Конечно, такая ситуация сложилась отнюдь не сегодня. Приведу свидетельство одного из самых проницательных мыслителей середины XIX века Алексиса Токвиля, который писал в своей книге «Демократия в Америке» следующее: «Я хочу представить себе, в каких новых формах в нашем мире будет развиваться деспотизм. Я вижу неисчислимые толпы равных и похожих друг на друга людей, которые тратят свою жизнь в неустанных поисках маленьких и пошлых радостей, заполняющих их души. Каждый из них, взятый в отдельности, безразличен к судьбе всех прочих: его дети и наиболее близкие из друзей и составляют для него весь род людской. Что же касается других сограждан, то он находится рядом с ними, но не видит их; он задевает их, но не ощущает; он существует лишь сам по себе и только для себя… Над всеми этими толпами возвышается гигантская охранительная власть, обеспечивающая всех удовольствиями и следящая за судьбой каждого в толпе. Власть эта абсолютна, дотошна, справедлива, предусмотрительна и ласкова. Ее можно было бы сравнить с родительским влиянием, если бы ее задачей, подобно родительской, была подготовка человека ко взрослой жизни. Между тем, власть эта, напротив, стремится к тому, чтобы сохранить людей в их младенческом состоянии; она желала бы, чтобы граждане получали удовольствия и не думали ни о чем другом. Она охотно работает для общего блага, но при этом желает быть единственным уполномоченным и арбитром; она заботится о безопасности граждан, предусматривает и обеспечивает их потребности, облегчает им получение удовольствий, берет на себя руководство их основными делами, управляет их промышленностью, регулирует права наследования и занимается дележом их наследства. Отчего бы ей совсем не лишить их беспокойной необходимости мыслить и жить на этом свете? Именно таким образом эта власть делает все менее полезным и редким обращение к свободе выбора, она постоянно сужает сферу действия человеческой воли, постепенно лишая каждого отдельного гражданина возможности пользоваться всеми своими способностями.» Если отбросить детали и частности, то нарисованная картина не так уж далека от реальности «первого мира» в эпоху «социального государства».
Следует ли из всего сказанного, что свобода личности была и остается химерическим пожеланием? Каково соотношение личности и общества, и какова реальная роль личности в истории? Понимая всю сложность и необъятность этих вопросов, я не вправе уклониться от них.
Как заметил М.А.Бакунин, «человек одновременно и самое социальное, и самое индивидуальное из всех существ». В этой двойственности человека – ключ к ответу на поставленные выше вопросы. Давая этот ответ, я воспользуюсь некоторыми мыслями Бакунина и Борового, а также разработанным русскими мыслителями конца XIX-го века «субъективным методом в социологии». В чем сущность этого «субъективного метода»?
Ее можно выразить в нескольких словах.
I. Прежде всего, критерием и целью прогресса признается развитие личности – живой, чувствующей, страдающей, мыслящей личности. Любые надличностные фетиши и фантомы – Мировой Дух, Нация, Государство, Класс, Производительные Силы и т.д. – развенчиваются в их претензиях на абсолютное значение.
II. Методы естественных наук, с их объективизмом и отстраненностью, не переносятся на рассмотрение социальной, человеческой жизни. Предопределенность, фатализм, надчеловеческий характер исторического процесса отрицаются. Нравственная оценка происходящего не только не исключается, но прямо предполагается субъективным методом в социологии. Как отмечал Н.К.Михайловский, в русском слове «правда» органично соединяются два значения: «истина» (познавательная) и «справедливость» (моральная), а это означает, говоря словами поэта, что «все прогрессы реакционны, если рушится человек». «Естественное» и даже «неизбежное» не признается автоматически чем-то хорошим, прогрессивным – но, напротив, настоящее подлежит суду должного, действительность судится с позиций идеального.
III. Наконец, коль скоро в основу всех критериев оценки кладется именно развитие человеческой личности, человек понимается не как функция чего-либо (общества, государства, производства), не сводится к своей социальной роли и не раскладывается на функции. Современная машинная цивилизация с ее идеалом человека-машины, таким образом, оказывается очень эффективной с точки зрения организации производства и извлечения прибыли, но не с точки зрения развития и освобождения личности.
Эти несколько общих взаимосвязанных принципов субъективного метода в социологии нуждаются теперь в некотором разъяснении и конкретизации.
Сначала об «объективном» подходе – к истории, к обществу, к человеческой жизни. По-моему, претензия на объективность, на суждение от имени Господа Бога здесь означает или печальное недоразумение, или хитроумный обман. «Посмотрите на это явление с всемирно-исторической точки зрения…» – говорят нам просветители, Гегель, Маркс и многие другие. Откуда? Это из самодовольной современности, что ли? Подите, скажите родителям, у которых умер ребенок, что возможно еще большее несчастье! Подите к крестьянам XIV-го века в Европе (когда пол-Европы умерло от чумы) и поведайте им о Хиросиме! «Довлеет дневи злоба его».
