанализе (сексуальность или просто энергия), наши взгляды получили значительное развитие. Как только предубеждение относительно экспланаторного фактора удалось устранить благодаря принятию чисто абстрактной причины, природа которой не постулировалась заранее, наше внимание обратилось к концепции бессознательного.
443 (202) Согласно Фрейду, содержания бессознательного можно свести к инфантильными тенденциям, вытесненным в силу их несовместимого характера. Вытеснение – это процесс, который начинается в раннем детстве под нравственным воздействием окружающей среды и продолжается в течение всей жизни. С помощью анализа вытеснение устраняется, а вытесненные желания вновь осознаются. Теоретически после этого бессознательное должно опустеть и, так сказать, исчезнуть; однако в реальности продуцирование инфантильно-сексуальных желаний-фантазий продолжается до самой старости.
444 (203) В соответствии с этой теорией, бессознательное должно содержать только те элементы личности, которые вполне могли быть осознаны и оказались подавлены лишь в ходе процесса обучения. Отсюда следует, что основополагающее содержание бессознательного должно носить личный характер. Хотя, с одной стороны, инфантильные тенденции бессознательного наиболее очевидны, тем не менее было бы ошибкой определять или оценивать бессознательное исключительно с этой точки зрения. У бессознательного есть и другая сторона: она включает не только вытесненные содержания, но и весь психический материал, лежащий ниже порога сознания. Невозможно объяснить сублиминальную (подпороговую) природу всего этого материала на основе принципа вытеснения, ибо в этом случае устранение вытеснения должно наделять человека феноменальной памятью, которая впредь не забывала бы ничего. Без сомнения, вытеснение играет определенную роль, но это не единственный фактор. Если то, что мы называем плохой памятью, всегда бы являлось следствием вытеснения, то те, кто одарен отличной памятью, никогда бы не страдали от вытеснения и, как следствие, неврозов. Однако опыт показывает, что это не так. Конечно, в некоторых случаях основной причиной ненормально плохой памяти, безусловно, является вытеснение, но это встречается относительно редко.
445 (204) Таким образом, мы утверждаем, что, помимо вытесненного материала, бессознательное содержит все те психические компоненты, которые оказались ниже порога, а также сублиминальные чувственные восприятия. Кроме того, мы знаем – как из богатого опыта, так и по теоретическим причинам, – что бессознательное содержит и такой материал, который еще не достиг порога сознания. Это семена будущих сознательных содержаний. Равным образом у нас есть основания полагать, что бессознательное никогда не пребывает в покое в смысле отсутствия активности, но непрерывно занято группировкой и перегруппировкой так называемых бессознательных фантазий. Лишь в патологических случаях эту активность следует считать полностью автономной; в норме она координируется с сознанием в рамках компенсаторной взаимосвязи.
446 (205) Можно предположить, что все эти содержания носят личный характер, ибо приобретаются в течение индивидуальной жизни. Поскольку эта жизнь ограничена, количество приобретенных содержаний в бессознательном также должно быть ограниченным. Если так, возможно опорожнить бессознательное либо с помощью анализа, либо путем составления полного перечня бессознательных содержаний на том основании, что бессознательное не может продуцировать ничего сверх того, что уже известно и ассимилировано в сознание. Также мы должны предположить, что если б можно было остановить погружение сознательных содержаний в бессознательное, покончив с вытеснением, то бессознательная продуктивность была бы парализована. Это возможно лишь в очень ограниченной степени, о чем мы знаем из опыта. Мы побуждаем наших пациентов не терять вытесненные содержания, которые были вновь ассоциированы с сознанием, и ассимилировать их в свой жизненный план. Однако, как мы убеждаемся ежедневно, эта процедура не производит на бессознательное никакого впечатления, ибо оно спокойно продолжает продуцировать те же самые инфантильно-сексуальные фантазии, которые, согласно более ранней теории, проистекают из вытесненного личного материала. Если в таких случаях продолжать анализ систематически, мы постепенно обнаружим удивительную смесь несовместимых желаний-фантазий. Помимо сексуальных извращений самого разного рода, мы можем найти все мыслимые виды преступных деяний, а также самые благородные поступки и самые возвышенные мысли, существование которых никак нельзя было предположить у данного субъекта.
447 (228) В качестве примера я хотел бы привести случай с шизофреническим пациентом Медера, который утверждал, что мир – его книжка с картинками[191]. Он был учеником слесаря, который заболел в раннем возрасте и никогда не отличался особым умом. Его убеждение, будто мир был книжкой с картинками, которую он перелистывал, в точности совпадает с идеей «мира как воли и представления» Шопенгауэра, но выраженной примитивным графическим языком. Его воззрения столь же возвышенны, как и у Шопенгауэра, с той лишь разницей, что у пациента они остались на зачаточной стадии, тогда как у Шопенгауэра та же идея трансформирована в абстракцию и выражена на универсальном языке.
448 (229) Было бы совершенно неправильно полагать, что видение пациента носило сугубо личный характер и ценность, ибо это значит наделить пациента почетным званием философа. Но, как я уже указывал, философ лишь тот, кто может преобразовать рожденное природой видение в абстрактную идею, тем самым переведя ее на универсально значимый язык. Философская концепция Шопенгауэра – личная ценность, а видение пациента – безличная ценность, просто естественный нарост. Тем не менее было бы ошибкой приписывать философу, преувеличивая ценность его достижения, дополнительную заслугу, а именно фактическое создание или изобретение самого видения. Это примордиальная идея, которая так же естественно возникает у философа и является просто частью общего достояния человечества, в котором, в принципе, каждый имеет свою долю. Золотые яблоки падают с одного дерева, и неважно, соберет их ученик слесаря или Шопенгауэр.
449 (218) Эти первопредставления, немало примеров которых я привел в своей работе о либидо[192], вынуждают нас, говоря о бессознательном материале, провести иное различие, нежели между «досознательным» и «бессознательным», или «подсознательным» и «бессознательным». Основания для таких различий нет необходимости обсуждать здесь. Каждое из этих понятий обладает своей определенной ценностью и заслуживает дальнейшего развития. Фундаментальное различие, провести которое меня заставил опыт, не претендует ни на что больше. Из сказанного выше должно быть очевидно, что мы должны выделять в бессознательном слой, который можно назвать личным бессознательным. Материал, содержащийся в этом слое, имеет личную природу, ибо носит характер отчасти приобретений в рамках жизни индивида, а отчасти психологических факторов[193], которые с равным успехом могли быть осознанными.
450 (218) Вполне понятно, что несовместимые психологические элементы подвержены вытеснению и, следовательно, бессознательны. Однако, с другой стороны, это подразумевает возможность сделать и сохранять вытесненные содержания сознательными, как только они распознаны. Мы распознаем эти материалы как личные содержания благодаря тому, что можем обнаружить их влияние, или их частичную манифестацию, или их источник в нашем личном прошлом. Они суть интегральные компоненты личности, и их утрата для сознания вызывает неполноценность в том или ином отношении. Эта неполноценность носит психологический характер не столько органического увечья или врожденного дефекта, сколько некоего дефицита, который порождает чувство морального негодования. Чувство моральной неполноценности всегда указывает на то, что отсутствующий элемент есть нечто, что, судя по этому чувству, не должно отсутствовать или может быть осознано, если только приложить к этому соответствующие усилия. Моральная неполноценность возникает не из столкновения с общепринятым и, в некотором смысле, произвольным моральным законом, но из конфликта с собственной самостью, которая, ради психического равновесия, требует восполнения дефицита. Когда бы ни возникло чувство моральной неполноценности, оно свидетельствует не только о потребности ассимилировать бессознательный компонент, но и о возможности такой ассимиляции. В конечном счете именно моральные качества человека заставляют его – либо через непосредственное признание необходимости, либо косвенно, через болезненный невроз – ассимилировать свою бессознательную самость и осознать себя полностью. Тот, кто выбрал такой путь самореализации, должен неизбежно довести до сознания содержания личного бессознательного, тем самым существенно расширив сферу своей личности.
