Орджоникидзе поддержали Каганович с Калининым. На сторону Ворошилова, хоть и не так категорично, встал Косиор. Станислав Викентьевич привел в пример сельскохозяйственную отрасль, за которую отвечал. Как мои правки помогли с регуляцией вопроса по внедрению колхозов. Что было на тех местах, где пытались просто взять «нахрапом» (а такие, оказывается, были, хоть и не массово, как в моем прошлом мире). И сравнил план Анны с «взятием новой высоты нахрапом», что ни к чему хорошему не приведет.
Зато Куйбышев наоборот — полностью поддержал вариант развития девушки. Он напомнил про сроки разработки второй пятилетки, как может затянуться корректировка плана, из-за чего пойдет срыв работ по всем направлениям. И в данном случае увеличить количество за счет предлагаемых мер гораздо проще, чем качество — если брать мой вариант.
Единственный, кто в полном объеме встал на мою сторону — Андреев. Самый молодой и как мне показалось в чем-то авантюрный. Но он тут же уточнил, что хоть ему и нравится мой план, однако на своем посту он не так чтобы долго и если старшие товарищи его не одобряют, то он не будет спорить.
Воздержались от высказываний лишь Сталин с Молотовым. Даже Киров сказал пару слов о том, что обе идеи хороши и будут с энтузиазмом восприняты нашим народом. Хотя вот он-то как я понял, не до конца осознавал, насколько варианты различаются, и просто как любой агитатор вычленил плюсы, которые можно красиво подать.
Когда все высказались, на некоторое время установилась тишина. Члены политбюро поглядывали на Сталина с Молотовым, но последний сделал вид, что ему все равно, а вот Иосиф Виссарионович реально задумался. Молчал он долго. Минут через пять первым не выдержал Андреев и стал тихо перешептываться с сидящим рядом с ним Косиором. Но тихо, так что я не слышал, о чем они говорят. Дальше и другие начали между собой тихонько делиться мнениями и даже вступать в короткие споры, как Орджоникидзе с Кагановичем, которые не сошлись во мнении — на какое количество уменьшить выпуск текущего транспорта в угоду разработке новых видов. Спор у них был таким жарким, что в какой-то момент перешел на громкий шепот, который услышал даже я со своего места.
Но вот Сталин вынырнул из своих дум и прокашлялся. Перешептывания, пусть и не мгновенно, но стихли.
— Есть мнение, — начал генеральный секретарь со своим грузинским акцентом, который особенно сильно проявлялся в моменты его волнения, — что выносить решение здесь и сейчас недальновидно. Однако… рассмотреть нужно ОБА варианта. И сосредоточить внимание на том, чтобы взять лучшее из обоих. Предлагаю каждому члену политбюро подготовить тезисно свои мысли по услышанному докладу к следующему собранию. Поблагодарим товарища Огнева и его институт за хорошо проведенную работу, — похлопал Сталин. Остальные, даже Ворошилов, вежливо присоединились к нему.
Я понял, что на это следующее собрание меня уже не позовут, поэтому решил воспользоваться ситуацией и пока меня не «попросили уйти», уточнил — когда будет тема для следующего доклада, чтобы институт принялся за работу над ним.
— Не переживайте, — усмехнулся Сталин, — без работы не останетесь.
Собственно на этом мое участие и закончилось. И это хорошо! Главное — новых проблем не получил, а дальше все решится в рабочем порядке.
Заседание политбюро после ухода Огнева продлилось еще около получаса. Тему доклада обсуждали еще минут пять, после чего перешли на обычный треп, свойственный любым людям, достаточно давно знающим друг друга, но не имеющим возможности часто видеться в неформальной обстановке. Вот и отводили душу. Хотя тот же Орджоникидзе не постеснялся пригласить всех присутствующих к себе домой. Согласились далеко не все, но вот Киров и Каганович предложением Серго заинтересовались.
Когда все стали расходиться, Иосиф Виссарионович придержал Ворошилова аккуратно за локоть и тихо сказал:
— Климент, я буду рад, если ты найдешь время зайти ко мне.
Сказано вроде и тихо, и даже дружелюбно, но председатель реввоенсовета четко почувствовал, что отказ будет неприемлем.
— Да могу зайти хоть сейчас.
Сталин на это лишь удовлетворенно кивнул.
Этот маневр заметил Молотов, с глубокой задумчивостью посмотрев на Ворошилова. Опытный партаппаратчик нутром почувствовал, что между Сталиным и Ворошиловым возникла напряженность. Не в первый раз он такое уже наблюдал раньше. И сделал соответствующие выводы.
Когда Климент Ефремович зашел в кабинет генерального секретаря, и за ним закрылась дверь, внезапно мужчина почувствовал себя как человек, запертый в клетке с опасным зверем. Даже инстинктивно захотелось проверить, есть ли оружие в кобуре на поясе. Еле удержал руку на месте.
— Ты какой-то напряженный, — заметил Сталин, усевшись на свое место. — Что-то случилось?
— Нет, все в порядке, Иосиф Виссарионович.
— Хорошо, — кивнул генсек, раскуривая трубку. На это время установилась тишина, только звук поджигаемой спички развеял ее. Затянувшись и подержав дым во рту, Сталин медленно выдохнул и продолжил. — Скажи, Климент, с чего у тебя такая неприязнь к Огневу? Он что-то плохое тебе сделал?
