Напомню, что в лимфе находятся лимфоциты, вода и жир, а если точнее, жиробелки — липопротеиды, которые забираются из тканей, если не нужны клеткам. Лимфатические сосуды — это тайные дороги лимфоцитов, по которым те возвращаются в свои лимфоузлы — подразделения приписки.
А где же они были до этого? Как и положено воинам — «в горячих точках» или местах прорыва охраняемой границы: слизистых оболочках, подкожном слое. Мест, атакуемых непрерывно бактериями и вирусами, огромное множество.
Лимфатический узел (их тысячи в организме) называют регионарным лимфатическим узлом, потому что это ближайшая воинская или полицейская часть, где лимфоциты проходят обучение, инструктажи. Именно лимфатические узлы являются концентраторами иммунитета, и общего, и местного, а также иммунной памяти. Всего лимфатических узлов сотни тысяч в разных местах, а больше всего в груди, животе и шее, тогда как в руках и ногах намного меньше: эти части тела иммунитет защищает благодаря скоплениям узлов в подмышках и паху.
Формат книги не позволяет слишком подробно разобрать строение иммунной системы, оставим это для другой, той, что пока пишется и, даст Бог, скоро будет закончена[115]. Сообщу лишь, что анатомически к иммунитету можно отнести практически все ткани организма, которые как-либо соприкасаются с окружающей средой, микробами и могут подвергнуться вторжению извне. Исключим: мозг, мышцы, кости и органы вроде печени, почек и сердца. То есть те, которые условно стерильны и ни с какими микробами обычно не встречаются.
Легкие контактируют с атмосферным воздухом, кишечник и вся пищеварительная труба — это постоянное поле битвы, где микробы — гастарбайтеры, мигранты-резиденты не только живут, но и помогают организму, выполняя работу дворников, мусоросортировщиков и мусоросжигателей. А еще к иммунной системе можно без колебаний отнести желудок с его соком и кожу с потовыми железами, ибо и там и там тоже живут свои микробы-резиденты.
Резонный вопрос: какое они имеют отношение к иммунитету? Самое простое — механическое и химическое. Своим строением и выделяемыми веществами эти ткани и органы способствуют неспецифической обороне, то есть в общем защищают нас от вторжения и представляют собой те самые минные поля, колючую проволоку и прочие «штучки», благодаря которым микробы и вирусы подрываются, залипают, маркируются или даже погибают сразу на месте.
Для нас в этой книге, конечно, интереснее всего специфическая, избирательная защита от вредителей, способных обойти неспецифическую оборону и начать масштабное вторжение, то есть болезнь.
Для того чтобы заражение перешло в болезнь, одного микроба или вируса мало. Обычно «одинокий койот» при попытке начать заражение непременно наткнется на шерифа и получит пулю[116], если перед этим не угодит в «волчий капкан», не вляпается в лужу с «вонючим секретом скунса» или случайно не зацепит нитку с привязанным колокольчиком… А обычно ведь так и происходит. Слизистые оболочки, кроме того что на них уже обитают «мигранты-резиденты», еще и хорошенько удобрены различными выделениями тучных клеток, интерфероном лимфоцитов, неспецифическими иммуноглобулинами класса А, куда не вляпаться одинокому микробу или вирусу просто невозможно. Значит, локальное заражение может произойти только в том случае, если атаковать какой-то участок будут сотни тысяч или даже миллионы микробов или вирусов. Такое количество нужно для того, чтобы массой, как китайская армия, задавить погранцев и проломить неспецифическую защиту. А отвоевав небольшой (не больше 1 мм²) участочек слизистой оболочки, постараться закрепиться, перебив при этом и мигрантов-резидентов[117].
Если в организме этот агрессор ранее не бывал, действия иммунитета развиваются следующим образом.
Используется вся неспецифическая защита, какая есть в ближайшем окружении: все дежурные лейкоциты, лимфоциты, тучные клетки, эозинофилы и базофилы. Ткани наполняются различными биохимическими ядами, но только локально, и площадь этой реакции превышает площадь захваченной территории в несколько сотен раз, то есть если поле драки 1 мм², то площадь первичной реакции не превышает 1 см².
Хитрый агрессор съедает все, до чего может дотянуться: белки, жиры, сахар, при этом активно выпускает токсины, которые должны или усыпить наших защитников, или убить их — тут миндальничать некогда. Война идет не на жизнь, а на смерть. Если мощность экзотоксинов (внешних) достаточна, то микроб продолжает расчищать себе место будущего жительства, убивает клетки слизистой оболочки, пытаясь прорваться как можно глубже. Человек при этом испытывает легкий дискомфорт, зуд, жжение, незначительную боль, если в зоне боевых действий оказывается болевой рецептор.