2. Явления, вызванные ассимиляцией бессознательного
451 (221) Процесс ассимиляции бессознательного дает начало некоторым весьма примечательным явлениям. У некоторых пациентов он вызывает безошибочное и часто неприятное повышение самоуверенности и тщеславия: они думают только о себе, они знают все, они воображают себя полностью осведомленными обо всем, что касается их бессознательного, они убеждены, что прекрасно понимают все, что из него вытекает. Во время беседы с врачом они все больше и больше задирают нос. Другие, напротив, чувствуют себя все более и более подавленными, теряют уверенность в себе и с унылой покорностью принимают все удивительные вещи, которые продуцирует бессознательное. Первые, преисполнившись собственной важности, берут на себя ответственность за бессознательное, которая выходит за все разумные пределы; другие в итоге снимают с себя всякую ответственность и мучительно ощущают бессилие эго перед судьбой, действующей через бессознательное.
452 (222) Если мы проанализируем эти два типа реакции более тщательно, то обнаружим, что за оптимистической самоуверенностью первого кроется глубокое чувство беспомощности, по отношению к которому сознательный оптимизм действует как безуспешная компенсация. Пессимистическое смирение других, напротив, маскирует непокорную волю к власти, по своей силе и уверенности гораздо превосходящую сознательный оптимизм первого типа.
453 (224). Для описания определенных базовых черт невротической психологии власти Адлер предложил термин «богоподобие». Тот же термин я могу заимствовать из «Фауста» и использовать его в смысле, в котором он употреблен в известном отрывке, где Мефистофель пишет в альбоме студента «Eritis sicut Deus, scientes bonum et malum»[194], а в сторону замечает:
Змеи, моей прабабки, следуй изреченью,
Подобье божие утратив в заключенье! [195]
454 Богоподобие – понятие не научное, но оно отлично характеризует рассматриваемое психическое состояние. Нам еще предстоит выяснить, откуда берется эта установка и почему она заслуживает такого названия. Как предполагает само слово «богоподобие», анормальность данного состояния заключается в том, что пациент приписывает себе качества, которые ему не принадлежат, ибо быть «подобным богу» означает быть подобным духу, превосходящему дух человека.
455 (235) Если психологически проанализировать это понятие богоподобия, мы обнаружим, что данный термин включает в себя не только динамическое явление, которое я описал в моей книге о либидо, но и определенную психическую функцию, носящую коллективный характер, который является супраординатным по отношению к индивидуальной ментальности. Подобно тому, как индивид есть не только уникальное и отдельное существо, но и существо социальное, человеческий разум есть не только самодостаточный и исключительно индивидуальный феномен, но и феномен коллективный. Как определенные социальные функции или инстинкты противопоставлены эгоцентрическим интересам индивида, так и определенные функции или тенденции человеческого разума противопоставлены по своей коллективной природе личным ментальным функциям[196]. Причина этого кроется в том, что каждый человек рождается с высоко дифференцированным мозгом. Это делает его способным к широкому спектру психических функций, которые не развиваются онтогенетически и не приобретаются. Но, поскольку человеческий мозг дифференцирован по единому принципу, ментальное функционирование, которое благодаря этому стало возможным, также является коллективным и универсальным. Это объясняет, например, почему бессознательные процессы наиболее удаленных друг от друга народов и рас демонстрируют удивительное сходство, которое проявляется, среди прочего, в аналогиях между формами и мотивами автохтонных мифов.
456 (235) Универсальное сходство в строении человеческого мозга ведет к универсальной возможности единообразной ментальной функции. Эта функция – коллективная психика. Коллективную психику можно разделить на коллективный разум и коллективную душу[197]. Поскольку существуют различия, обусловленные расой, племенем и даже семьей, существует также коллективная психика, ограниченная расой, племенем и семьей, стоящая над «универсальной» коллективной психикой. По выражению Пьера Жане, коллективная психика включает в себя parties inférieures[198] психических функций, то есть те глубоко укоренившиеся, почти автоматические части индивидуальной психики, которые наследуются и обнаруживаются всюду и, таким образом, являются безличными, или сверхличными. Сознание плюс личное бессознательное составляют parties supérieures[199] психических функций, то есть те части, которые развиваются онтогенетически и приобретаются в результате личной дифференциации.
457 (235) Следовательно, индивид, который аннексирует бессознательное наследие коллективной психики к тому, что он накопил в ходе онтогенетического развития, расширяет сферу своей личности недолжным образом и страдает от последствий. Поскольку коллективная психика включает parties inférieures психических функций и, таким образом, формирует основу каждой личности, она подавляет и обесценивает последнюю. Это проявляется в вышеупомянутом снижении уверенности в себе, а также в бессознательном усилении значимости эго вплоть до патологической воли к власти. С другой стороны, поскольку коллективная психика супраординатна по отношению личности, являясь матрицей всех личных различий и универсальных психических функций, при присоединении к личности она приводит к гипертрофии уверенности в себе, что в свою очередь компенсируется сильно выраженным чувством неполноценности в бессознательном.
458 (237) Если через ассимиляцию бессознательного мы ошибочно включим коллективную психику в перечень личных психических функций, распад личности на ее парные противоположности будет неизбежен. Помимо уже рассмотренной пары противоположностей, мегаломании и чувства неполноценности, которые так болезненно проявляются при неврозах, есть много других, из которых я выделю только моральную пару, а именно добро и зло (scientes bonum et malum!). Формирование этой пары идет рука об руку с повышением и снижением уверенности в себе. Специфические добродетели и пороки человечества содержатся в коллективной психике, как и все остальное. Один человек считает коллективную добродетель своей личной заслугой, другой видит в коллективном пороке свою личную вину. И то, и другое иллюзорно, как мегаломания и чувство неполноценности, ибо воображаемые добродетели и воображаемые пороки – просто моральная пара противоположностей в коллективной психике, которые стали ощутимыми или осознанными искусственно. Сколько таких пар противоположностей содержится в коллективной психике, мы видим на примере дикарей: один наблюдатель будет превозносить в них величайшие добродетели, другой зафиксирует о том же племени самые худшие впечатления. Для дикаря, чья личная дифференциация, как мы знаем, только начинается, оба суждения верны, ибо его ментальность в основе своей коллективна. Он все еще более или менее идентичен коллективной психике и по этой причине одинаково разделяет коллективные добродетели и пороки без какой-либо личной атрибуции и без внутреннего противоречия. Противоречие возникает тогда, когда начинается личное развитие и когда разум обнаруживает непримиримую природу противоположностей. Следствием этого открытия является конфликт вытеснения. Мы хотим быть добрыми, а потому должны вытеснять все злое; на этом рай коллективной психики заканчивается.
459 (237) Вытеснение коллективной психики было абсолютно необходимо для развития личности, ибо коллективная психология и личная психология в некоторой степени исключают друг друга. История учит нас, что всякий раз, когда психологическая установка приобретает коллективную ценность, возникает раскол. Нигде это не проявляется так очевидно, как в истории религии. Коллективная установка всегда представляет угрозу для индивида, даже когда она необходима. Она опасна, ибо легко подавляет все личные различия. Эта ее особенность вытекает из коллективной психики, которая сама является продуктом психологической дифференциации мощного стадного инстинкта в человеке. Коллективное мышление, коллективное чувствование и коллективное усилие относительно легки по сравнению с индивидуальным функционированием. Эта легкость таит в себе серьезную угрозу развитию личности через ослабление личной функции. Ущерб, нанесенный личности, компенсируется – в психологии компенсируется все – вынужденным союзом и бессознательной идентичностью с коллективной психикой.
460 (240) Существует опасность, что при анализе бессознательного коллективная и личная психика могут слиться воедино, что, как я уже отмечал, приводит к весьма печальным результатам. Последние наносят вред как жизнеощущению самого пациента, так и его близким, если он оказывает на них какое-либо влияние. Через свою идентификацию с коллективной психикой он будет неизбежно пытаться навязать требования своего бессознательного другим, ибо идентичность с коллективной психикой всегда приносит с собой чувство «богоподобия», которое полностью игнорирует все различия в психологии окружающих.
