<в истинном свете>. Здесь есть два аспекта: (1) интеллектуальная функция сама по себе суть вегетативная деятельность; и (2) интеллектуальная функция может иметь аффективный заряд, интенсивность которого не меньше, чем у чисто аффективного импульса. Кроме того, характеро-аналитическая работа выявляет другую функцию интеллекта, которая тесно связана с инверсией и оппозицией стремлений. Интеллектуальная деятельность может быть структурирована и направлена таким образом, что она кажется искусно действующим аппаратом, целью которого является избежать познания, т. е. это выглядит как деятельность, уводящая прочь от действительности. То есть интеллект может действовать в двух основных направлениях психического аппарата: к внешнему миру и от него. Он может функционировать точно в унисон с самым сильным аффектом, а может также занять критическую позицию по отношению к аффекту. Не существует механической, абсолютно антитетической связи между интеллектом и аффектом, а существует скорее функциональная связь.
До настоящего времени вывод интеллектуальной функции из вегетативной казался очень сложным. Характеро-аналитический опыт открыл путь к пониманию и этой проблемы. Я проиллюстрирую это на примере пациента, в котором аффективное происхождение интеллектуальной функции было очевидным.
Анализ характера выявил маскировку пациента и устранил его учтивость и кажущуюся преданность как обман и отражение сильной агрессии. Тогда пациент начал развивать следующую защиту. Исключительно умный, он пытался понять все, что он скрывал с помощью бессознательных механизмов, и фактически преуспел в разрушении большинства аффективных ситуаций, угадывая их заранее. Он непрерывно проверял своим интеллектом всё для исключения различных неожиданностей. Становилось более и более ясным, что его интеллект выполнял защитную функцию и подстегивался сильными тревожными предчувствиями. К примеру, он всегда был чрезвычайно искусен в выяснении того, что я думал о нем в данный момент. Он был способен выводить это из различных факторов и из курса лечения. Он также был способен угадать и предвидеть, что произойдет в следующий момент. С точки зрения анализа характера, это поведение считалось не чем иным, как содействием; на самом деле, это было чрезвычайно ловким способом избегания глубокого проникновения. Первой задачей было сделать это оружие бесполезным для пациента, и это могло быть сделано лишь последовательным анализом его функции и уменьшением общения со мной. Пациент некоторое время продолжал использовать свой интеллект как защитный механизм, но постепенно становился неуверенным и встревоженным и в конце концов начал страстно протестовать, утверждая, что я не хочу его понять, что его интеллектуальная помощь была ясным доказательством его содействия и т. д. Я стал гораздо более последовательным в своем анализе его интеллектуальной деятельности как защиты против неожиданностей. Однажды мне пришел на ум термин для описания его поведения. Я сказал ему, что он напоминает мне хитрую лису или рысь. И тут, после короткого периода возбуждения, его защитное поведение разбилось вдребезги. Это случилось таким образом: однажды он снова начал сеанс с утверждения, что я не понимаю его. Затем постепенно его внимание сфокусировалось на эпизоде из его жизни, когда ему было три года, о котором он ранее рассказывал без каких-либо подробностей и аффектов. Он неудачно упал и сильно повредил левую руку, что потребовало медицинского вмешательства. Его отец взял его на руки и принес в хирургическую больницу. Теперь он вспомнил следующие подробности: он проходил мимо магазина, в котором были выставлены чучела животных. Он четко помнил двух из них: лису и северного оленя с большими рогами. Затем он смог увидеть себя лежащим на операционном столе, его руки были закреплены, его плечи были отведены назад в напряженном ожидании. Внезапно он вспомнил хлороформную маску, которую должны были надеть на него, и подумал: <Это мордочка лисы, которую я получу здесь!>. Действительно, лисья голова имеет большое сходство с хлороформной маской. Даже будучи ребенком, он знал, что лисы попадают в ловушки; в его родной деревне они попадали в стальные капканы с шипами, которые запирали одну из лап животного и <ломали кости>. По пути в больницу мальчик напряг свой ум, пытаясь понять, как он мог избежать этого несчастья. Возможно, в первый раз его ум послужил цели отражения нависшей большой опасности. И аналитическое лечение он отражал как опасность тем же способом, ловко, <как лиса>. Пациент отчетливо помнил, как после напряженного поиска спасения он пришел к заключению: <Это бесполезно, это совершенно бесполезно! Я в ловушке>. Он стал хитрым и осторожным до такой степени, что был неспособен ни действовать по своим политическим убеждениям, ни следовать определенному плану действий. Он был лисой в ловушке всю свою жизнь и, как хитрая лиса, активно ограничивал инфантильный страх быть пойманным в ловушку.
