Анархия и демократия: непреодолимая пропасть — страница 2 из 4

14

Нет никаких причин даже действительно добровольному участию быть обязательным. Приходя на собрание и присутствуя на совещании, я влияю на того, кто победит, не больше, чем зрители на стадионе, наблюдающие за бейсбольным матчем. Когда я голосую за того, кто проиграет, моё участие и мой голос, по определению, не влияют на решения. На самом деле, это то же самое, если бы я голосовал за того, кто победит, за исключением случая, если мой голос оказывается решающим, но это редкость. Таким образом, нормальная ситуация при прямой демократии та, что никто не соглашается на любые государственные меры, даже если он голосовал, и даже если он часть большинства.

Является ли согласие следствием проживания в коммуне, или где бы то ни было? Нет, если её жители ясно дают понять, что их проживание здесь не означает согласия. В конце концов, вы должны где-то жить, и если метод Букчина победит, коммуны распространятся по всему миру.15 Вполне возможно, в моём доме будет образована коммуна. Если мои новые соседи потом создадут ассоциацию, с какой стати я вдруг подпаду под её правила? Что если мои анархистские соседи и я напечатаем объявление о «политически свободной зоне» или о «постоянной автономной зоне»16 – значит ли это, что новички согласны на анархию? Я не обязан соглашаться только потому, что другие люди напечатали какие-то объявления.

Аргумент проживания много всего проясняет. Если проживание это знак согласия быть управляемым коммуной – даже если я настаиваю на обратном – то, значит, проживание это согласие быть управляемым правительством.17 Аргумент предполагает, что коммунары или самоуправляющиеся либертарианцы должны подчиняться существующему сегодня правительству, поскольку они проживают на его территории, хотя в какой-то момент их революция будет включать незаконные действия, включая непредсказуемую степень насилия, как допускает Букчин. Поэтому, если аргумент проживания действителен, Букчин обязан, законно и морально, отказаться от либертарианского самоуправления.

Как допускает Букчин, «множество либертарианцев»18 – на самом деле, все они – «раз за разом возражали демократии в этом аспекте». Точно: анархизм откровенно антидемократичен. Вот как это излагает Эррико Малатеста:

Мы не признаём право большинства навязывать закон меньшинству, даже если воля большинства по нескольким сложным вопросам действительно может быть установлена. Факт наличия большинства на одной стороне никак не доказывает его правоту. На самом деле, человечество всегда развивалось по инициативе и усилиями отдельных лиц и меньшинств, в то время как большинство, по самой своей природе, является малоподвижным, консервативным, покорным превосходящей силе и установленным привилегиям.19

Дэвид Миллер обобщает позицию в энциклопедической статье об анархизме: «Никакой анархист не позволит вынуждать меньшинство выполнять решение большинства. Для принуждения требуются принудительные полномочия, что является отличительной чертой государства».20 Альберт Парсонс, упоминавшийся вначале, говорил о том же. Управление большинства, как любая другая форма государства, сводится к понятию «кто сильнее, тот и прав».21

Принуждение это вопрос. Большинство может делать всё, что угодно – в своих собственных рамках. Продолжая несообразности, Букчин (вторя Синди Мильштейн) требует пояснений о том, как принимать решения, если не большинством – стандартная государственническая позиция, как отметил Роберт Пол Вольф.22 Не задерживаясь для ответа, Мюррей Букчин пускается в длинную тираду против консенсуса о принятии решений, приводя в пример – вероятно, личностный и корыстный пример – Clamshell Alliance.23 Консенсус должен быть неприятным явлением для человека с такой волей к власти как у Букчина, но аргумент против консенсуса не является аргументом для управления большинства. Он ненавидит консенсус настолько, что называет его «унижающим достоинство, а не демократическим», (!) потому что возвышает количество над качеством.24 Под качеством он имеет в виду: Мюррей Букчин. Я собирался написать, что Платон и Ницше «не могли бы сказать лучше», но, конечно, они говорили об этом лучше. Букчин редко говорил что-либо такое, что кто-то не сказал бы лучше.

