— Иногда человек дурак и действует глупо. Но потом оказывается, что он просто не владел всей информацией. Это я про вас, товарищ Огнев.
Тут он покосился на Берию и махнул ему рукой в сторону двери.
— Проведите с товарищем беседу. Не очень хорошо, когда глава важного для планируемого будущего страны института выглядит дураком.
На этом аудиенция и закончилась.
Когда мы вышли из кабинета, Берия молча пошел в коридор, даже не посмотрев на меня. Видимо не сомневался, что я двинусь следом. И он был прав. После слов товарища Сталина мне не оставалось иного выбора.
Мы прошли в кабинет Лаврентия Павловича. Я даже сначала удивился, что у него здесь свой угол есть, но после сообразил, что по факту Лаврентий Павлович сейчас чуть ли не глава ОГПУ. Хоть формально эту должность еще занимал Менжинский, но Вячеслав Рудольфович все больше и больше сдавал по здоровью. Не знаю, отчитывается ли Берия вообще перед ним, но если и так, то явно не слишком часто.
— Присаживайся, — показал рукой на свободный стул мужчина, сам расположившись за своим столом.
Он дождался, когда я усядусь, и продолжил.
— Так уж сложилось, что одна твоя подчиненная является родственницей члена РОВС. Мы об этом знали с самого начала и позволили тебе принять ее на работу.
— Почему мне не сказали? — тут же спросил я.
— Это оперативная работа, в которой чем меньше посвященных, тем лучше, — спокойно ответил Лаврентий Павлович. — Увы, иногда из-за этого случаются и накладки. Дураки есть везде, а хуже — когда они инициативные.
Я промолчал, понимая, что сейчас речь шла не обо мне. Ведь кто-то же сказал Ворошилову про Анну, о прошлом которой я вообще ничего не знал. Поэтому я просто продолжил слушать, что мне еще скажут.
— И что с ней теперь будет?
— Ничего. Пусть и дальше работает. У меня будет к тебе лишь две просьбы: постарайся не показывать изменившегося к ней отношения. Если оно у тебя поменялось, — тут же уточнил он. — И раз уж ты теперь знаешь о ее родных и их членстве во враждебной нашей стране организации, присматривай за ней. Как ведет себя. Что говорит. Как реагирует.
— Это уж точно поменяет мое к ней отношение, — невесело усмехнулся я. — Раньше мне ни за кем присматривать не приходилось.
— Тогда, если она насторожится или прямо спросит — почему ты изменил свое поведение, скажешь, что ее доклад понравился в Кремле. А там уж аргументы — опасаешься ты, что она тебя подсидит, или думаешь что-то иное — сам ей приведешь. Это в твоих силах?
— Да, вполне, — кивнул я.
Разумно. И как посмотрю, уже за меня все решили и предусмотрели возможные мои «осечки».
— А доклад-то я делать буду?
— Об этом тебе сообщат после.
— А мне что в институте сказать? Спрашивать о результатах точно будут. Хотя бы о реакции на мое выступление.
— В этом случае сошлись на то, что члены политбюро не ожидали, что им будут представлены сразу два доклада. Это действительно так. Вот и затребовали себе время для ознакомления со вторым. Если вопросов больше нет, то прошу покинуть мой кабинет.
Сказал это вроде Берия спокойно, но тон был довольно прохладным. И непонятно от чего. То ли не рад, что пришлось меня вводить в курс дел по Анне и его планам в ее отношении, то ли еще не забыл прошлый мой удар и до сих пор не простил.
Как бы то ни было, а больше мне делать в Кремле нечего. Вот и отправился я обратно в институт. Как и ожидалось, главным вопросом у всех работников было одно — как прошел доклад. Чуть ли не с порога начали меня этим атаковать. Чтобы не пересказывать по несколько раз одно и то же, я попросил Валерия Семеновича собрать всех в нашем зале-аудитории и уже там кратко описал ситуацию.
— Вот это Аньке повезло, — присвистнул первым Николай. — И заместителем стала и теперь вот ее доклады тоже в политбюро слушать будут.
После этого и другие аналитики с завистью стали коситься на сжавшуюся за партой девушку и комментировать ее ушлость и удачливость. Кто-то даже не постеснялся намекнуть на наши с ней более тесные связи, но этого говоруна тут же заткнул Валерий Семенович. Еще и пристыдил, что нельзя наговаривать на женатого человека, да и сомневаться в моральном облике своих товарищей.
Я дал возможность людям высказаться, после чего призвал к порядку и отправил по рабочим местам. Не сомневаюсь, что обсуждение новости продолжится, но уже по курилкам, да в тесных кружках по интересам. Ну и ладно. У меня сейчас о другом голова болела.
Когда я вернулся в свой кабинет, Анна зашла следом. При этом она старалась не смотреть на меня и будто чувствовала себя виноватой.
— Что случилось? — спросил я ее.
Как относиться к ней с учетом новой информации я не знал. Поэтому и мне самому было немного неловко. Так-то она ничего плохого не сделала, но мало ли что у нее на уме? Не зря ведь Берия хороводы вокруг нее водит? Да и использовать девушку в темную… на мой взгляд некрасиво. Утешал лишь тот факт, что и меня также хотели использовать, так что мы в какой-то степени «в одной лодке».
