рах.
Аргумент о том, что борьба бессмысленна (раз «абсолютная свобода и гармония недостижимы»), ровно как и аргумент о том, что «можно, однако, быть свободным и в тюрьме», бьют мимо цели. Из того, что зло, как таковое, неискоренимо, не следует, что ему – сегодня – нельзя и не следует сопротивляться и что его – в его нынешней форме – невозможно ниспровергнуть. Вспомните чудесный мир Толкиена – в нем Зло не раз терпело поражение и отступало на время, чтобы вновь появиться позднее и в новом обличье. А показанная здесь связь «внутренней» и «внешней» свободы (несвободы), также как связь личности и общества, развенчивают и сокрушают как позицию пассивного фатализма («от меня ничего не зависит»), так и самоизоляции («меня ничего не касается»). И все меня касается, и все от меня зависит! Мы – личности – влияем на историю, мы судим ее, мы творим ее, мы живем и действуем в ней, хотя и не растворены в ней целиком и полностью, и такое положение дел лишает нас «алиби» любого рода и дает возможность бороться, сопротивляться, влиять на то, что творится вокруг.
Это сущая правда, что сегодняшняя жизнь наша организована таким образом, что экзистенциальные вопросы полностью исключаются – совсем по Токвилю. Поэтому остается задавать их невпопад, кое-как, даже боясь показаться неприличным и несовременным.
Это правда, что «постмодернизм» нашей эпохи с его нагромождением выцветших смыслов и обесценившихся слов, порождает повсеместную безыдейность и беспринципность, тотальный антиутопизм и плоский прагматизм, сужение горизонтов и неприятие самой идеи альтернативы и радикальной критики существующего. Но это означает лишь, что можно и нужно идти против течения в поисках новых смыслов и новых горизонтов. Люди доверяют только личному примеру, и потому, борясь с рабством в себе, ты борешься и за свободу других. Но это уже вплотную подводит нас к новой значительной теме – теме Бунта, теме Революции. Революция – большое и звучное слово, которое в эпоху «постмодернизма», подобно другим словам-символам, обветшало и истрепалось до неприличия. Одним оно кажется смешным, другим – страшным, одним кажется модным, другим – устаревшим. Одни полагают, что это слово – Революция — все оправдывает и объясняет, другие убеждены в том, что этому слову нет никаких оправданий. Говоря об анархизме, никак нельзя пройти мимо этой темы. Но речь об этом пойдет уже в следующем – четвертом – «Анархическом письме».
23 ноября 1997 – 26 августа 1998 г.
Письмо четвертоеРеволюциодицея
Слово «революция» принадлежит к числу тех немногочисленных слов, которые ярко демонстрируют и мощь, силу, величие, и ничтожество, бессилие слова вообще. Это слово – и сгусток энергии, клич негодования, раскат грома, слово-символ, слово-программа, слово-знамя, поднятое над баррикадой современности. И это же слово – пустой звук, беспомощно и крикливо звучащий в жалкой пустыне и вызывающий досаду и брезгливую гримасу у прохожих. Слово – для кого-то волнующее и святое, для других – раздражающее и опозоренное.
Слово «революция» одних (немногих) сегодня воодушевляет, других (немногих) ужасает, у подавляющего большинства же, подобно другим звучным и красивым словам, не вызывает не только эмоций, но и даже ясного понимания: о чем, собственно, речь. Мы гораздо чаще произносим и слышим слово «революция», чем даем себе труд задуматься над ним. «Революция в моде», «революция в науке» (положительно–рекламный смысл), «революция в России» (ныне – ругательно-осуждающий смысл). Что же такое революция? Переворот, заговор злодеев, потоки крови, разнузданное насилие, варварство, диктатура, порожденная происками темных сил, которым все отчего-то «неймется»? Нечто необратимо-стихийное, происходящее время от времени то там, то здесь, точно извержение вулкана? Панацея ото всех несчастий, спасение или же – страшное бедствие, по сравнению с которым все другие бедствия заведомо предпочтительнее? Зло, против которого сгодятся все средства, или Добро, которое может пользоваться любыми орудиями? Можно ли ее навсегда избежать («время революций прошло», «их лимит исчерпан», «это – лишь стадия в модернизации общества»), или, напротив, можно ли и нужно ли ее «подготовить», «спланировать» и «возглавить»? Кто стоит за революцией: анонимные производительные силы (ортодоксальная «марксистская» версия), темные и зловещие заговорщики («контрреволюционная» версия), пламенные профессиональные революционеры, составляющие «авангард» народа (бланкистски-большевистская версия)? Оправданы ли в революции любые жертвы по принципу: «Лес рубят – щепки летят» или же недопустимы никакие жертвы (в том числе, осознанно-добровольные) и сама революция навеки опорочена их фатальной неизбежностью? (Одни с горящими энтузиазмом глазами кричат о сияющих вершинах и грядущих далях, другие – тоже с горящими, но уже гневом и негодованием, глазами – о миллионах жертв и бесплодных мечтаниях). Что она такое – Абсолютное Благо или Абсолютное Зло? Орудие или самоцель? Прихоть Истории, неизбежность или чье-то коварное преступление? Что приводит к революции и к чему она сама приводит? Хотя от 1789 до 1968 года опыт революций огромен, однако однозначной ясности и определенности нет как нет. Мифы, скороспелые поверхностные суждения, поспешные индульгенции всем революциям и революционерам и столь же поспешные анафемы им же на веки вечные – таков стандартный набор мнений по этому вопросу. Все это поневоле заставляет меня быть осторожным, неторопливым и пытаться четко и внятно определить свою позицию, не довольствуясь громкими «лозунгами» и парой глубокомысленных фразочек.