— Нет, ничего не делал.
— Тогда откуда такие нападки в его сторону?
— Так вы же помните, как он на первом докладе пытался лагерных заключенных обелить!
— Не обелить, — покачал головой Сталин. — А облегчить им условия содержания. И их работы. Причем аргументированно, не на эмоции давил. И я это прекрасно помню. А вот у тебя, похоже, что-то в голове перемешалось, если ты по-другому это увидел.
Ворошилов не нашелся, что сразу ответить, а дальнейшие слова Сталина и вовсе чуть не выбили его из равновесия.
— А может дело в том, что у тебя есть какой интерес в тех лагерях? Личный? Или у кого из твоих друзей?
— Да какой интерес? — возмутился Ворошилов, хотя у него в этот момент по спине прошелся табун мурашек от промелькнувшего страха.
— Нет такого?
— Абсолютно, — уверенно кивнул Климент Ефремович.
— Это хорошо, — кивнул Сталин и сделал еще одну затяжку. — Сергей мне как-то сказал — ошибаться можно, врать — нельзя. Как ты думаешь, это так?
— Согласен, есть в этом что-то, — осторожно, будто ходит по тонкому льду, согласился Ворошилов.
— Я тоже считаю, это очень правильный подход. Тогда он сделал ошибку, когда полез в тему, которую ему не давали. Бывает. Вот кстати, эта твоя неприязнь — тоже может быть ошибочной. Есть мнение, что если вы вместе над чем-то поработаете, она уйдет.
— Например?
— Например, следующей темой для института станет анализ боеготовности и перспективы Красной армии. По-моему — очень хорошая тема. И вам обоим придется вместе над ней потрудиться. Вот и узнаете друг друга получше. Что думаешь?
Идея Ворошилову категорически не нравилась, но противиться воле Вождя? Нет, такой ошибки он уж точно допускать не собирался.
— Главное — ввязаться в бой, а там уж война план покажет, — браво ответил председатель реввоенсовета.
— Ну вот и договорились. Думаю, другие члены политбюро тоже одобрят эту тему.
В этот раз в институте меня ждали с совсем иным настроением. Напряженность чуть ли не витала в воздухе. Поэтому быстро сказал, еще когда зашел, что все нормально, поджидавшему меня Лукьянову, после чего уже снова провел мини-собрание.
— Доклад прошел успешно, товарищи. Предварительно — работа нашего института оценена высоко. Но из-за того, что было подготовлено два доклада, мнения у членов политбюро разделились. Из того, что мне известно — Политбюро проведет еще одно собрание, чтобы окончательно решить — какие пункты из обоих докладов принять в работу и внести на их основе изменения в Госплан. Но это уже будет без нашего участия.
— А сейчас нам что делать? — после коротких, но бурных и радостных аплодисментов, спросила наша «сборщица» Ирина.
— Пока — отдыхать. Новой темы никто еще не давал, но пообещали исправить это упущение в ближайшее время.
На этой позитивной ноте все разошлись. Я тоже хотел последовать своим словам и отправиться домой. У меня сын недавно родился — и увидеть его хочу и помочь Люде надо, как мне кажется. Но чуть подумав, все же решил задержаться, пока не закончится официальное рабочее время. Мало ли, вдруг тему уже сегодня определят и позвонят, а меня нет на рабочем месте?
Как оказалось — сделал я все абсолютно правильно.
Когда через два часа на столе затрещал телефон, я умудрился закемарить на собственном стуле — сказалось нервное напряжение последних дней — и суматошно заозирался от резкого звука. В итоге трубку подняла Анна. Надо было видеть ее лицо. В первый миг она ответила вполне уверенно, представившись сама и не забыв назвать место, куда попал звонивший, а потом лицо ее вытянулось от удивления, рот приоткрылся, и она испуганно уставилась на меня.
— С-с-сейчас, — заикаясь, пролепетала она и протянула мне трубку.
— Огнев у аппарата, — ответил я, гадая, кто так мог напугать девушку.
— Сергей, — слышу я знакомый голос с очень характерным акцентом, — рад, что застал тебя на месте.
— А как иначе, товарищ Сталин? Рабочее время еще не закончилось.
— Ну так ты же жаловался, что работы сейчас у института нет, — слышу усмешку в трубке, — вот — нашлась.
— И по какой теме теперь работаем?
— Боеспособность и перспективы Красной Армии, — огорошил меня Иосиф Виссарионович. — Товарищ Ворошилов уже в курсе. Члены политбюро тему тоже поддержали. В этот раз четких сроков нет, мы понимаем, что область достаточно обширная и за месяц всех данных можно не успеть собрать и обработать. Но вы уж там не затягивайте.
— Ни в коем случае!
— Хорошо. Да и еще одно — дай трубку, пожалуйста, своей заместительнице.
С удивлением передаю трубку Анне. У нее лицо — белее мела. Руки дрожат, чуть не роняет трубку и, заикаясь, говорит.
— С-с-с-с… кха-кхм… с-слушаю.
— …
Что ей сказал Сталин, мне слышно плохо, но говорил он недолго, полминуты или даже меньше. После чего отключился, и Анна аккуратно положила трубку на аппарат. Я с любопытством смотрел на нее, ожидая, когда девушка придет в себя. Та заметила мой взгляд и растерянно сказала: