щие под эту категорию (преступления без свидетелей), это убийства, кражи и насильственные или экономические преступления, когда преступник или преступники скрывали свои личности». Скотт, кажется, предполагает, что большинство преступлений такого рода совершается незнакомцами, и это популярная точка зрения, но, в удивительной степени, неверная. Некоторые убийства совершаются незнакомцами. Некоторые изнасилования совершаются незнакомцами. Удивительно высокий процент того, что Скотт назвал бы Экономическими Преступлениями, такими как кража со взломом и грабёж, совершаются родственниками, соседями и знакомыми жертвы.
Говорить, что «все, способные на такие поступки люди должны быть быстро отделены от общества, ради его защиты», значит, поступать гораздо более жестоко, чем при нынешней системе. Вот пример типичного «взлома». А одолжил велосипед своему другу Б. Б его не вернул. Потеряв терпение, А врывается к Б и забирает свой велосипед. Б находится дома и пытается остановить А, но тот отталкивает его в сторону. Юридически, А совершил два больших преступления: кражу со взломом и грабёж. Юридически не имеет значения, что А является владельцем велосипеда, потому что воровство – а грабёж является воровством с применением силы или запугивания – это преступление против владения, а не право (собственности). Но в реальности то, что сделал А, можно было бы назвать восстановлением в правах собственности. Некоторые люди, не заражённые юридической школой, подумают, что это оправдано. Другие подумают, что жалоба А законна, но он зашёл слишком далеко. Лишь немногие подумают, что А следует «быстро отделить», и при нынешней системе этого не произойдет. И снова нынешняя система оказывается более гуманной и разумной, чем система Скотта.
«В анархистском обществе нет наказания за преступление, только социальные меры <не является ли наказание за преступление социальной мерой?>. Единственная социальная мера для экономических преступлений – стопроцентное возмещение убытка». Этого явно недостаточно, ведь, значит, вы можете спокойно красть. Если вас не поймают, вы сохраните украденное, а если поймают, то просто вернёте это обратно. Либертарианские сторонники свободной конкуренции так же ратуют за то, что каким бы ни было наказание, но должно быть и полное возмещение убытка. Это в высшей степени справедливо. Проблема лишь в том, что это, как правило, невозможно. Украденные деньги потрачены, а украденные товары употреблены по назначению или перепроданы. Преступники, которых имеет в виду Скотт, почти всегда бедны. И он знает, что надо делать с тем, из-за чего они совершают Экономические Преступления. Если они не могут расплатиться, «их можно попросить (!) выполнить работу, если у них не достаточно средств, чтобы исправить то, что они повредили или украли». Их не надо «просить», их надо заставить. А это означает возврат к принудительному труду, к скованным одной цепью, к временному рабству, к наказанию, которого нет в нынешней системе. Осмелюсь сказать, никто до Скотта никогда не предполагал, что принудительный труд имел место в анархистском обществе.
Затем Скотт утверждает, что его версия анархии, являющаяся своего рода симбиозом – извращённым скрещением социализма и капитализма – настолько честна и эгалитарна, что при ней будет мало стимулов к совершению Преступлений Против Собственности, которые, он предполагает, будут совершать только клептоманы, бездельники и «идиоты», ведь зачем красть, если у каждого есть хорошо оплачиваемая работа? Он видимо не знает, что многие казнокрады, жулики и мошенники имеют или могут иметь хорошо оплачиваемые рабочие места. Смешно, но даже если он прав, остаётся вопрос, как бороться с теми, кто – не важно, по каким мотивам и причинам – тем не менее украл или иным образом нарушил неприкосновенность собственности. Его эссе о том, как бороться с антисоциальными пережитками при анархистской утопии, какой бы распространённой она ни была. Об этом и я хочу поговорить.
Я остановлюсь на понятии Скотта о «наказании». Он неоднократно заявляет, что в его анархистском обществе не будет наказания, и при этом он одобряет практики и институты – в их числе принудительный труд и тюрьмы – которые все признают за наказания. Скотт приравнивает наказание к возмездию. Хотя это слово иногда употребляется в таком ограниченном смысле, возмездие, как правило, не отождествляясь с наказанием, понимается скорее как одно из обоснований для наказания. Я не уверен, что даже наказание как возмездие может иметь место в анархистском обществе, но в любом случае, возмездие является лишь одной из общепризнанных целей наказания.
Существуют три других основных (и несколько мелких) обоснований для наказания. Одним из них является сдерживание, что просто означает противодействие. Скотт, кажется, предполагает, что сдерживание станет основанием для наказания, так как он возражает против смертной казни, потому что она не сдерживает. Существуют специальное сдерживание и общее. Специальное сдерживание наказывает преступника для того, чтобы удержать его от повторения поступка. Это обычное обоснование для родителей в наказании детей. Общее сдерживание использует наказание, чтобы на примере преступника препятствовать другим в совершении того же преступления. Сдерживание, кажется, не играет никакой роли в пенологии3 Скотта.
