4. Если внешняя и внутренняя реальность в результате действия внешних обстоятельств, подавляющих стремление к удовольствию, превращается в ситуацию исключительного неудовольствия, то организм все равно следует принципу удовольствия-неудовольствия, даже если при этом разрушает себя. Суицид при меланхолии, к примеру, служит последней возможностью освободиться от болезненного напряжения.
Клинические исследования мазохизма позволяют сделать выводы, которые не противоречат принципу удовольствия-неудоволь ствия или тому, что нам известно о психической деятельности. Однако остаются нерешенными вопросы, касающиеся, в частности, | страха смерти и идеи смерти. Анализ характера показывает, что «инстинкт смерти» является результатом биопсихического подавления и что такого феномена, как первичный мазохизм, не существует. Более того, неверно было бы говорить о мазохизме, как об i особом импульсе стремления к неудовольствию. Однако в связи с этими вопросами возникают другие осложнения.
Поиск фактов, который я предпринимал, чтобы понять «принцип нирваны», помог выявить у моих пациентов стремление к разрушению, к неосознанности, к небытию; иными словами, появился психический материал, который вроде бы подтверждал существование исходного и искреннего стремления к смерти. Я всегда был готов пересмотреть свою позицию по этому вопросу и согласиться с оппонентами, если клинический материал подтвердил бы существование такого стремления.
Но мои тщательные поиски клинического материала, который смог бы подтвердить теорию инстинкта смерти, были безуспешными. Когда я все же начинал колебаться в правильности своего отказа от этой теории, вдруг обнаруживались новые неопровержимые аргументы против нее. С самого начала меня настораживало, что эта интенсивная борьба за разрушение возникает в большинстве случаев в конце лечения, то есть в то время, когда перед пациентами возникает задача преодоления оргастической тревоги. Такое стремление редко проявлялось у мазохистов, но довольно часто — у пациентов, демонстрирующих незначительные мазохистские реакции и при этом имеющих достаточно высокоразвитые генитальные установки. Я задавался вопросом: почему у пациентов, находящихся в шаге от обретения здоровья, имеющих едва выраженные признаки мазохизма и не проявляющих никакой негативной реакции на терапию (отсутствие «бессознательной потребности в наказании»), «молчащий» инстинкт смерти выражался столь сильно?
Ответ я нашел в своей собственной книге «Функция оргазма». Дело в том, что еще в 1926 году описал странный факт оргастической тревоги, столь часто возникающей под маской страха смерти, и отметил, что для многих невротиков идея полного сексуального удовлетворения ассоциируется с идеей смерти. Теперь такое объяснение показалось мне вполне удовлетворительным.
Типичная клиническая картина покажет то, что прежде, как правило, упускалось из внимания. Еще раз хочу подчеркнуть, что проверить этот феномен невозможно без применения техники анализа характера, которая полностью высвобождает вегетативное возбуждение. У пациентки с истерическим характером, ближе к концу лечения и через некоторое время после разрушения панциря, возникла интенсивная генитальная тревога. В своих фантазиях она представляла, что при половом акте ранит вагину; у нее появилась идея, что очень большой пенис, проникнув в маленькую вагину, проткнет ее насквозь. Эти фантазии основывались на опасениях, имевших место в раннем детстве, в связи с сексуальной игрой. В той степени, в которой генитальная тревога снималась, появлялись прежде незнакомые ей оргастические ощущения в гениталиях и бедрах. Она описывала их как «поток», «покраснение», «сладостное чувство» и, наконец, как прекрасное чувство растворения, приносящее ощущение удовольствия. Тем не менее очевидные остатки генитальной тревоги все еще сохранялись. Однажды ей пришла в голову фантазия о враче, который должен был сделать ей болезненную операцию, и в связи с этим она вспомнила, что сильно боялась врачей в возрасте двух-трех лет. Было ясно, что мы имеем дело с перегруженным тревогой генитальным влечением к аналитику, отводящемуся с помощью инфантильного страха операции на гениталиях. В этом не было ничего необычного. Но затем у нее возникли фантазии, доставляющие удовольствие, связанные с болезненной операцией на гениталиях. Она сказала: «Это замечательно, когда почти растворяешься, умираешь и в конце концов обретаешь покой». Она фантазировала почти в экстатичной манере, это напоминало ощущения под общей анестезией. Чувства, испытанные при этом, по ее словам, выражались в том, что она теряла себя и становилась «одним целым с миром», слышала звуки, «уже не слыша их», погружалась в себя и растворялась. Пожалуй, трудно пожелать лучшего описания «инстинкта смерти». Однако дальнейший анализ выявил истинную функцию такого поведения. Постепенно фантазии становились более конкретными, и обнаружилось разделение их на две различные