Но есть и другой вариант. Неисправимого преступника можно убить. Скотт отвергает смертную казнь, полагая, что она не сдерживает преступность. Я намного больше знаком с социологическими исследованиями о смертной казни, чем Скотт, и в них говорится, что смертная казнь не является сдерживающим фактором. Но это означает не то, что смертная казнь не предотвращает убийство (единственное преступление, за которое смертная казнь является конституционно допустимой), а означает, что казнь не предотвращает убийство эффективнее другого серьёзного наказания, пожизненного заключения. Я изучал эти исследования и считаю их убедительными. Но это не последнее по данному вопросу.
Я категорически против смертной казни, применяемой государством. Я, однако, не против убийства невыносимых людей, в качестве крайней меры. Неисправимые смутьяны должны быть изгнаны или, если они не захотят уходить и держаться подальше, убиты. Основываясь на своих обширных исторических и этнографических разысканиях, специально изучая негосударственные анархистские типы общества, группы, племена и вождества, я знаю, что все они – все они – прибегали в некоторых случаях к смертной казни. Но ни в одном таком обществе не было тюрем. Смертная казнь совместима с анархией, поскольку эта казнь назначается не государством. Тюрьмы несовместимы с анархией.
Если анархистское общество действительно окажется перед выбором, сажать ли в тюрьму определённых преступников (сохранив жизнь), или – если по какой-то причине не изгонять – казнить их, то я говорю: казнить. Потому что анархистское общество, на мой взгляд, это лучшая возможная форма общества, хотя и не идеальная, и если мы создадим его, то нельзя допускать её разрушения. Смертная казнь вызывает сожаление, но она не ставит под угрозу основу анархистского общества. Существование полиции и тюрем – это не просто компромисс в анархистском обществе, это отменяет анархистское общество как таковое. Слишком высокая цена, чтобы платить её за жизнь нескольких подонков.
Анархистские тюрьмы Скотта настолько кошмарны, что, чтобы развенчать его, не надо критики, достаточно цитаты:
«Тех, кто находится в заключении, лучше всего держать отдельно от спальных мест и выпускать на ежедневный период работ. Те, кто не хочет работать, должны оставаться в изоляции. Большие площади объектов лишения свободы должны использоваться для производства продуктов питания для употребления на объекте. Тяжёлая работа на объекте заставляет время проходить быстрее и расходует энергию человека, так что там будет меньше насилия среди заключённых. Те, кто ставит под угрозу жизнь других людей в тюрьме, не должны посвящаться в тонкости работы. Мы не можем ожидать, что объекты заключения будут самодостаточны. <Он прав> Они будут обузой для сообщества, которому придётся принять это как часть цены за свою свободу».
Однако сообщество не должно признавать эту «обузу», если оно хочет оставаться анархистским сообществом. Сама идея оказаться тюремным охранником тошнотворна для всякого настоящего анархиста. Идея Коллективов Надсмотрщиков, выполняющих грязную работу сообщества, ещё более отвратительна и представляет опасность для анархии. Предположение Скотта о том, что при установлении анархии потребность в тюрьмах в конечном счёте отомрёт, столь же убедительно, как марксистско-ленинская мысль о том, что при установлении социализма государство в конечном счёте отомрёт. Мы знаем, как в итоге получилось. Государство никогда не отомрёт. Оно должно быть уничтожено.
Иная установка
Я подверг Скотта критике по многим конкретным вопросам. Пока я не прочитал его эссе, я бы никогда не подумал, что для любого самопровозглашённого анархиста возможно защищать систему полиции, неправедного суда, а также тюрем с принудительным трудом. Я бы подумал, что это неудачная шутка. Это плохо, но это не шутка. Я взялся за то, чтобы противостоять этому. Так сложилось, что у меня есть соответствующие полномочия и образование в таких областях, как уголовное право и криминология (социология права). Но любой информированный анархист, который понимает, что такое анархизм, – а Скотт не понимает, – сам бы дошёл до большей части моей критики.
Причина, почему Скотт (очевидно, это легковозбудимый выпускник колледжа, левацкий белый мальчик из среднего класса двадцати-с-чем-то лет) завёл свой анархистский ответ преступности куда-то совершенно не туда, в том, что он начал с неправильного вопроса. Верный вопрос не имеет ничего общего с преступлением и наказанием. Это государственнические вопросы, а не анархистские. Анархизм о том, как люди могут максимально гармонично жить вместе. Анархистское общество не связано с преступлением и наказанием. Оно связано с урегулированием конфликтов и споров.