По времени этот процесс занимает несколько минут, в тканях накапливаются продукты распада клеток и погибших микробов, по лимфатическим сосудам эти молекулы достигают ближнего лимфатического узла — обычно 10–15 минут для этого достаточно. За это время микробов уже в миллион раз больше, чем было в самом начале атаки, и они продолжают размножаться. Соседние бокаловидные клетки в раздражении активно выделяют слизь, стараясь потоком этой липкой жидкости смыть микробы и трупный яд. Тучные клетки выбрасывают гистамин, простагландины, пропердин, калликреин и другие вещества — все они называются обобщенно медиаторами (посредниками) воспаления. Их задача — перекрыть окружающие вены, лимфатические сосуды, артерии — уменьшить подачу кислорода и сахара в зону воспаления, чтобы за счет накопления лизосомальных ферментов, очень любящих воду, усиливался отек, также называемый перифокальным: получается, что как бы водяной вал окружает место воспаления.
За ближайшие полчаса к месту боя приходят регулярные части из нейтрофилов и лимфоцитов. Это обычно сегментоядерные гранулоциты, микрофаги и моноциты-макрофаги. Они отличаются не только размерами и формой ядра, но и способностью к выживанию, а также основной задачей[118]. Нейтрофилы бросаются в бой и начинают пожирать микробов, проглатывая их — фагоцитируя. Заключая в прозрачные пузыри — лизосомы, где с помощью специальных ядов — ферментов, стараются убить врагов. Добавлю, что часто это получается весьма неплохо, но есть несколько возбудителей с очень плотной шкурой, которым эти ферменты-яды как слону дробина. Например, микобактерии туберкулеза, проказы, палочки чумы и сибирской язвы. Не случайно эти бациллы относят к опасным и особо опасным инфекциям.
Чем же заняты моноциты? Они тоже фагоцитируют микробов, но как истинные спецназовцы понимают: это не просто враг. Это, во-первых, незнакомый враг, а значит — язык. Его нужно доставить в штаб на допрос, на осмотр криминалисту. А где у нас штаб? Правильно — в лимфатическом узле. И не надо думать, что один моноцит тащит одинокую тушку микроба в единственный лимфатический узел. Сотни моноцитов, кто целиком, кто частями, а кто и живехонького волокут по лимфатическому сосуду «языков» в «штаб», на полпути их уже встречает криминалист из оседлых дендритных лимфоцитов типа Т. Почему он так называется? Потому что эта амеба засела у себя «в кабинете», а щупальца выпустила «в коридор» (сосуд), где и встречает всех разведчиков с антигенами.
Собственно, это можно назвать стартом специфического иммунного ответа. Это очень важный момент. Когда он обычно начинается? С разными микробами по-разному, но, как правило, в течение первых суток с начала агрессии. Кстати, если там, в очаге воспаления, удается справиться с микробом, то болезнь на том и заканчивается. По всем службам проходит информация: все хорошо, враг повержен, никаких ответов творить не нужно. Однако если инфекция проникла не случайно[119], не в одном месте и не в единственном эпизоде, а в течение нескольких часов постоянно влетает и влетает… то вряд ли так просто все закончится. Потому давайте рассмотрим, как все происходит, когда микробы — злодеи, их много и они извне атакуют и атакуют.
Для воздушно-капельной инфекции очаг — помещение с больными людьми, которые выделяют ее в атмосферу, а для пищевой — большой объем какого-то употребленного продукта с огромным объемом микробов, например стакан сырой воды с холерными вибрионами[120].
Человек, мучаясь от жажды, выпивает такую воду. Часть вибрионов погибает в желудочном соке, но если воды было много, кислотность сока понижается и уже не убивает холеру. Та продолжает путь по кишечнику, где и атакует слизистые оболочки кишки. Итак, моноцит принес микроб или его части в лимфатический узел и передал для изучения дендритному Т-лимфоциту.
Тот, приняв «языка», начинает его изучать, сканируя белковый состав оболочки, содержимого цитоплазмы, то есть составляет портрет «особых примет» агрессора. Впоследствии его заключение ляжет в основу подробнейшей инструкции, какие именно иммуноглобулины (антитела) нужно создавать для специфической борьбы с именно этими микробами. На это изучение уходит иногда довольно много времени, вплоть до нескольких дней. А фрагменты продолжают поступать в лимфатические узлы. Этот факт влияет на понимание необходимости включения специфической защиты — создания антител. Почему это так важно? Причина в том, что создание всей цепочки по производству специфических иммуноглобулинов к возбудителю инфекции — дело очень дорогое, если взять эквивалент денег в организме — молекулы АТФ[121]. В клетках работает главное правило экономики: не стоит делать то, в чем нет объективной необходимости. А поступающие в лимфатические узлы куски микробов и даже целые живые бактерии сигнализируют, что производить антитела нужно.
Т-лимфоцит дендритный так назвали потому, что он, подобно дереву, имеет ветви, расходящиеся в лимфатические сосуды и внутрь лимфоузла. Той своей частью, что работает внутри, он пинает «сладкую парочку» — Т-лимфоциты хелперы и супрессоры. Обычно на два Т-хелпера (посредника) — один Т-супрессор