Когда я вышел из ванной, она была в другой комнате. Света не было, и она сидела во мраке. Я не вошел в комнату, а только слушал настолько внимательно, насколько мог. Через некоторое время я услышал звук плача. Из-за чего она плакала, я не мог сказать и, подождав еще немного, пошел посмотреть, что она делает. Она вырвала полностью все страницы из Вашей книги <Функция оргазма>. На ней сейчас был купальный халат, и она продолжала ходить по комнате в темноте. Затем она взобралась на сундук в прихожей и стояла там в кататоническом состоянии, в руке была сигарета. Приблизительно через десять минут, в течение которых она стояла неподвижно, я позвонил доктору, чтобы спросить, что делать. Он предложил, чтобы я снял ее с сундука и подвел к телефону, чтобы она поговорила с ним. Я взял ее и стащил ее вниз. Она довольно легко поддалась, но когда я понес ее к телефону, начала брыкаться и настаивать, чтобы я ее отпустил. Я сделал это. Она надела халат и села поговорить с доктором по телефону. Я оставил ее одну, уйдя в другую комнату.
Доктор посоветовал ей принять две таблетки снотворного и лечь спать. Но после разговора по телефону ей стало значительно лучше и она сказала, что хотела бы посетить некоторых своих замужних подруг, с которыми у нее была назначена встреча. Мы вместе пошли навестить их и хорошо провели вечер. Несмотря на то, что она была еще не совсем здорова, я ее прекрасно понимал. Когда мы добрались домой приблизительно в 2 часа ночи, она приняла две таблетки снотворного и пошла спать.
Она проспала все воскресенье и отказывалась вставать, даже для того чтобы поесть и сходить в туалет. Наконец в понедельник утром она встала, но в тот день не пошла на работу>.
Через несколько часов после того, как я получил этот отчет, мне позвонила пациентка. Она хотела <что-то сделать, но не могла сказать мне что...> Я достаточно хорошо знал состояние пациентки, чтобы быть уверенным, что она не сделает ничего ужасного. Я знал, что укоренившийся шизофренический механизм вырвался наружу и все еще продолжал прорываться; что она делала кое-что специально, но знал также, что ее привязанность к лечению и ее уверенность во мне были достаточно сильны, чтобы удержать ее от опасных действий. Элемент взаимного доверия имел большое значение в наших отношениях. Она пообещала мне, что отправится в клинику в случае необходимости; я должен был поверить ей, чтобы закончить лечение. Нельзя вернуть шизофреника в нормальное психическое состояние, если не поддерживать его нормальную структуру и не рассчитывать на нее. Она знала, что я доверял ей, и это была наиболее сильная гарантия против опасности суицида. Дальнейший ход лечения, так же как и окончательный результат, подтвердили правильность этого положения.
После обеда того же дня мне позвонил ее брат: она полностью разделась, вновь взобралась на сундук и оставалась там в положении статуи, она сказала ему, что она богиня Изида.
Час спустя ее брат позвонил снова: она все еще стояла там неподвижно; очевидно, она не могла двигаться. Я посоветовал ему не горячиться и сказал, что она переживает определенную эмоциональную ситуацию, что содержание ее вне клиники, если это вообще возможно, является довольно важным условием успешного лечения, но он может вызвать скорую помощь, если почувствует, что ситуация опасная. Ему не пришлось вызывать скорую помощь.
Я также попросил его звонить всякий раз, когда будут изменения к худшему. Он не звонил до послеобеденного времени следующего дня. Пациентка пошла спать прошлым вечером сильно измученной. Сейчас, в 4 часа дня, она была все еще в постели и не хотела вставать. Ее мать упорно пробовала стащить ее с кровати. Я сказал им, чтобы они позволили больной поспать: она была явно истощена и нуждалась в отдыхе после сильного напряжения, которое она пережила.
Пациентка проспала до послеобеденного времени третьего дня, а в шесть часов вечера пришла ко мне. Она <была в больнице, чтобы снова остаться там, но больница была закрыта>. Я сказал, что ей нужно возвратиться в больницу, если она будет чувствовать в этом потребность. Она сказала, что не знает, может она вернуться туда или нет. Она боялась, что ей окончательно станет хуже, если она вернется. Я согласился с тем, что эта опасность была довольно велика.
В ходе этого сеанса, после сильного приступа, стало совершенно ясно, что она была очень близка к полному кататоническому расколу. Но я никогда не видел раньше такую ясность и такое здравомыслие при кататоническом состоянии. Обычно прояснение здравомыслие возвращаются после снятия ката-тонического оцепенения путем сильного гнева. Здесь никакой гнев не наблюдался - с неподвижностью боролось здравомыслие. Какая функция победит? Я не знал; никто не мог бы сказать.