461 Наихудших ошибок такого рода можно избежать, если признать тот факт, что существуют психологические типы разной направленности и что их психология не может быть втиснута в рамки нашего собственного типа. Одному типу достаточно сложно понять другой тип; что же касается абсолютного понимания другой индивидуальности, то оно невозможно в принципе. Должное внимание к чужой индивидуальности не только желательно, но и абсолютно необходимо при анализе, если, конечно, мы не хотим мешать развитию личности пациента. Также следует отметить, что для представителя одного типа проявление уважения к свободе другого означает предоставление ему свободы действий, а для представителя другого – предоставление ему свободы мысли. При анализе этому следует уделить особое внимание в той мере, в какой это возможно. Чрезмерное желание понять и просветить так же бесполезно и вредно, как и отсутствие понимания.
462 (241) Коллективные инстинкты и фундаментальные формы мышления и чувствования, выявленные в ходе анализа бессознательного, являются для сознательной личности приобретением, которое она не может полностью ассимилировать без вреда для себя[200]. Таким образом, при практическом лечении крайне важно помнить о цели развития пациента. Ибо там, где коллективная психика принимается за личное достояние индивида или личное бремя, это приводит к искажению или перегрузке личности, с которыми очень трудно справиться. Посему необходимо проводить четкое различие между личным бессознательным и содержаниями коллективной психики. Это далеко не просто, ибо личность вырастает из коллективной психики и тесно связана с ней. По этой причине сложно сказать, какие именно содержания следует называть личными, а какие коллективными. Несомненно, архаические символы, которые мы часто обнаруживаем в фантазиях и сновидениях, суть коллективные факторы. Все базовые инстинкты и основные формы мышления и чувствования коллективны. Все, что люди считают универсальным, коллективно, равно как и все, что признается, обнаруживается, говорится и делается во всем мире. При ближайшем рассмотрении нельзя не удивляться, насколько наша так называемая индивидуальная психология на самом деле коллективна. Настолько, что коллективные элементы полностью затмевают индивидуальные черты. Однако поскольку индивидуация есть неизбежная психологическая необходимость, превознесение коллективного подсказывает нам, какое особое внимание должно быть уделено этому нежному растению под названием «индивидуальность», дабы оно не погибло, задушенное коллективным.
463 (242) У людей есть одна способность, которая, хоть и оказывается в высшей степени полезной для коллективных целей, крайне губительна для индивидуации. Это способность к подражанию. Коллективная психология не может обойтись без подражания, ибо без нее все массовые организации, государство и общественный строй просто невозможны. Своей организацией общество обязано, по сути, не столько законам, сколько склонности к подражанию, что подразумевает внушаемость, суггестию и психическое заражение. Однако каждый день мы видим, как люди используют или, скорее, злоупотребляют механизмом подражания с целью личной дифференциации: они довольствуются копированием какой-то выдающейся личности, яркой характеристики или способа поведения, тем самым внешне выделяясь из круга, в котором существуют. В некотором смысле можно сказать, что в качестве наказания умственное однообразие, и без того достаточно реальное, возрастает еще больше, пока не приводит к бессознательной рабской зависимости от окружающей среды. Как правило, эти лживые попытки дифференциации превращаются в позу, и имитатор остается на том же уровне, что и прежде, только в несколько раз более бесплодным, чем раньше. Чтобы понять, что в нас действительно индивидуально, необходимы глубокие размышления; внезапно мы понимаем, как необычайно трудно обнаружить индивидуальность.
3. Персона как сегмент коллективной психики
464 (243) Здесь мы сталкиваемся с проблемой, которая, если не уделить ей должного внимания, способна ввергнуть нас в величайшее замешательство. Во время анализа личного бессознательного первое, что добавляется в сознание, – это личные содержания. Посему я предложил называть содержания, которые были вытеснены, но способны снова стать осознанными, личным бессознательным. Я также показал, что присоединение более глубинных слоев бессознательного, которые я назвал безличным бессознательным, приводит к расширению личности, которое влечет за собой состояние «богоподобия». Чтобы достичь этого состояния, достаточно продолжать психоаналитическую работу, которая позволила вернуть в сознание вытесненные личные элементы. Продолжая анализ, мы добавляем в личное сознание определенные фундаментальные, общие и безличные характеристики человечества, тем самым вызывая описанное мной состояние, которое может рассматриваться как одно из неприятных последствий анализа[201].
465 (245) С этой точки зрения сознательная личность кажется нам более или менее произвольным сегментом коллективной психики. Она существует только потому, что изначально не осознает фундаментальные и универсальные характеристики человечества, а кроме того, вытесняет, более или менее произвольно, психические или характерологические элементы, которые вполне могли быть осознаны, дабы выделить тот сегмент коллективной психики, который мы называем персоной. Термин «персона» весьма удачен, ибо первоначально это слово означало маску, в которой появлялся актер и которая показывала, какую роль он исполняет. Если мы попытаемся провести четкое различие между психическим материалом, который следует считать личным, и материалом, который следует считать безличным, очень скоро мы столкнемся с величайшей дилеммой, ибо по определению будем вынуждены сказать о содержаниях персоны то же самое, что и о безличном бессознательном, а именно, что они коллективны. Только потому, что персона представляет собой более или менее произвольный и случайный сегмент коллективной психики, мы можем допустить серьезную ошибку – рассматривать ее in toto[202] как нечто индивидуальное. Как свидетельствует само название, она есть только маска, под которой скрывается коллективная психика, маска, которая симулирует индивидуальность, заставляя других и самого субъекта верить в эту индивидуальность, тогда как на самом деле он просто играет роль, через которую говорит коллективная психика.
466 (246) Анализируя личность, мы срываем маску; то, что казалось нам индивидуальным, в сущности оказывается коллективным. Таким образом, мы прослеживаем «мелочного бога этого мира» к его первоисточнику в универсальном боге, каковой есть персонификация коллективной психики. Низводим ли мы личность к фундаментальному инстинкту сексуальности, как это делает Фрейд, или к базисной воле к власти нашего эго, подобно Адлеру, или к общему принципу коллективной психики, который заключает в себе и принцип Фрейда, и принцип Адлера, – так или иначе мы приходим к одному и тому же результату: растворению личности в коллективном. Вот почему при любом достаточно глубоком анализе неминуемо наступает момент, когда субъект переживает это чувство «богоподобия», о котором мы говорили выше.
467 (250) Зачастую такое состояние начинается с весьма характерных симптомов, например сновидений, в которых сновидец летает в космосе, подобно комете, ощущает себя земным шаром, солнцем или звездой, чувствует себя исполином или карликом, видит себя мертвым или безумным, оказывается в незнакомом месте, испытывает растерянность и т. д. Возможны и телесные ощущения (например, сновидец чувствует себя слишком большим для собственной кожи или слишком толстым), а также гипнагогические ощущения бесконечного падения или подъема, вертиго, физического роста. Психологически такое состояние характеризуется особой дезориентацией касательно собственной личности: человек больше не знает, кто он есть на самом деле, или абсолютно уверен, что он таков, каким кажется. Распространенные симптомы – нетерпимость, догматизм, излишне высокое самомнение, самоуничижение, презрение к «непроанализированным» людям, к их взглядам и поступкам. Достаточно часто я наблюдал повышенную предрасположенность к физическим заболеваниям, но только тогда, когда пациентам нравится такое состояние и они остаются в нем слишком долго.
468 (251) Силы, вырывающиеся из коллективной психики, смущают и ослепляют. Один из возможных результатов растворения персоны – высвобождение фантазии, которая, по-видимому, есть не что иное, как специфическая активность коллективной психики. Как следствие, в сознание попадают материалы и импульсы, о существовании которых человек даже не подозревал. Все сокровища мифологического мышления и чувствования оказываются в его распоряжении. Впечатление настолько сильно, что остаться верным своим убеждениям нелегко. Эта стадия психоанализа представляет собой одну из серьезных опасностей – опасностей, которые не следует преуменьшать.
469 Понятно, что такое состояние настолько невыносимо, что человек стремится положить ему конец как можно быстрее, ибо сходство с психическим расстройством слишком велико. Как мы знаем, наиболее распространенная форма безумия – dementia praecox, или шизофрения – главным образом заключается в том, что бессознательное в значительной степени вытесняет и замещает функцию сознательного разума. Бессознательное узурпирует функцию реальности и подменяет действительность собственной реальностью. Бессознательные мысли становятся слышимыми как голоса, воспринимаются как видения или телесные галлюцинации, проявляются в бессмысленных, непоколебимых суждениях, отстаиваемых вопреки всякой действительности.