Теперь о бытии, которое «'определяет сознание». Это, конечно, верно, но верно и обратное: сознание личности, ее протест, возмущение, стремление к идеалу, проявляясь в наших деяниях, преобразует мир. Мы ищем себе подходящие роли, и роли формируют нас, и ничто не задано окончательно и навеки. Зададим себе немного наивный вопрос: «может ли быть хороший буржуй?». Возможно ли такое? Не более, чем «гуманный палач». Любой достойный человек, встав на этот («буржуйский») путь, в какой-то момент, столкнувшись с реальностью своей роли (взятки, киллеры, нажива на труде рабочих, борьба с конкурентами и прочее) действительно может сделать выбор – но не выбор между тем – быть «хорошим» или «плохим» буржуем, а между тем, чтобы пожертвовать самим собой ради логики буржуев (роль «буржуй», логика борьбы, выживания съест его незаметно и постепенно) или – пожертвовать буржуем в себе ради своей логики. Подобный выбор существует у каждого. (За примерами отсылаю к богатейшей художественной литературе: «Ионыч» Чехова, «Гобсек» Бальзака, 'Портрет» Гоголя, романы Э.Золя и проч.)
Наши социальные роли – начальника, подчиненного, служащего и т.д. – не определяют нас навеки и фатально (как считают многие социологи, в частности, марксисты), но эти роли и не нейтральны по отношению к нашим личностям, к нашему содержанию, к «нам» в нас. Тут имеет место обоюдная связь, борьба, динамика – между личным и общественным. Невозможно как растворять личное в общественном, так и отгораживать его китайской стеной.
В истории не раз предпринимались попытки как увести личность в «башню из слоновой кости», так и, напротив, объявить социальное, политическое тотальностью, обобществляющей и определяющей личность целиком и без остатка. Мне кажутся одинаково наивными мнения о человеке и как о Робинзоне, и как о муравье. Люди не оторваны друг от друга – они связаны между собой. Ни один человек не может не относиться как-то к другим людям. Ты прочитал книгу, ты о чем-то подумал, ты не спросил другого о его настроении, когда он ждал этого вопроса – и это уже создает мир, формирует его, действует на других. Потому-то формально-правовой подход либералов: каждый человек – суверенен, независим, никто никому ничего не должен, никому ни до кого нет дела – недостаточен. Атеист Сартр метко заметил в одной из своих пьес: «Ад – это другие». Добавим: и рай тоже. «Ты в ответе за тех, кого приручил» (Экзюпери), и с этим фактом ничего не поделаешь.
С другой стороны, в каждом из нас есть свой особый мир, своя точка опоры, что-то, что (к счастью? к несчастью?) никогда не доступно другим. Вы выходите на улицу. Вокруг – злые, усталые, замордованные жизнью люди. На каждом шагу – навязчивая и идиотская реклама. В грязной луже валяется пьяный. На углу – наряд милиционеров с дубинками. Тоска. Но есть свободная территория. Это вы. Не все еще потеряно, черт возьми!
Не все потеряно – мы связаны с другими: в этом наш крест и наше спасение. Не все потеряно – мы отличны, автономны от других и способны к свободе!
Пусть все – как всегда: и зло, и добро во все времена – это некоторая константа, которая лишь меняет маски, и на смену допотопному людоедству и патриархальному рабству приходит «цивилизованные» и усовершенствованные Освенцим и Колыма, а угнетение лишь обновляет костюмы. Пусть Гитлер продолжает дело Нерона – зато ведь и Махно принимает эстафету у Спартака. Просветители в своем XVIII веке могли верить, что их Революция будет последней, окончательной, и за ней – царство Разума и Свободы. На деле оказалось – буржуазное общество с его оковами и гнусностями. Также и «реальный социализм» Советского Союза оказался весьма отличным от того социализма, каким он виделся в XIX веке. Но во все времена сквозь бетон настоящего прорастала трава вечного. Пора отбросить веру в Историю, веру в «светлое будущее», столь часто предававшую нас. Пора понять главное: личность находится в истории, погружена в нее, но не растворяется в ней, не сводится к ней и не служит ей. История будет тем, что мы из нее сделаем.
Сквозь исторически обусловленные и ограниченные программы и лозунги проступает вечное и непреходящее, что есть в нас. Человек связан с историей и социумом прочной пуповиной, но не сводим к ним – это-то и дает нам необходимую точку опоры, возможность мечтать и выходить за рамки настоящего, свободу воли и возможность судить действительность и плыть против течения. Наше место – промежуточное: если бы человек был заранее запрограммирован и растворен в обществе или полностью независим от него, он не мог бы изменять и преобразовывать его по своей воле.
Личность способна не служить «будущему» – всегда удаляющемуся, призрачному и обманчивому – но утверждать себя в настоящем, творить вечное в сегодняшнем дне. Все теории, рассматривающие прогресс как нечто автоматическое, фатальное, внечеловеческое и надчеловеческое, приносящие человека на алтарь истории и будущего, растворяющие человека в истории и социуме – делают личность бессильным заложником и инструментом бездушного Прогресса; таковы и гегельянство, и марксизм, и многие другие влиятельные учения. И наоборот, только отказавшись от «объективистского» и внеличностного подхода, отбросив химеру «конечной цели» и признав личность исходным пунктом и творцом общественной жизни, несводимым исключительно к социальным функциям и ролям, мы можем поставить анархизм на твердую почву.