Ее кататоническая неподвижность была очень сильной, но она очень хотела общаться со мной, разговаривать со мной, рассказывать о том, что в ней происходит. Она говорила очень четко, но очень медленно, каждое слово выходило наружу с огромным усилием. Выражение ее лица было подобно маске; она не могла шевелить лицевыми мышцами; но ее глаза не были затуманенными, напротив, в них был огонь здравомыслия и понимания. Ее речь. хоть и медленная, была четкой и упорядоченной, логичной и по существу.
Она рассказывала мне около трех часов, как на днях она <полностью погрузилась в другой мир>. <Силам> удалось затащить ее в этот мир против ее воли. Ей наконец удалось вернуться в реальный мир. Но у нее не было вообще никаких контактов с предметами и людьми. Все казалось как будто уплывшим на очень далекое расстояние. Ей было безразлично, было ли девять часов утра или вечера, смеялись ли люди вокруг или плакали, нравилась ли она им или нет. Она упорно пробовала приблизиться к своим ощущениям, но была не в состоянии что-либо сделать.
Она пристально смотрела на яркое пятно света на полу. Она знала, что это был свет, но в то же время он казался ей странным, <инородным>, как будто это было <что-то живое>. Мне было ясно, что она четко различает ощущения, но, несмотря на все свои усилия, она не может установить контакт со своим собственным восприятием.
Различие между ее внутренним состоянием до лечения и теперь проявилось прежде всего в состоянии смущения: сейчас она тоже смущалась, но в то же самое время знала абсолютно точно, из-за чего она смущалась. Это был огромный шаг вперед к выздоровлению. Эти понимания в процессе самого лечения очень важны. Они не только сообщают нам, что происходит при кататоническом оцепенении, но и открывают важные функции сознания. Каждый естествоиспытатель знает, насколько решающим является это для понимания самой большой загадки всей естественной науки - функции самовосприятия. На протяжении всего эксперимента я чувствовал и действовал гораздо чаще как естествоиспытатель, а не как психиатр.
Она хорошо помнила, что пыталась утопить своего брата. Но она утверждала, что это <хотели сделать они>, что она <пыталась сопротивляться им, но безуспешно>.
Из остального периода кататонии она помнила день, когда она стояла как богиня Изида, и следующие два дня, когда неподвижная лежала в постели.
Я разрешил ей говорить столько, сколько она хочет. Она вновь и вновь описывала свое отчуждение различными словами и картинами. В конце сеанса я отвел ее к оргонному аккумулятору. После 20 минут нахождения в нем ее реакции стали быстрыми и она почувствовала себя хорошо. Первая серьезная победа над кататоническим расколом была одержана.
На следующий день она вновь пришла немного заторможенной. Облучение в оргонном аккумуляторе вновь быстро устранило плазматическое сжатие. Это было очень обнадеживающим. Стало ясно, что оргонный аккумулятор сыграет большую роль в преодолении кататонических состояний биофизического сжатия организма.
Я должен признаться, что был сильно удивлен результатами, достигнутыми с помощью оргонного аккумулятора, хотя я уже был достаточно хорошо знаком с его ваготоническими эффектами. Я никогда не понимал недоверия со стороны врачей, которые никогда не работали с оргонной энергией, к этому методу.
Я сказал ее брату о заметном улучшении ее состояния, но вновь предостерег от слишком большого оптимизма. Я также посоветовал ему всегда быть готовым отправить пациентку в клинику. Пациентка со всем этим согласилась.
И уже на следующее утро с ней случилась беда. На сцену выступил полицейский менталитет психиатрических клиник. Вместо того чтобы получать информацию об экспериментальной терапии и ее результатах, чиновники от психиатрии забрали больную в клинику с помощью двух медсестер силой, не посоветовавшись со мной или с ее родственниками. Больная не сопротивлялась.
Это богоподобное могущество клинических психиатров является огромным препятствием для разумной психической гигиены. Они по-прежнему чувствовали себя всемогущими после всего, что они сделали с пациенткой. Последняя вела себя в данной ситуации превосходно. Я искренне надеюсь, что развитие психогигиены однажды будет в состоянии ограничить влияние суда и клинических психиатров и вынудит их обратить внимание на новые обнадеживающие попытки. Все старания многих месяцев могли пойти прахом из-за подобных действий со стороны должностных лиц. Никогда не будет нормальной психической гигиены, пока будут происходить подобные вещи.
Да, пациентка реагировала в некоторых случаях в опасной психической манере. Также верно, и я знал это очень хорошо, что я сильно рисковал. Но мы рискуем в нашей жизни каждый день, например, когда идем по улице, с крыш домов которой могут упасть кирпичи. Однако мы не заключаем в тюрьму владельцев таких домов. Мы не заключаем в тюрьму родителей, у которых дети стали преступниками, и мы не заключаем в тюрьму судью, который приговорил невинного человека к смерти. Следовательно, мы можем не опасаться хорошо контролируемых нами действий шизофреника. Моя пациентка была намного менее опасна, чем психопатический нейрохирург, который не допускает науку в свою клинику, или диктатор, который правит миллионами людей.