Есть и другие возможности, в том числе временное бездействие25 и временное разделение. Брайан Мартин рекомендует демархию, случайный выбор добровольцев из членов функциональных групп по принятию решений. Барбара Гудвин предлагает лотерею для широкого спектра вопросов, помимо выбора присяжных.26 Установление правил вообще может быть не важно в тех структурах, что предлагает Вацлав Гавел, которые являются «открытыми, динамичными и малыми» – и временными.27 А лучше, если «по возможности решение должно быть таким, при котором большинство и меньшинство могут каждое следовать своей собственной политике и объединяться только во избежание столкновений и взаимных вмешательств» (Джованни Бальделли).28

Малатеста указывает на очевидное: «Поэтому, по нашему мнению, необходимо, чтобы большинство и меньшинство пришли к совместной плодотворной жизни взаимным согласием и компромиссом, интеллектуальным распознаванием практических потребностей общественной жизни и полезностью уступок, которых обстоятельства делают необходимыми». Он также предлагал третейский суд, но ожидал, что это будет таким же случайным, как формальное голосование. Если разность во взглядах невозможна, если она не стоит размежевания, если «долг солидарности» требует единства, тогда меньшинство должно уступить, но даже в этом случае только добровольно.29 Будет ещё одна возможность. В отличие от «демократии, которая обычно этого не подразумевает».30

По иронии судьбы, управление большинства не было даже афинским идеалом, а только практикой. Идеалом был консенсус; это не так очевидно, ведь большинство вопросов ставилось на голосование. А вот как говорит Букчин, до конца 1960-х годов «городские совещательные дискуссии в Вермонте часто предпочитали общественный консенсус»!31 Букчин романтизировал эти остатки прямой демократии, хотя их не было даже там, где он жил: в городе Берлингтон, штат Вермонт.

Анархисты признают консенсус за метод принятия решений как соответствующий – не обязательно предопределённый – их принципам, тогда как управление большинства таковым не является. Некоторые люди могут удивиться, узнав, (как я, например), что консенсус также является единственным парето-оптимальным методом управления решением.32 За исключением эго Букчина, полезность консенсуса зависит от социальной среды. Если коммуна это органичная социальная среда, то граждане в принятии решений будут основываться не только на обсуждаемых вопросах, но и уделять должное внимание последствиям принятия решений в их дальнейших отношениях друг с другом.33 В небольших населённых пунктах без особой социально-экономической дифференциации, отношения, как правило, используя термин антрополога Макса Глюкмана, «мультиплексные», многоцелевые – парень по соседству это не просто сосед, он также является членом прихода, случайным наёмным рабочим, кредитором, возможно, троюродным братом, и т. д34. Городские собрания в Новой Англии не были прямой демократией на практике: в их «презрении к прямой демократии» они стремились и часто достигали консенсуса. Дебаты и разделение были редки.35

В подлинно органичном обществе прийти к консенсусу не должно быть трудно. У жителей племени Басари в южном Иране, которые являются пастухами-кочевниками, первичные общины – это лагеря на 10—40 палаток (в течение большей части года). Каждый день все важные решения о том, как далеко двигаться и куда, принимаются единогласно главами семей. Ежегодные собрания тысяч черногорских соплеменников делают реалистичным принятие политических решений на основе консенсуса.36 Несомненно, Clamshell Alliance исповедовал коммунальную идеологию, но в действительности это была группа, члены которой объединялись ради относительно узких политических целей. Консенсус в такой организации, вероятно, становится формальностью.

Хотя Букчин не имеет аргументов за управление большинства, он цитирует самый известный аргумент за прямую демократию, предложенный Руссо, которого Бакунин называл «истинным основателем современной реакции»:

Суверенитет не может быть представляем по той же причине, по которой он не может быть отчуждаем. Он заключается, в сущности, в общей воле, а воля никак не может быть представляема; или это она, или это другая воля, среднего не бывает. Депутаты народа, следовательно, не являются и не могут являться его представителями; они лишь его уполномоченные; они ничего не могут постановлять окончательно. Всякий закон, если народ не утвердил его непосредственно сам, недействителен; это вообще не закон. Английский народ считает себя свободным: он жестоко ошибается. Он свободен только во время выборов членов Парламента: как только они избраны – он раб, он ничто.