Здесь не место для повторения того, что я написал и опубликовал о разрешении споров, и как некоторые из нескольких форм разрешения споров могут найти своё место в анархистском обществе. Читатель может поискать эти тексты в Интернете или обратиться, например, к статье «Правосудие: первобытное и современное»[32]. Хотя Скотт бросается такими словами, как «арбитраж», он не знает, что они означают. А я знаю.
Настоящий «анархистский ответ преступности» касается не преступности, которую анархия по определению отменяет, а скорее решений проблем между людьми, или, по крайней мере, обеспечения средств для их решений, таких как посредничество и третейский суд, или, если ничего не помогает, изгнание или казнь. Возможности таких методов должны быть исчерпаны, прежде чем прибегать к полицейским, судам и тюрьмам Скотта. Единственное различие между системой уголовного правосудия Скотта и существующей системой уголовного правосудия в том, что его вариант намного хуже. Английские и американские суды общего права в течение почти тысячи лет размышляли о вопросах, которые даже не пришли Скотту в голову. Самый страшный их критик – и это был бы я – должен был бы признать, как и я, что есть некоторая мудрость в том, к чему они пришли.
И такие вот заявления (курсив мой) бессмысленны, если не сказать отвратительны: «Мы должны признать, что может понадобиться опыт нескольких поколений в новом обществе и множество осуждённых на тюремное заключение до того, как общество в целом освободится от дурного влияния капитализма, авторитаризма и шовинизма». Или, я бы добавил: освободится от дурного влияния левизны, культурологических исследований (о феминизме, неграх, квирах и пр.) и морализма. Марксисты обещали нам, что через несколько поколений (они изъяснялись расплывчато) государство отомрёт. Они не выполнили своего обещания. Скотт обещает, что понадобится лишь «несколько поколений», пока отомрут анархо-менты, анархо-суды и анархо-тюрьмы. Если всё это действительно сохранится в течение, скажем, ста или более лет, это никогда не исчезнет и должно быть уничтожено анархистской революцией против полицейского государства, называющего себя анархистским. Но я предпочитаю, чтобы всего вышеперечисленного вообще не было.
Правосудие: первобытное и современное
В 1948 году в плато Тонга (замбийском анархистском обществе в Африке) несколько молодых людей выпивали вместе, что с молодыми часто случается. Вспыхнула ссора. Один человек – А, ударил другого – Б, который позже скончался от полученных травм. Клан Б потребовал не мести, но компенсации, и не от А, а от его клана. Здесь, как и во многих первобытных обществах, ответственность индивидуальна внутри группы, но коллективна для других групп: это стимулирует группы сдерживать своих смутьянов. После долгих обсуждений внутри кланов и между ними состоялась встреча между представителями обеих групп – но это происходило не в западной традиции состязательности судопроизводства.
Родственники А сидели на одной стороне, а родственники Б сели на другой. Но самые важные участники спора сидели посередине. Это были люди, связанные с обеими сторонами, преимущественно родственными, а также экономическими и иными отношениями – и существовали перекрёстные связи между этими людьми, которые были по-разному связаны с обоими участниками происшествия. Посредники (чей авторитет повышался в случае разрешения спора) были в первую очередь заинтересованы в достижении решения, которое удовлетворило бы всех, и, во-вторых, в погашении эмоционального накала. В результате после долгих разглагольствований стороны пришли к компенсации, катарсису и разрешению.
Ещё лет на сорок раньше такая же проблема рассматривалась во многом похожим, но несколько отличающимся способом среди фермеров Ифугао, выращивавших мокрый рис в северной части Филиппин (они тоже были анархистами, но в более стратифицированном обществе, чем в плато Тонга). Опять же, спорщики пригласили на встречу своих родственников, но теперь с оружием в руках. Но люди посередине были также вооружены и поочерёдно угрожали своим родственникам с каждой стороны, что если те не образумятся, то они, сохраняющие нейтралитет, займут противоположную сторону и склонят чашу весов силы.
Также истец в Ифугао может обратиться к монкалуну (посреднику), (относительно) богатому «авторитетному человеку», влиятельному и уважаемому, – обычно это удачливый охотник, который не связан с любой из сторон. Единственное принуждение в процессе таково, что посредник, известный своими расправами над врагами, в случае необходимости станет запугивать ответчика в принятии своего посредничества. После согласия ответчика на это все контакты между спорщиками, кроме как через посредника, запрещены. Монкалун является арбитром, он занимается челночной дипломатией. Он получает высокую плату в случае мирного урегулирования, его репутация повышается, что ведёт к увеличению количества обращений к нему. Поэтому он работает без устали и, как правило, беспристрастно: убеждая истца в непомерности его требований и раздувая эти требования перед ответчиком – он «каждому участнику спора представляет сильные свидетельства в пользу другой стороны и часто пренебрегает её слабыми сторонами» (R.F. Barton).