Сначала о том, что попроще. «Благими намерениями вымощена дорога в ад»? Сбрасывать со счетов эту народную мудрость, конечно же, не следует, но следует при этом (держа ее в уме) посмотреть и на тех, кто сделал ее своим главным жизненным девизом. Как правило, это люди, которые вообще отказались и от благих намерений, и ото всякой дороги, и никуда давно не идут, а, пожалуй, только плывут – исключительно по течению. Уже это настораживает. Позиция безусловного и абсолютного осуждения революции наполовину пахнет фарисейством, а наполовину – инфантильным нежеланием посмотреть правде в лицо. Однако и противоположная позиция: «Революция все спишет и все оправдает, это высшая Цель и универсальное, всегда пригодное Средство», – после Марата и Робеспьера, Троцкого и Ленина, Пол Пота и Че Гевары, – тоже не вызывает особого доверия.
Тому, кто сегодня имеет смелость называть себя революционером, необходимо подробно объяснить свою позицию и оправдать свою революционность. Пускай это четвертое «Анархическое письмо» явится революциодицеей (по аналогии с «теодицеей» – «оправданием Бога» или «антроподицеей» – «оправданием человека»). Не ссылаться на революцию, как на Верховного Арбитра и Адвоката, но, напротив, очистить ее ото всех – зачастую не лишенных оснований – обвинений и упреков, – вот моя задача.
Что же касается чрезмерно поспешных и легковесных утверждений о том, что «лимит на революции исчерпан», я хотел бы напомнить, что в марте 1968 года (за пару месяцев до «Красного мая») одна из ведущих французских газет вышла с передовицей под многозначительных и, как оказалось, до курьезности самоуверенным заголовком: «Франция спит». «Спала» она, однако, недолго – а как потом пробудилась! «Крот истории копает глубоко и незаметно» – примерно так писал бородатый классик марксизма. А усатый классик ницшеанства добавлял: «Не вокруг творцов большого шума вращается мир». Посмотрите на Аргентину, на Албанию. Нет ничего более безумного, смелого, самонадеянного и фантастического, чет.» позиция «реалистов», полагающих, что «все останется, как есть», и утверждающих: «это нереально», «это невозможно». Как удачно выразился однажды питерский анархист Петр Рауш: «О том, что время революций прошло, начали говорить с того самого момента, как это время наступило».
«Буря, скоро грянет буря!» Революции часто сравнивают со стихиями природы: ураганом, штормом, извержением вулкана, землетрясением. И это верный образ: в революции сосредоточен огромный выброс энергии, порыв стихии – лава копится веками, чтобы вдруг в одночасье вырваться на поверхность к ужасу одних и восторгу других. Оттого, конечно, нелепо думать, – как до сих нор еще полагают некоторые бронтозавры большевизма, что революцию (если это именно Революция, а не просто дворцовый переворот или путч) может кто-то «подготовить», «возглавить» и «устроить» (неважно, – считаем ли мы этого кого-то злодеем с большой дороги или Героем с Большой буквы). В революции всегда много стихийного, хаотичного, внезапного, непредсказуемого и неуправляемого. Ее действительно совершает, творит, импровизирует «масса», на короткий миг (он-то как раз и зовется Революцией) ставшая «народом». Однако ошибочна и противоположная точка зрения, рисующая революцию просто слепой и абсолютно бессмысленной силой, какой-то манией, эпидемией, вмиг непонятно почему охватывающей страны и нации. В отличие от природных стихий, революция – деяние людей (существ (отчасти) разумных и (отчасти) свободных), деяние народов, а значит, в ней всегда возможны элементы осознанности, осмысленности и целенаправленности. В ее хаосе проступает определенная логика, в ее потоке существуют развилки, моменты выбора – и этот выбор кто-то совершает. В революции, в отличие от землетрясения (от которого можно лишь спасаться) можно на что-то влиять, можно что-то оценивать и корректировать. Ее невозможно «организовать», но ее можно отчасти предвидеть (помните, у Маяковского: «в терновом венце революций грядет шестнадцатый год», да и Вольтер в 1770 году писал, что «мы подходим к эпохе революций»), ею невозможно «управлять», но на нее можно воздействовать, в ней можно участвовать, содействовать или противодействовать ей. Именно в революционные эпохи обнаруживаются и огромные возможности личности, и пределы этих возможностей: возможность измениться, начать жизнь заново, выбрать свое место в стремительно меняющейся ситуации и борьбе, кипящей не на жизнь, а на смерть, бросить свою «гирьку» на колеблющуюся чашу весов миропорядка, сознательно «углублять» революционный процесс, способствовать освобождению людей, или наоборот, убежать, устраниться, пытаться манипулировать другими, делая рискованную и смертельно опасную карьеру; и одновременно – невозможность: невозможность уйти из общества, выскочить из «революционной вселенной», встать вне ее или – всецело контролировать ее в качестве единственного всемогущего демиурга-повелителя. Набор ролей в революционном спектакле огромен – нет только двух: роли обитателя «башни из слоновой кости», напрочь игнорирующего общество и происходящие в нем перемены, и роли дирижера-сценариста, от начала и до конца просчитывающего и контролирующего революционную симфонию. Если кажется порой, что в этой роли выступали Робеспьер или Ленин, то это заблуждение: во-первых, их приход в качестве диктаторов уже сам по себе означал агонию революции, а во-вторых, именно с этими гениальным изуверами-политиками Дух Революции сыграл злую шутку, заставив их играть под свою дудку вовсе не то, что они полагали и, наконец, приведя первого к Термидо