Другое обоснование – перевоспитание. Его идея заключается в таком изменении преступника, что он больше не будет совершать преступлений. Из всех обоснований для наказания она самая зловещая и наиболее дискредитированная, потому что не имеет завершения, не говоря уже о том, что совершенно неэффективна. Наказание в виде возмездия или сдерживания достигает логического финала, когда преступник получил по заслугам (возмездие) или он наказан достаточно, чтобы отвратить других от повторения его поступка (сдерживание). Но перевоспитание оправдывает неопределённый срок лишения свободы, так как никто не знает, насколько заключённый перевоспитан, и власти, осторожничая, продлевают срок лишения его свободы (для имиджа власти невыгодно, если освобождённый снова совершает преступления). Часто бывает, что освободившийся – не столько перевоспитанный, сколько уже старый и сломленный человек, не способный не только на преступление, а вообще ни на что. Скотт отказывается от перевоспитания – это один из немногих пунктов, где я с ним согласен.
Что приводит нас к третьему обоснованию наказания: ограничению правоспособности. Здесь идея в том, чтобы поместить преступника в такую ситуацию (как правило, в тюрьму), что он физически не в состоянии совершить никаких преступлений. Скотт с энтузиазмом относится к такому ограничению, хотя этим он только показывает, вероятно, неосознанно, что оправдывает наказание. Он яро выступает за «отделение» злоумышленников от всех остальных. Он говорит, что в этом случае они не в состоянии терроризировать людей вообще, не думая о том, что в этом случае они начинают терроризировать друг друга, и это очень распространённое явление в тюрьмах (убийство, воровство, анальные изнасилования и т.д.). Академические сторонники ограничения правоспособности поддерживают «селективное ограничение» – потому что мы не можем запереть всех – то есть ограничивать только тех преступников, которые совершают большое число преступлений. Этим криминалистам известно, что большинство осуждённых преступников утверждают, что больше никогда не будут совершать преступления, но лишь некоторые из них держат слово. К сожалению, социологи не в состоянии отличить, кто из преступников будет в дальнейшем совершать преступления, а кто нет. Я полагаю, не будет несправедливо сказать, что Скотт абсолютно ничего не смыслит в этих вопросах. Но это незнание не останавливает его от одобрения тюрем. Насколько мне известно, он первый анархист, который одобряет их. Будем надеяться, что последний.
Нужны ли нам тюрьмы?
Я бы подумал, что все анархисты скажут «нет». В течение пятидесяти лет радикалы, в том числе анархисты, выступали против тюрем. До этого момента никто не подозревал, что тюрьмы возможны в анархистском обществе. Такие анархисты, как Кропоткин и Беркман, выступали с основанной на личном опыте и чрезвычайно красноречивой критикой лишения свободы. Но Скотт говорит, что они незаменимы. «Самые буйные элементы общества» должны быть помещены в «центры лишения свободы» – его эвфемизм для тюрем – и он конкретно не говорит, как долго они должны будут содержаться в «местах заключения», «без всякого досрочного освобождения, которое может угрожать обществу». Тем не менее, мы не можем позволить этим заключённым (Скотт называет их «паразитами», на сталинский манер) жить за наш счёт. Запереть их недостаточно: они должны платить за своё наказание и отработать долги перед обществом.
Тюрьма должна быть «полностью самодостаточной». Это действительно было целью (так и не достигнутой) первых тюрем в Нью-Йорке. Скотт признаёт, что это не получится. Рабский труд, как известно, неэффективен. Люди, попадающие в тюрьму, – это обычно люди, у которых редко встречаются профессиональные навыки. Очевидно, что для тюремных чиновников наивысшим приоритетом является не перевоспитание и исправление заключённых, а их максимальная загруженность работой, дабы удержать от побега. Анархистские тюрьмы Скотта будут такими же. Только они будут управляться Коллективами Тюремных Охранников, Коллективами Надсмотрщиков. Какие люди добровольно станут тюремными надзирателями? Единственные люди, которые захотят ими стать, – это те люди, которые никогда не должны быть тюремными охранниками. Большинство из них, вероятно, будет бывшими охранниками тюрем – таких будет много – как правило, это люди с низким интеллектом, необразованные, без профессиональных навыков, обычно ни на что другое не годные.
Никакой анархист, за исключением, возможно, Скотта, никогда не опустится до того, чтобы стать тюремным надзирателем. Но, видимо, для Скотта возможно всё, когда дело доходит до организации коллектива. Назовите это коллективом, назовите его «народным», и возможно всё.