ПЕРЕПЛЕТЕНИЕ ИНСТИНКТИВНЫХ ЗАЩИТ
Было бы серьезной ошибкой предполагать, что при ослаблении или устранении одной защиты автоматически появляются условия для прилива либидо или что это позволит пациенту свободно общаться. Часто, конечно, после устранения аппарата зашиты начинают освобождаться аффекты, вместе с относящимся к ним инфантильным материалом. Аналитику следовало бы не допускать полного разрушения панциря характера, если в этой посреднической фазе он не делал ничего, кроме извлечения из текущего материала того, что прямо связано с текущей ситуацией переноса. Если аналитик допустит этот прорыв, он обнаружит, что пробитая брешь вскоре закроется снова и панцирь вновь будет функционировать, отражая воздействия. Маленькие прорывы, следующие за устранением индивидуальных уровней защиты, не следует путать с полным разрушением панциря. Причина этого кроется в специфической структуре закрытого панцирем психического аппарата, который мы обозначаем как переплетение защитных сил. Следующий пример проиллюстрирует это.
Если аналитик распознал защитную функцию и устранил навязчиво благовоспитанное отношение, которое составляет верхний слой психического аппарата, появляются импульсы отражения (к примеру, агрессия), которые производят изменения в пациенте. С точки зрения анализа характера, было бы неправильным в этот момент указывать пациенту, что он переживает свою инфантильную агрессию; это было бы неправильным, даже когда эта агрессия проявляется в открытом виде. Как мы указали, эта агрессия есть не только выражение инфантильного отношения к миру, но в то же самое время и отражение того, что лежит глубже, например, анальных пассивных стремлений. Если теперь аналитику удастся устранить этот слой защиты, то, что может подняться на поверхность, это не пассивность, а полное отсутствие психического контакта, безразличие к аналитику. Этот недостаток контакта есть явная защита, т. е. отражение страха быть обманутым. Если в ходе анализа терапевту удастся снова вывести на поверхность этот <страх пациента быть обманутым>, то за ним может скрываться глубокий инфантильный страх потери любимого объекта; в то же время, такой страх отражает более глубокие агрессивные импульсы пациента в отношении объекта, который однажды отверг его любовь. Наш пример может варьироваться, усложняться или упрощаться, в соответствии с типом. К примеру, может проявиться более глубокий слой агрессии, отражающий первоначальные деструктивные импульсы; в то же время он может отражать очень интенсивные орально-нарциссические потребности в любви. С точки зрения анализа характера, этот слой должен снова быть проинтерпретирован как защита, а не как вегетативное инстинктивное выражение. Следовательно, слои панциря взаимосвязанны, т. е. каждый импульс, который был выявлен, сам отражает более глубокие подавленные импульсы. Окончательный прорыв достигается только после того, как аналитик выявит множество различных защитных барьеров.
У нашего пациента вегетативное возбуждение, вполне вероятно, не было бы разрешено до тех пор, пока орально-нарциссические потребности в любви не были бы проанализированы как отражение истинных, первичных импульсов любви оральной или генитальной природы. Проработка различных стадий защитных формаций требует исключительного терпения и убеждения в том, что в конце концов проявятся первичные инстинктивные импульсы, которые больше не будут играть роль зашиты. Когда эта точка достигнута, обычно появляется новый катексис генитальности пациента. Однако взаимосвязи защитных функций все еще требуют полного клинического подтверждения.
В этой связи необходимо обсудить точку зрения, высказанную Кайзером, который считает, что можно полностью обойтись без интерпретаций. Кайзер рассматривает интерпретацию только в смысле осознания того, что было отражено. Я использую этот термин характеро-аналитической техники для любой формы аналитической коммуникации. Кайзеровское ограничение концепции интерпретации может дать некоторые преимущества: согласно им, установление поверхностной аналитической связи или изоляция черты характера не были бы интерпретацией в строгом смысле слова. Я могу согласиться с теорией Кайзера, если он подразумевает, что последовательный анализ сопротивления не только делает любую интерпретацию излишней, но и вообще должен исключить ее как ненужную. Моя <интерпретация в конце> - это практическая необходимость, поскольку характеро-аналитическая техника не усовершенствована пока до такой степени, что мы можем чувствовать полную уверенность в оперировании с защитными механизмами. Таким образом, его утверждения верны лишь для идеального случая характеро-аналитической работы.
БЕСКОНТАКТНОСТЬ
Первоначально психоаналитики представляли себе психический панцирь как суммарную совокупность всех подавляющих защитных сил; он мог быть динамически разрушен с помощью анализа формальных моделей поведения. Позднее было доказано, что эта концепция упускает из виду самый важный фактор. Даже после того, как нормальные формы поведения потерпели неудачу, даже после того, как были достигнут