470 Похожим, хотя и не вполне идентичным образом бессознательное вторгается в сознание, когда персона растворяется в коллективной психике. Единственное различие между этим состоянием и психическим расстройством состоит в том, что здесь бессознательное выводится на поверхность с помощью сознательного анализа; так, по крайней мере, бывает в начале, когда мощное культурное сопротивление бессознательному еще только предстоит преодолеть. Позднее, когда препятствия, выстраиваемые годами, разрушены, бессознательное самопроизвольно вторгается в сознание. На этой стадии аналогия с психическим расстройством очень велика. [Равным образом моменты вдохновения гения часто носят решительное сходство с патологическими состояниями. Однако это будет настоящее сумасшествие только в том случае, если содержания бессознательного станут реальностью, которая займет место сознательной реальности; другими словами, если в них будут верить безусловно. [На самом деле, можно верить в содержания бессознательного, не рискуя впасть в безумие в истинном смысле, даже если на основе таких убеждений совершаются действия неадаптивного характера. Параноидальные заблуждения, например, не зависят от веры – они кажутся истинными a priori и не нуждаются в вере с тем, чтобы вести эффективное и валидное существование. В случаях, которые мы обсуждаем, вопрос о триумфе веры или критики по-прежнему остается открытым. Подобная альтернатива не характерна для подлинного безумия.]
4. Попытки высвобождения индивидуальности из коллективной психики
471 Невыносимое состояние идентичности с коллективной психикой побуждает пациента, как мы уже говорили, предпринять те или иные радикальные меры. Для выхода из состояния «богоподобия» есть два пути. Первая возможность – попытаться регрессивно восстановить первоначальную персону, контролируя бессознательное с помощью редуктивной теории – например, объявить, что это «всего лишь» вытесненная и инфантильная сексуальность, которую лучше заменить нормальной сексуальной функцией. В основе этого объяснения лежит явно сексуальная символика языка бессознательного и ее конкретное толкование. Или же можно обратиться к теории власти и, опираясь на равно несомненное стремление к власти бессознательного, интерпретировать чувство «богоподобия» как «маскулинный протест», как инфантильное желание господства и безопасности. Равным образом бессознательное можно объяснить сквозь призму архаической психологии примитива; такое объяснение не только позволяет учесть сексуальную символику и стремление к «богоподобной» власти, которые проявляются в бессознательном материале, но и отдает должное его религиозным, философским и мифологическим аспектам.
472 В каждом случае вывод всегда будет один и тот же: все сводится к отрицанию бессознательного как чего-то бесполезного, инфантильного, бессмысленного, невозможного и устаревшего. После такого обесценивания остается только смиренно пожать плечами. Для пациента, если он хочет жить рационально, нет другой альтернативы, кроме как постараться воссоздать этот сегмент коллективной психики, который мы называем персоной, прекратить анализ и по возможности постараться вообще забыть, что он обладает бессознательным. Прислушаемся к словам Фауста:
(257)
Я этот свет достаточно постиг.
Глупец, кто сочинит потусторонний,
Уверует, что там его двойник,
И пустится за призраком в погоню.
Стой на своих ногах, будь даровит,
Брось вечность утверждать за облаками!
Нам здешний мир так много говорит!
Что надо знать, то можно взять руками.
Так и живи, так к цели и шагай,
Не глядя вспять, спиною к привиденьям,
В движенье находя свой ад и рай,
Не утоленный ни одним мгновеньем![203]
473 (258) Такое решение было бы идеальным, если бы человек действительно мог избавиться от бессознательного, лишить его либидо и сделать его неактивным. Но опыт показывает, что лишить бессознательное энергии невозможно; оно остается активным, ибо не только содержит, но и само есть источник либидо, из которого возникают все психические элементы – мысле-чувства или чувство-мысли, еще не дифференцированные зародыши формального мышления и чувствования. Таким образом, было бы заблуждением считать, что с помощью некой магической теории или метода можно полностью изъять либидо из бессознательного и, тем самым, ликвидировать его. Для человека, питающего такую иллюзию, неизбежно настанет день, когда он будет вынужден повторить слова Фауста:
Фауст:
…Теперь все привиденьями полно,
И поделом, оно не мудрено.
Ведь даже если мы разумны днем,
Нас ночь пугает нехорошим сном.
Услышу на прогулке поутру
Прокаркает ворона – не к добру!
Поверьями кругом опутан свет,
Все неспроста, и все полно примет,
И мы дрожим, и всюду колдовство.
Дверь скрипнула. Не вижу никого.
Здесь кто-то есть?
Забота:
Есть кто-то, спору нет.
Фауст:
Но кто же это?
Забота:
Некто, вот ответ.
Фауст:
Уйди!
Забота:
Я там, где надо, нахожусь.
Фауст:
К заклятьям не прибегну и сдержусь.
Забота:
Если внять мне не желаешь,
Сердцем ты меня узнаешь.
В разных видах я везде
Всех держу в своей узде[204].
474 (258) Бессознательное нельзя проанализировать до конца и тем самым парализовать его активность. Ничто не в силах лишить бессознательное его силы, даже на короткий период времени. Пытаться сделать это с помощью метода, описанного выше, значит обманывать себя. Неминуемый результат – обычное вытеснение, только в новом обличье.
475 (258) Мефистофель оставляет «дверь» открытой, на что следует обратить особое внимание, ибо это реальная возможность для некоторых людей. Он говорит Фаусту, которому надоело «магическое безумие» и который с радостью покинул бы кухню ведьмы:
Способ без затрат,
Без ведьм и бабок долго выжить.
Возделай поле или сад,
Возьмись копать или мотыжить.
Замкни работы в тесный круг,
Найди в них удовлетворенье.
Всю жизнь кормись плодами рук,
Скотине следуя в смиренье.
Вставай с коровами чуть свет,
Потей и не стыдись навоза —
Тебя на восемьдесят лет
Омолодит метаморфоза[205].
[Любой, кто считает возможным жить такой жизнью, никогда не подвергнется опасности потерпеть фиаско, ибо его природа не принуждает его биться над проблемой, которая ему непосильна. Однако если однажды он все-таки столкнется с ней, этот путь будет для него закрыт.]
476 (260) Второй путь ведет к отождествлению с коллективной психикой. Это равносильно принятию «богоподобия», но теперь уже превращенного в систему. Иными словами, субъект становится счастливым обладателем единственной великой истины, которая только и ждала, когда ее откроют, обладателем эсхатологического знания, в котором заключается спасение народов. Эта установка не обязательно мегаломания в непосредственной своей форме, но более распространенная и более мягкая форма профетического (пророческого) вдохновения и жажды мученичества. Для субъектов со слабой психикой, которые часто обладают непомерно развитым честолюбием, тщеславием и неуместной наивностью, опасность поддаться этому искушению слишком велика. Доступ к коллективной психике означает для индивида обновление жизни независимо от того, приятно это обновление или нет. Все хотели бы ухватиться за это обновление: один – потому что оно усиливает его чувство жизни, другой – потому что оно обещает богатый урожай знаний. Оба, не желая лишать себя величайших сокровищ, скрытых в коллективной психике, будут стремиться всеми доступными способами сохранить свою новообретенную связь с первичным источником жизни[206]. Идентификация кажется наилучшим способом достижения этой цели, ибо растворение персоны в коллективной психике побуждает человека погрузиться в этот «океан божественности» и забыться в его объятиях. Эта доля мистицизма присуща всем людям в виде «тоски по матери», ностальгии по источнику, из которого мы произошли.
477 (261) Как я показал в своей книге о либидо, в корне регрессивной тоски, которую Фрейд рассматривает как «инфантильную фиксацию», или «желание инцеста», лежит особая ценность и специфическая потребность, приобретающие эксплицитный характер в мифе. Именно самые сильные и лучшие из людей, герои, поддаются регрессивной тоске и нарочно подвергаются опасности быть проглоченными чудовищем из материнской бездны. Но если он герой, он герой потому, что не дал чудовищу окончательно поглотить себя; напротив, он побеждает чудовище, и не один раз, а много. Сама победа над коллективной психикой дает истинную ценность – завладение сокровищем, непобедимым мечом, магическим талисманом или любым другим предметом, который в данном конкретном мифе является желанным благом. Любой, кто отождествляет себя с коллективной психикой или, выражаясь мифологическим языком, позволяет чудовищу поглотить себя и исчезает в нем, получает сокровище, охраняемое драконом, но делает это против своей воли и только во вред себе.