серии: фантазии, сопряженные с удовольствием и связанные с неудовольствием. Содержание неприятных фантазий служило предпосылкой для реализации приятных. То, что казалось доставляющим неудовольствие переживанием и к чему по-мазохистски влекло, фактически состояло из двух частей. Перенасыщенные тревогой фантазии были такими: «Врач отнимает «что-то» от моих гениталий». Скрытые фантазии об удовольствии были следующими: «Вместо этого он дает мне лучшие гениталии — мужские». Для того чтобы понять это, необходимо принять во внимание, что у этой пациентки был старший брат и она испытывала сильную зависть к его гениталиям. У нее возникла идея, что девочка не может получить такого удовольствия, как мальчик, поэтому ей хотелось сменить собственные гениталии на мужские. То, к чему она стремилась на самом деле, было возможностью более полного интенсивного оргастического удовольствия, для которого, как ей казалось, необходимы были мужские гениталии. Сами по себе оргастические ощущения, однако, она переживала, испытывая те же самые чувства, которыми выражалось ее стремление к смерти. Оргазм, как и смерть, представлялся разрушением, потерей себя, растворением. Таким образом, один и тот же объект может быть предметом интенсивного стремления и интенсивного страха. Подобная ассоциация умирания и оргазма — явление всеобщее. Стремление к небытию, к нирване, к смерти, таким образом, идентично стремлению к оргастическому высвобождению, то есть к самому важному проявлению жизни. Не может быть идеи смерти, опирающейся на реальный опыт умирания, поскольку идея способна лишь изображать то, что уже пережито, а ведь никому еще не удавалось пережить собственную смерть. Анализ показывает, что идеи о смерти и умирании могут быть двух видов. В первом случае это идеи о тяжелом увечье, травме или уничтожении всего организма, в этом случае они сопровождаются сильной тревогой и группируются вокруг идеи генитальной кастрации. В других случаях — это идеи о полном оргастическом удовлетворении и удовольствии в форме растворения тела, расплавления и т. д., которые основаны на сексуальных целях. При особых обстоятельствах, как в случае мазохизма, оргастическое ощущение само по себе переживается с тревогой. В исключительно редких случаях, как ни парадоксально это может выглядеть с точки зрения теоретика инстинкта смерти, имеют место мечты о нирване. Таким образом, это свойственно мазохисту, у которого идея смерти развита слабо, поскольку здесь налицо застой тревоги.
Только сейчас, спустя почти двенадцать лет с начала резкого расхождения метафизической теории инстинкта смерти и клинической теории оргазма, стали проясняться важнейшие детали: эти два противоположных взгляда имеют общую отправную точку — это негативная реакция пациента на терапию, связанная с интерпретацией симптома. И тот, и другой имеют биофизиологическую направленность. Первый делает вывод о том, что существует безусловное желание страдать и умереть; второй — открывает характерно-аналитический подход к физиологическим и психофизиологическим проблемам. Может статься, что трудная борьба за точное понимание стоящих за этим фактов однажды закончится открытиями, касающимися жизненного процесса как он есть. Но многое уже определено: то, что теория инстинкта смерти пытается предстать как разрушение жизни, это именно то, что оргастическая теория все в большей степени начинает понимать как саму сущность живой материи.[66] Обсуждение, подобное этому, биологическое в своей основе, не укладывается в рамки психологии. Это определенно беседа не о пустяках, и от ее результата зависит многое, и ее содержание — решающий вопрос естественной науки. Это вопрос сущности и функций стремления к ослаблению напряжения, присущего всему живому.[67]
В процессе характерно-аналитической работы мы сталкиваемся с функционированием панциря, которое выражается в форме хронически фиксированных мышечных позиций. Данное функционирование можно понять, только исходя из принципа о заключении в панцирь периферии биопсихической системы.
Сексуально-экономический подход к этим поблемам осуществляется со стороны психического функционирования панциря и терапевтической задачи возвращения пациенту вегетативной подвижности. Помимо двух основных аффектов — сексуальности и тревоги, мы имеем третий — гнев или ненависть. Здесь нам придется представить себе то реальное явление, которое в речи именуется «внутренним кипением», чтобы понять, что подразумевается под неразряженным гневом или ненавистью. Эти три основных аффекта в принципе охватывают всю аффективную сферу: все остальное, что можно отнести к аффективному реагированию, происходит из них. Остается показать как и в какой степени гнев может возникнуть из определенных обстоятельств, вызванных двумя другими аффектами.
Сексуальность и тревогу, как мы выяснили, можно понимать как два противоположных направления возбуждения. Каковы же их функциональные отношения с ненавистью?