— Извините, — тем временем пискнула Аня.
— За что? — удивился я.
— Так… моя работа ваши планы сломала, — тихо прошептала она.
— И какие же из них? — хмыкнул я.
Та с удивлением посмотрела в мою сторону.
— Ну… вы не защитили свой доклад. Еще и мою работу будете вынуждены представлять…
— Рабочие моменты, — отмахнулся я. — Я даже горд, что сумел найти сотрудника, который способен меня подменить.
Вот этим заявлением я ошарашил девушку. И тут же попробовал воспользоваться ее кратким замешательством, чтобы узнать о ней побольше.
— Знаешь, чтобы вот так сразу с первой попытки написать работу, которая может заинтересовать высокое начальство, нужен или особый склад ума, или опыт, или же хорошее образование. Опыта у тебя нет. Склад ума? — сделал я вид, что задумался, — не знаю, вроде тут ты от других не отличаешься. Да и образование у нас вроде одинаковое. Или тебя кто-то помимо университета обучал? Дома, родители?
— Да я с мамой живу, — окончательно растерялась девушка, — а у нее нет времени на это. Работает много.
— Кем?
— На мыльной мануфактуре.
Незаметно мы разговорились. Судьба у родителей Ани вышла незавидной. Отец, Дмитрий Романович, — из обнищавших дворян, а мать, Аглая, — дочь лавочника. Дед по отцу был против этого брака. Вроде не мезальянс, но близко. В итоге отношения у них охладели. Настолько, что после октябрьской революции, когда деда арестовали, семья Ани не знала об этом. Весточка пришла лишь спустя полгода. Гражданская война была в самом разгаре. Отец Ани не был коммунистом или даже сочувствующим, но и к царской власти любви не испытывал. Родители девушки были из тех, кого называют «нейтралами». Таких полно в любом обществе, когда-то раскалывается. Но это было ровно до момента, пока Дмитрий не узнал об аресте отца. Хоть отношения у них из-за свадьбы родителей Ани были натянутыми, однако к отцу по словам девушки Дмитрий Романович испытывал сильное уважение. Как итог — он записался в армию генерала Деникина.
Для семьи его решение обернулось гонениями со стороны соседей и быстрым побегом в Москву к старому другу отца по маме. Иначе бы нормальной жизни у Ани с Аглаей не было. Лев Родионович — отец Аглаи — продал лавку, когда это было еще возможно, собрал все средства, какие мог, и все же пристроил дочь на мануфактуру и проплатил полгода аренды небольшой комнаты. Поступала Аня уже сама. Если бы не домашнее образование, полученное от мамы в детстве, и статус Аглаи как работника мануфактуры — могла и не пройти конкурс. Причем второе было более важным при поступлении.
С отцом Аня продолжала поддерживать отношения, но уже через почту и телеграммы. О его бегстве тот сообщил сам. Просто однажды к Аглае подошел незнакомый человек и передал ей письмо от Дмитрия, представившись его другом. Так Аня и узнала о судьбе отца и с тех пор старалась поддерживать с ним связь. Писала о своих успехах, как ей живется на новом месте. Тот отвечал, хоть и гораздо реже, чем девушке хотелось бы.
Про то, что Дмитрий Белопольский является членом РОВС, Аня не упомянула ни разу. Или боится говорить об этом, или сама не знает. Ну а я тем более не стал показывать, что мне об этом известно.
Под конец разговора Анна облегченно расплакалась.
— Знаете, мне даже легче стало, — сказала она мне.
Окончательно успокоив ее, я попробовал переключиться на работу. Но по факту делать особо мне было нечего. Только лишь с докладом Ани поближе ознакомиться, а так — пока не защитим текущий доклад, новых тем нам не дадут. Может это и правильно, но получается некий «простой» в работе. Надо бы Иосифу Виссарионовичу намекнуть об этом. А то снова скажет — через месяц жду доклад, а у нас еще конь не валялся. Вот сейчас бы остальных озадачил сбором материалов — и меньше пересудов было бы, и к следующему докладу качественней подготовились.
Позвонили из Кремля вечером, когда я уже одевался и готовился идти домой. Агапенко сообщил, что ждут меня уже завтра в два часа дня. У меня прямо груз с плеч свалился. Лучше хоть какая-то определенность, чем томительная неизвестность. Надеюсь, хоть в этот раз сюрпризов не будет.
— Вызывали, товарищ заместитель председателя…
Берия раздраженно махнул рукой и Гурченко замолчал. Причину вызова его к начальству он знал. Чем именно для него это может обернуться — уже лишь догадывался. Однако Василий Кондратьевич надеялся, что подберет аргументы в защиту своего поступка. Тем более что действовал он не напрямую, а через подчиненных и можно было попытаться скинуть ответственность на них. Мол, «не так поняли», «проявили не нужную инициативу» и так далее. Хотя скидывать на подчиненных свои косяки Гурченко не любил. Но «не любил» не означает «не был готов».
А Берия тем временем молчал, внимательно разглядывая следователя. И от этого молчания становилось неуютно. Нехитрый психологический трюк. Гурченко и сам им часто пользовался. Но от этого не менее действенный, когда осознаешь, что у человека перед тобой есть власть вкатать тебя в землю легким мановением пальца. Ну или просто поставив росчерк под соответствующим приказом.