478 [Посему не следует минимизировать опасность пасть жертвой коллективной психики. Идентификация с ней есть шаг назад, еще одна совершенная глупость; принцип индивидуации отвергается и вытесняется под покровом индивидуальных деяний; человек преисполняется призрачного тщеславия, ибо, как ему кажется, он наконец нашел то, что истинно принадлежит только ему. В действительности же он обнаруживает не свое собственное, а скорее вечные истины и заблуждения коллективной психики. В коллективной психике истинная индивидуальность теряется.]
479 Идентификация с коллективной психикой оказывается, таким образом, ошибкой, которая, хоть и в другой форме, заканчивается так же катастрофично, как и в первом случае, который ведет к отделению персоны от коллективной психики.
5. Основные принципы работы с коллективной идентичностью
480 Чтобы решить проблему, связанную с ассимиляцией коллективной психики, и найти практический метод лечения, мы должны прежде всего принять во внимание недостатки двух только что описанных процедур. Мы видели, что ни та, ни другая не дают хороших результатов.
481 Первая, предполагая отказ от жизненно важных ценностей в коллективной психике, просто возвращает нас к исходной точке. Вторая проникает прямо в коллективную психику, но ценой того отдельного человеческого существования, которое само по себе может сделать жизнь сносной и удовлетворяющей. Тем не менее, каждый из этих способов затрагивает абсолютные ценности, которые не должны быть утрачены индивидом.
482 Беда, таким образом, заключается не в коллективной психике и не в индивидуальной психике, а в позволении одному исключить другое. Склонности к этому способствует монистическая тенденция, которая всегда и везде ищет единый принцип. Монизм, как общая психологическая тенденция, характерен для всего цивилизованного мышления и чувствования и проистекает из желания возвести ту или иную функцию в высший психологический принцип. Интровертный тип знает только принцип мышления, экстравертный тип – только принцип чувства[207]. Преимущество данного психологического монизма, или, вернее, монотеизма, в простоте, недостаток – в односторонности. Это подразумевает, с одной стороны, исключение разнообразия и богатой реальности жизни и мира, а с другой – легкость реализации идеалов настоящего и ближайшего прошлого, но без реальной возможности человеческого развития.
483 Не меньше склонность к исключительности поощряет и рационализм. Суть его состоит в категорическом отрицании всего, что противоречит тому, как человек видит вещи, исходя из логики интеллекта или логики чувств. Он одинаково монистичен и тираничен по отношению к самому разуму. Мы должны быть особенно благодарны Бергсону за то, что он горячо отстаивал иррациональное. Хотя это может прийтись вовсе не по вкусу научному уму, психологии придется признать множественность принципов и приспособиться к ним. Это единственный способ не позволить психологии оказаться на мели. В этом вопросе мы многим обязаны пионерской работе Вильяма Джемса.
484 Что касается индивидуальной психологии, однако, то здесь наука должна отказаться от своих притязаний. Говорить о науке индивидуальной психологии уже есть терминологическое противоречие. Только коллективный элемент в психологии индивида представляет собой объект для научного изучения, ибо человек по определению является чем-то уникальным, что нельзя сравнить ни с чем другим. Психолог, исповедующий «научную» индивидуальную психологию, просто отрицает индивидуальную психологию. Он вызывает справедливое подозрение в том, что его научно-индивидуальная психология не более чем его собственная психология. Психология каждого человека требует собственного руководства, ибо общее руководство возможно только для коллективной психологии.
485 Эти замечания суть вступление к тому, что я должен сказать о решении вышеуказанной проблемы. Фундаментальная ошибка обеих процедур заключается в отождествлении субъекта с той или иной стороной его психологии. Его психология столь же индивидуальна, как и коллективна, но не в том смысле, что индивид должен раствориться в коллективном, а коллективное – в индивиде. Мы должны четко разграничивать концепцию индивида от концепции персоны, ибо персона может полностью раствориться в коллективном. Индивидуальное, напротив, никогда не может быть объединено с коллективным и не тождественно ему. Вот почему как отождествление с коллективным, так и умышленное отделение от него суть синонимы болезни.
486 Провести четкую грань между индивидуальным и коллективным невозможно. Даже если бы это было возможно, это было бы совершенно бессмысленно и бесполезно для нашей цели. Достаточно знать, что человеческая психика носит как индивидуальный, так и коллективный характер, и что ее благополучие зависит от естественного взаимодействия этих двух явно противоположных сторон. Их союз, по сути, есть иррациональный жизненный процесс, который, самое большее, можно описать в отдельных случаях, но нельзя ни вызвать, ни понять, ни объяснить рационально[208].
487 Если мне простят юмористическую иллюстрацию отправной точки для решения нашей проблемы, я бы упомянул Буриданова осла, стоящего между двумя копнами сена. Очевидно, сам вопрос поставлен неверно. Важно не то, какая копна лучше (справа или слева) или с какой ему начать, а то, что он хочет в глубине своего естества – к какой его влечет больше? Осел хотел, чтобы объект решил это за него.
488 Правильно поставленный вопрос должен звучать так: чем в настоящий момент и для данного конкретного индивида репрезентировано естественное желание жизни?
489 На этот вопрос не ответит ни наука, ни житейская мудрость, ни религия, ни добрый совет. Решение может исходить исключительно из абсолютно беспристрастного наблюдения тех психологических зародышей жизни, которые рождаются из естественного союза сознания и бессознательного, с одной стороны, и индивидуального и коллективного – с другой. Где же мы находим эти зародыши жизни? Один человек ищет их в сознании, другой – в бессознательном. Но сознание – это только одна сторона, а бессознательное – только его обратная сторона. Мы никогда не должны забывать, что сновидения суть компенсаторы сознания. Если бы это было не так, нам следовало бы рассматривать их как источник знаний, стоящий выше сознания: мы бы опустились до ментального уровня предсказателей будущего и были бы вынуждены принять всю тщетность суеверия или, следуя общераспространенному мнению, отрицать ценность сновидений вообще.
490 Именно в творческих фантазиях мы находим искомую объединяющую функцию. Все функции, которые активны в психике, сходятся в фантазии. Фантазия, правда, имеет плохую репутацию среди психологов; до настоящего времени соответственным образом относились к ней и авторы психоаналитических теорий. Для Фрейда, как и для Адлера, фантазия есть не что иное, как «символическая» маскировка базовых побуждений и намерений, постулируемых этими двумя исследователями. Однако исходя не столько из теоретических, сколько из практических соображений, следует подчеркнуть: хотя фантазия может быть каузально объяснена и обесценена таким образом, она тем не менее остается творческой матрицей всего, что позволило человечеству достичь прогресса. Фантазия обладает своей собственной неснижаемой ценностью: это психическая функция, которая уходит своими корнями как в сознание, так и в бессознательное, как в индивидуальное, так и в коллективное.
491 Почему же фантазия заслужила столь дурную репутацию? Прежде всего из-за того обстоятельства, что ее нельзя воспринимать буквально. Фантазия, понятая конкретно, бесполезна. Если она понимается семиотически, как понимает ее Фрейд, она представляет научный интерес; но если она понимается герменевтически, как аутентичный символ, она действует как указатель и предоставляет подсказки, необходимые нам для того, чтобы жить в гармонии с собой.
492 Символ не есть знак, который маскирует нечто общеизвестное[209]. Его значение заключается в том, что это попытка прояснить, посредством более или менее удачной аналогии, нечто до сих пор совершенно неизвестное или все еще находящееся в процессе формирования[210]. Если мы сведем это с помощью анализа до чего-то общеизвестного, мы уничтожим истинную ценность символа; приписывание же ему герменевтического значения, напротив, согласуется с его ценностью и его смыслом.
493 Сущность герменевтики – искусства, широко распространенного в прежние времена – состоит в добавлении к аналогии, которая уже представлена символом, дальнейших аналогий: сначала субъективных, порожденных пациентом случайно, а затем объективных, черпаемых аналитиком из своих общих познаний. Данная процедура расширяет и обогащает исходный символ; конечный результат представляет собой бесконечно сложную и пеструю картину, элементы которой можно свести к их соответствующим tertia comparationis[211]. Определенные линии психологического развития проступают ярче; эти линии одновременно индивидуальные и коллективные. Нет в мире такой науки, с помощью которой можно было бы доказать «правильность» этих линий; напротив, рационализм может очень легко доказать, что они ошибочны. Их валидность подтверждается их высокой ценностью для жизни. Именно это и важно на практике: наша первостепенная задача состоит в том, чтобы вернуть людей к жизни, а не рационально доказать «правильность» принципов, по которым они живут.
494 [Данная точка зрения покажется единственно приемлемой человеку нашего времени, который мыслит и чувствует научно, но не чрезвычайно большому количеству так называемых образованных людей, для которых наука является не принципом интеллектуальной этики, превосходящей их собственный разум, а скорее средством подтверждения их внутренних переживаний и придания им общей валидности. Никто из тех, кто занимается психологией, не должен закрывать глаза на тот факт, что помимо относительно небольшого числа тех, кто почитает научные принципы и методы, человечество изобилует сторонниками совсем иного принципа. В согласии с духом нашей современной культуры мы можем прочитать в энциклопедии, в статье об астрологии, следующее замечание: «Одним из ее последних приверженцев был И. В. Пфафф, чьи труды “Astrologie” (1816) и “Der Stern der Drei Weisen” (1821) следует считать странным анахронизмом. Однако астрология по-прежнему высоко ценится на Востоке, особенно в Персии, Индии и Китае». Надо быть абсолютно слепым, чтобы написать такое сегодня. Правда в том, что астрология процветает сегодня как никогда. Существуют астрологические библиотеки и журналы, которые продаются гораздо успешнее, чем лучшие научные работы. Европейцы и американцы, которым астрологи составляют гороскопы, исчисляются не сотнями тысяч, а миллионами. Астрология – процветающая индустрия. И все же в энциклопедии может быть сказано: «Поэт Драйден (ум. 1701) по-прежнему составлял гороскопы для своих детей». Помимо прочего, Европу и Америку буквально затопила христианская наука. Сотни и тысячи людей по обе стороны Атлантики слепо верят в теософию и антропософию; любому, кто полагает, будто розенкрейцеры – это легенда из далекого прошлого, достаточно открыть глаза пошире, чтобы увидеть их такими же живыми, как и прежде. Народная магия и тайные знания не вымерли. Не следует также воображать, что только отбросы общества способны питать такие суеверия. Как мы знаем, даже на самой вершине социальной лестницы можно найти поборников этого другого принципа.]
495 [Любой, кто интересуется реальной психологией человека, должен помнить об этом. Если такой большой процент населения испытывает ненасытную потребность в этом контрполюсе научному духу, мы можем не сомневаться, что коллективная психика в каждом человеке – будь он ученым или нет – содержит это психологическое требование в равно высокой степени. Определенный вид «научного» скептицизма и критики в наше время есть не что иное, как неуместная компенсация мощных и глубоко укоренившихся суеверных импульсов коллективной психики. Из опыта мы видим, что наиболее критические умы полностью уступили этому требованию коллективной психики, прямо или косвенно, превратив свою научную теорию в фетиш.][212]
496 Верный духу научного суеверия, кто-то может упомянуть о внушении. Нам давно следовало понять, что внушение будет принято только в том случае, если оно созвучно внушаемому. Если оно неприемлемо, всякое внушение бесполезно; в противном случае лечение невроза было бы чрезвычайно простым делом: достаточно просто внушить больному, что он здоров. Эти псевдонаучные разглагольствования о внушении основаны на бессознательном суеверии о том, что внушение обладает некой самогенерируемой магической силой. Никто не поддается внушению, если только в самой глубине своего сердца не желает подчиниться ему.
497 Применив герменевтический подход к фантазиям, мы приходим, в теории, к синтезу индивида с коллективной психикой; однако на практике предстоит выполнить еще одно обязательное условие. В согласии со своей регрессивной природой невротик – и этому он также научился в ходе своей болезни – никогда не принимает всерьез себя или мир, но всегда надеется, что его вылечит тот или другой доктор, метод или обстоятельства, без какого-либо серьезного участия с его стороны. Но нельзя искупаться, не намочившись. Без искреннего желания и абсолютной серьезности со стороны пациента выздоровление невозможно. Нет волшебных лекарств от невроза. С того момента, как мы наметим символически обозначенные линии наступления, пациент обязан им следовать. Если же он увиливает от этого, он автоматически исключает любое излечение. Он должен всецело принять индивидуальную линию жизни, которую он признал своей собственной, и следовать ей до тех пор, пока безошибочная реакция в бессознательном не подскажет ему, что он движется по ложному пути.
498 Тот, кто не обладает этой моральной функцией, этой лояльностью по отношению себе, никогда не избавится от своего невроза. Но тот, кто обладает такой способностью, непременно найдет способ исцелиться.
499 Посему ни врач, ни пациент не должны питать надежду, будто анализ сам по себе достаточен для устранения невроза. Это было бы заблуждением и обманом. В конечном счете именно моральный фактор определяет выбор между здоровьем и болезнью.
500 Построение «линий жизни» раскрывает перед сознанием постоянно меняющееся направление, в котором течет либидо. Эти жизненные линии не следует путать с «направляющими фикциями», обнаруженными Адлером, ибо последние представляют собой не что иное, как произвольные попытки отделить персону от коллективной психики и придать ей независимое существование. Скорее можно сказать, что направляющая фикция – неудачная попытка построить линию жизни. Более того – и это показывает бесполезность фикции – линия, которую она продуцирует, сохраняется слишком долго; по своей силе и устойчивости она подобна судороге.
501 Линия жизни, построенная герменевтическим методом, наоборот, временна: жизнь не следует прямым линиям, которые можно предсказать заранее. «Всякая истина крива», – говорит Ницше. Следовательно, эти жизненные линии суть не общие принципы или общепринятые идеалы, а точки зрения и установки, которые обладают лишь временной ценностью. Снижение жизненной силы, заметная потеря либидо или, наоборот, всплеск чувств обозначают момент, когда одна линия была оставлена и начинается новая линия, или, скорее, должна начаться. Иногда достаточно предоставить бессознательному самому найти новую линию, однако такая установка не рекомендована невротикам ни при каких обстоятельствах, хотя есть случаи, когда пациенту нужно именно это – научиться доверять так называемой случайности. Тем не менее нежелательно позволять себе дрейфовать в течение длительного времени; по крайней мере следует внимательно следить за реакциями бессознательного, то есть за сновидениями, которые, подобно барометру, показывают односторонность нашей установки[213]. В отличие от других психологов, я считаю необходимым, чтобы пациент оставался в контакте со своим бессознательным, даже после анализа, если он хочет избежать рецидива[214]. Я убежден, что анализ следует считать законченным только тогда, когда пациент приобрел адекватные знания о методах, с помощью которых он может поддерживать контакт с бессознательным, и приобрел психологическое понимание, достаточное для того, чтобы вычленить общее направление жизненной линии в данный конкретный момент. Без этого его сознательный разум не сможет следовать потокам либидо и сознательно поддерживать достигнутую индивидуальность. Пациент, страдавший тяжелым неврозом, должен быть экипирован именно таким образом, если он хочет и впредь оставаться здоровым.
502 Анализ, понимаемый таким образом, ни в коем случае не является терапевтическим методом, монополия на который принадлежит медицинской профессии. Это искусство, техника, наука психологической жизни, которую пациент, когда вылечится, должен продолжать практиковать ради своего блага и блага тех, среди кого он живет. Если он понимает это так, он не объявит себя пророком или реформатором мира; но, понимая, в чем заключается общее благо, извлечет пользу из знаний, приобретенных во время лечения. В этом случае он сумеет воздействовать на других не столько возвышенными речами и миссионерской пропагандой, сколько примером своей собственной жизни.
503 [Я понимаю, что эта дискуссия привела меня на опасную почву. Это девственная территория, которую психологии только предстоит завоевать, и я обязан стать первопроходцем. Я осознаю неадекватность многих моих формулировок, хотя, к сожалению, это знание мало помогает, когда дело доходит до их улучшения. Посему я должен просить читателя не откладывать книгу из-за недостатков изложения, но попытаться вникнуть в суть того, что я стараюсь описать. Я хотел бы сказать еще несколько слов о понятии индивидуальности в связи с понятиями личного и коллективного, дабы прояснить эту центральную проблему.
504 Как я уже указывал, индивидуальность проявляется прежде всего в особом выборе тех элементов коллективной психики, которые составляют персону. Эти компоненты, как мы видели, суть не индивидуальные, а коллективные. Только их комбинация или выбор некой группы, уже объединенной в некий паттерн, является индивидуальным. Таким образом, у нас есть индивидуальное ядро, которое скрыто под маской персоны. Именно в особой дифференциации персоны индивидуальность проявляет свое сопротивление коллективной психике. Анализируя персону, мы придаем большую ценность индивидуальности и тем самым подчеркиваем ее конфликт с коллективностью. Этот конфликт состоит, конечно, в психологической оппозиции внутри субъекта. Растворение компромисса между двумя половинами пары противоположностей усиливает их активность. В чисто бессознательной, естественной жизни этот конфликт не существует, несмотря на то, что сугубо физиологическая жизнь должна в равной степени удовлетворять индивидуальные и коллективные требования. Естественная и бессознательная установка гармонична. Тело, его способности и его потребности устанавливают, согласно собственной природе, правила и ограничения, которые предотвращают любое излишество или диспропорцию. Однако из-за своей односторонности, которую питает сознательное и рациональное намерение, дифференцированная психологическая функция всегда тяготеет к диспропорции. Тело также формирует основу того, что мы можем назвать ментальной индивидуальностью. Последняя представляет собой выражение телесной индивидуальности и не может возникнуть, пока не будут признаны права тела. И наоборот, тело не может процветать без принятия ментальной индивидуальности. В то же время именно в теле индивид больше всего похож на других индивидов, хотя каждое отдельное тело отличается от всех других тел. Точно так же каждая ментальная или моральная индивидуальность отличается от всех других и все же устроена так, что каждый человек равен всем другим людям. Каждое живое существо, способное развиваться индивидуально, без ограничений, благодаря самому совершенству своей индивидуальности наилучшим образом реализует идеальный тип своего вида и тем же путем достигнет коллективной ценности.
505 Персона всегда идентична типичной установке, в которой доминирует одна психологическая функция, например мышление, чувство или интуиция. Эта односторонность неминуемо приводит к относительному вытеснению других функций. Как следствие, персона есть препятствие для индивидуального развития. Таким образом, растворение персоны является обязательным условием индивидуации. Тем не менее достичь индивидуации сознательным намерением невозможно, ибо сознательное намерение неизменно ведет к типичной установке, которая исключает все, что с ней не согласуется. Ассимиляция бессознательных содержаний, напротив, приводит к состоянию, в котором сознательное намерение исключается и замещается процессом развития, который кажется нам иррациональным. Только этот процесс означает индивидуацию; его продукт – индивидуальность в том виде, в каком мы ее только что определили: частная и универсальная одновременно. Пока сохраняется персона, индивидуальность вытесняется и практически ничем не выдает свое существование, за исключением выбора личных аксессуаров – своего театрального гардероба, так сказать. Только после ассимиляции бессознательного индивидуальность проявляется более четко, наряду с психологическим феноменом, который связывает эго с не-эго и обозначается термином «установка». Однако это уже не типичная установка, а индивидуальная.
506 Парадоксальность данной формулировки произрастает из того же корня, что и древний спор об универсалиях. Изречение animal nullumque animal genus est[216] делает фундаментальный парадокс ясным и понятным. Реалии – это частное, индивидуальное; универсалии существуют психологически, но основаны на реальном сходстве между частностями. Таким образом, индивидуальное – это то частное, которое в большей или меньшей степени обладает качествами, на которых мы основываем общую концепцию «коллективности»; и чем более оно индивидуально, тем больше оно развивает качества, которые являются основополагающими для коллективной концепции человечества.
507 В надежде разъяснить эти запутанные проблемы, я бы хотел подчеркнуть архитектонику факторов, которые необходимо учитывать. Мы имеем дело со следующими фундаментальными понятиями:
1. Мир сознания и реальности. Под этим подразумеваются те содержания сознания, которые состоят из воспринятых образов мира, а также наших сознательных мыслей и чувств о нем.
2. Коллективное бессознательное. Под этим подразумевается та часть бессознательного, которая состоит, с одной стороны, из неосознаваемых перцептивных образов внешней реальности, а с другой – из всех остатков филогенетических перцептивных и адаптивных функций. Реконструкция бессознательного взгляда на мир показала бы нам, как внешняя реальность воспринималась с незапамятных времен. Коллективное бессознательное содержит историческое отражение мира (или является им). Это тоже мир, но мир образов.
3. Поскольку мир сознания, как и мир бессознательного, в значительной степени коллективны, эти две сферы вместе образуют коллективную психику в индивиде.
4. Коллективная психика должна противопоставляться четвертой концепции, а именно концепции индивидуальности. Индивид занимает срединное положение между сознательной частью коллективной психики и бессознательной частью. Он является отражающей поверхностью, на которой мир сознания может увидеть свой собственный бессознательный, исторический образ (Шопенгауэр утверждает, что интеллект держит зеркало, в котором отражается универсальная Воля). Соответственно, индивид будет точкой пересечения или разделительной линией, ни сознательной, ни бессознательной, но и той, и другой одновременно.
5. Парадоксальная природа психологического индивида должна быть противопоставлена природе персоны. Персона полностью сознательна, если можно так выразиться, или, по крайней мере, способна стать таковой. Она представляет собой компромиссное образование между внешней реальностью и индивидом. Следовательно, по сути, это функция адаптации индивида к реальному миру. Персона, таким образом, занимает промежуточное положение между реальным миром и индивидуальностью.
6. За пределами индивидуальности, которая представляется внутренним ядром эго-сознания и бессознательного, мы находим коллективное бессознательное. Место между индивидом и коллективным бессознательным, соответствующее положению персоны между индивидом и внешней реальностью, кажется пустым. Однако опыт научил меня тому, что и здесь существует своего рода персона, но персона компенсаторного характера, которую (в мужчине) можно назвать анимой. Анима – компромиссное образование между индивидом и бессознательным миром, то есть миром исторических образов или «первообразов». Мы часто встречаем аниму в сновидениях, где она появляется в женском обличье у мужчин, и в мужском (анимус) у женщин. Хорошее описание фигуры анимы можно найти в «Имаго» Шпиттелера. В его «Прометее и Эпиметее» она выведена как душа Прометея, а в «Олимпийской весне» – как душа Зевса.
508 В той степени, в какой эго идентифицирует себя с персоной, анима, как и все бессознательное, спроецирована на реальные объекты нашего окружения. Посему она регулярно обнаруживается у женщины, в которую мы влюблены, о чем свидетельствуют соответствующие языковые выражения. Поэты тоже предложили немало доказательств в этом отношении. Чем более нормален человек, тем меньше демонические качества анимы будут проявляться в объектах его непосредственного окружения. Демонические качества спроецированы на более удаленные объекты. Но чем чувствительнее человек, тем ближе подступают эти демонические проекции, пока в конце концов не прорываются сквозь семейные табу и не вызывают типичные невротические осложнения семейного романа.
509 Если эго идентифицирует себя с персоной, центр тяжести субъекта приходится на бессознательное. Тогда он практически совпадает с коллективным бессознательным, ибо вся личность носит коллективный характер. В таких случаях имеет место сильная тяга к бессознательному и одновременно мощное сопротивление ему со стороны сознания, обусловленная угрозой разрушения сознательных идеалов.
510 В определенных случаях, обнаруживаемых главным образом среди художников или особо эмоциональных людей, эго локализовано не в персоне (функция отношения к реальному миру), а в аниме (функция отношения к коллективному бессознательному). Здесь индивид и персона бессознательны в равной степени. Коллективное бессознательное вторгается в сознательный мир, и значительная часть мира реального становится бессознательным содержанием. Такие люди испытывают тот же демонический страх перед реальностью, как обычные люди – перед бессознательным.]
6. Заключение
511 А. В психологическом материале следует выделять сознательные и бессознательные содержания.
1. Сознательные содержания частично личные, поскольку не обладают общей валидностью, и частично безличные, т. е. коллективные, поскольку обладают общей валидностью.
2. Бессознательные содержания частично личные, поскольку состоят из личного материала, который когда-то осознавался, но затем был вытеснен. Когда он вновь попадает в сознание, его общая валидность не распознается. Они безличные, поскольку обладают общей валидностью, но доказать их осознанность – прежнюю или даже относительную – невозможно.
512 Б. Структура персоны
1. Сознательные личные содержания составляют сознательную личность, сознательное эго.
2. Бессознательные личные содержания составляют самость, бессознательное или подсознательное эго.
3. Сознательные и бессознательные содержания личного характера составляют персону.
513 В. Структура коллективной психики
1. Сознательные и бессознательные содержания безличного или коллективного характера составляют психологическое не-эго, объектное имаго. Эти содержания могут проявиться в анализе как проекции чувств или суждений, однако они a priori являются коллективными и идентичны объектному имаго; иными словами, они представляются качествами объекта и лишь a posteriori распознаются как субъективные психологические качества.
2. Персона есть сочетание сознательных и бессознательных содержаний, противопоставленное, как эго, не-эго. Поверхностное сравнение личных содержаний, принадлежащих разным индивидам, выявляет удивительное сходство, даже тождество этих элементов и практически сводит на нет индивидуальный характер личных содержаний и персоны. В этом смысле персона должна рассматриваться как сегмент, а также составной элемент коллективной психики.
3. Таким образом, коллективная психика состоит из объектного имаго и персоны.
514 Г. Индивидуальность
1. Индивидуальность проявляет себя отчасти как принцип, определяющий содержания, распознаваемые как личные.
2. Индивидуальность есть принцип, делающий возможным, а при необходимости вызывающий прогрессивное отделение от коллективной психики.
3. Индивидуальность проявляется себя отчасти как препятствие коллективному функционированию, а отчасти как сопротивление коллективному мышлению и чувствованию.
4. Индивидуальность есть то, что является специфическим и уникальным в данной комбинации коллективных психологических элементов.
5. Индивидуальность соответствует систоле, а коллективная психология диастоле течения либидо.
515 Д. Сознательные и бессознательные содержания подразделяются на индивидуальные и коллективные.
1. Индивидуальное содержание – это такое содержание, которое стремится к отделению от коллективного.
2. Коллективное содержание – это такое содержание, которое стремится к универсальной ценности.
3. На сегодняшний день отсутствуют удовлетворительные критерии, с помощью которых мы могли бы точно установить, является ли данное конкретное содержание сугубо индивидуальным или сугубо коллективным, ибо индивидуальность крайне трудно определить, хотя она и присутствует всегда и повсюду.
4. Линия жизни индивида есть продукт индивидуальных и коллективных тенденций психологического процесса в данный конкретный момент.
516 А. В психологическом материале следует выделять сознательные и бессознательные содержания.
1. Сознательные содержания частично личные, поскольку не обладают общей валидностью, и частично безличные, поскольку обладают общей валидностью.
2. Бессознательные содержания частично личные, поскольку состоят из личного материала, который когда-то осознавался, но затем был вытеснен. Когда он вновь попадает в сознание, его общая валидность не распознается. Они безличные, поскольку обладают общей валидностью, но доказать их осознанность – прежнюю или даже относительную – невозможно.
517 Б. Структура персоны
1. Сознательные личные содержания составляют сознательную личность, сознательное эго.
2. Бессознательные личные содержания объединены с зародышами еще неразвитой индивидуальности и с коллективным бессознательным. Все эти элементы представлены в комбинации с вытесненными личными содержаниями (т. е. личным бессознательным) и при ассимиляции в сознание растворяют персону в коллективный материал.
518 В. Структура коллективной психики
1. Сознательные и бессознательные содержания безличного или коллективного характера составляют психологическое не-эго, объектное имаго. Эти содержания, в силу своей бессознательности, a priori идентичны объектному имаго; иными словами, они представляются качествами объекта и лишь a posteriori распознаются как субъективные психологические качества.
2. Персона есть субъектное имаго, которое, подобно объектному имаго, преимущественно состоит из коллективного материала. Персона отражает известный компромисс с обществом, тогда как эго в большей степени идентифицирует себя с персоной, чем с индивидуальностью. Чем больше эго отождествляет себя с персоной, тем больше субъект становится тем, кем он кажется, и деиндивидуализируется.
3. Таким образом, коллективная психика состоит из объектного имаго и персоны. Когда эго полностью идентично персоне, индивидуальность вытесняется, и вся сознательная психика становится коллективной. Это подразумевает максимальную адаптацию к обществу и минимальную адаптацию к собственной индивидуальности.
519 Г. Индивидуальность
1. Индивидуальность представляет все то, что является уникальным в комбинации коллективных элементов персоны и ее манифестаций.
2. Индивидуальность есть принцип сопротивления коллективному функционированию. Она делает возможным, а при необходимости вызывает отделение от коллективной психики.
3. Индивидуальность есть эволюционная тенденция, постоянно направленная на дифференциацию и отделение от коллективного.
4. Необходимо различать индивидуальность и индивида. Индивид определяется, с одной стороны, принципом уникальности и отличительности, а с другой – обществом, к которому он принадлежит. Он есть незаменимое звено в социальной структуре.
5. Развитие индивидуальности есть одновременное развитие общества. Подавление индивидуальности посредством господства коллективных идеалов и организаций оборачивается моральным поражением для общества.
6. Развитие индивидуальности никогда не может осуществляться только через личные взаимоотношения, но требует психического отношения к коллективному бессознательному.
520 Д. Коллективное бессознательное
1. Коллективное бессознательное есть бессознательная часть коллективной психики. Это бессознательное объектное имаго.
2. Коллективное бессознательное состоит из:
а) сублиминальных (подпороговых) перцептивных образов, мыслей и чувств, которые не подверглись вытеснению вследствие их несовместимости с личными ценностями, но были сублиминальными изначально в силу низкой интенсивности стимула или либидо;
б) сублиминальных следов архаических функций, существующих a priori и могущих быть вновь задействованными в любое время путем аккумуляции либидо. Эти следы не являются просто формальными, но обладают динамической природой инстинктов. Они репрезентируют примитивное и животное начало в цивилизованном человеке;
в) сублиминальных комбинаций в символической форме, еще не способных стать сознательными.
3. Фактическое содержание коллективного бессознательного всегда состоит из амальгамы элементов, перечисленных в пунктах а-в. Соответственным образом варьирует и его выражение.
4. Коллективное бессознательное всегда спроецировано на осознаваемый [внешний] объект.
5. Коллективное бессознательное индивида А несет в себе большее сходство с коллективным бессознательным индивида Б, чем сознаваемые идеи в умах А и Б.
6. Наиболее важными содержаниями коллективного бессознательного представляются «первообразы», т. е. бессознательные коллективные идеи (мифологическое мышление) и жизненно важные инстинкты.
7. До тех пор пока эго идентично персоне, индивидуальность образует важнейшее содержание коллективного бессознательного. В сновидениях и фантазиях мужчин она поначалу предстает как маскулинная фигура, в сновидениях и фантазиях женщин – как фемининная фигура. В дальнейшем индивидуальность демонстрирует гермафродитические черты, характеризующие ее промежуточное положение. (Хорошие примеры можно найти в «Големе» Майринка и в «Вальпургиевой ночи».)
521 Ε. Анима
1. Анима есть бессознательное субъектное имаго, аналогичное персоне. Как персона есть образ себя, который субъект являет миру и который воспринимается миром, так и анима есть образ субъекта в его отношении к коллективному бессознательному, или же выражение бессознательных коллективных содержаний, бессознательно им констеллированных. Также можно сказать, что с точки зрения коллективного бессознательного анима есть лицо субъекта.
2. Если эго принимает точку зрения анимы, то адаптация к реальности оказывается под серьезной угрозой. Субъект полностью адаптирован к коллективному бессознательному, но не к реальности. В этом случае он деиндивидуализирован.