Гюисманс посвятил Франсуа несколько своих ранних «розенкрейцеровских четырехстопных цветов», но цензура сняла пугающее посвящение. Надо сказать, казненный не уважал поэтов, отзываясь о них: «Эти господа знают только одно, какое слово вовремя взять в кавычки, но далеко не все слова хотят в кавычки попасть, поэты напоминают мне тюремщиков, удерживающих нас здесь».
Его фамилия звучит, как модель пистолета. Психологи отрицали связь между фамилией и судьбой. Больше всего его бесило, если человека обозначали цифрой (бейсбольный матч, контрольное тестирование в конце полугодия, репетиция атомной бомбардировки, анонимные записки от девчонок). Назвать свой номер вслух или носить его на спине — самая безжалостная из известных ему пыток. Во всем остальном он был нормален, и психологи усматривали в его муках сложную связь с манией навязчивого счета, вирус которого паразитирует в некоторых головах.
Стандартное будущее — подниматься в каком-нибудь из легионов автоимперии, — опробованное тысячами его предшественников в трагической и комической версиях, радовало мало. Он даже не мог представить, каким по счету сотрудником со дня основания «Четырех Колес» он станет. Зарегистрировал на свое имя фирму «Необратимые сюрпризы» и провозгласил офис, повесив на своей двери слова: «Комната без будущего». Чем будет заниматься его предприятие, ни с кем не делился, только загадочно намекал: «Будет конкурировать с «Четырьмя Колесами».
Он заканчивал школу, впрочем, весьма посредственно, американская система обучения с цифровой системой оценок никогда не устраивала его, в частности литератор так и не провел ни одного занятия по любимому его автору — Федору Достоевскому, сославшись на то, что нельзя тратить на русских время в условиях холодной войны. Старенький отец презентовал отпрыску неплохой пистолет 32-го калибра, совсем другой, не «фамильной» марки, на крайний случай. Мог ли папа догадываться, как скоро крайний случай произойдет.
Прочитав в криминальном журнале о подвигах шизофреника Спека, он снял слова с двери и кое-что изменил в них, теперь входная надпись гласила: «Комната Будущего». Глава «Необратимых сюрпризов» решил идти в историю США, но оттягивал решающий бой, тренируя меткость на банках «пепси» в брошенном коровнике, и дочитывал «Братьев Карамазовых». Перелистнув заключительную страницу, он отправился на автобусе в косметическое училище Роз Мари с целью «разукрасить» там побольше барышень. Он принудил целую группу будущих «техников лица», «воскресителей кожи» и «устранителей природных дефектов» лечь на пол класса розочкой. Центром еще живого цветка был он сам. Преподавательница предупредила нарушителя: «Через минуту сюда придет целая смена учениц». «Ого, — смеялся он, — целая смена! Хватит ли на целую смену кармана патронов, как вы думаете?» Потом он начал непрерывно, почти не целясь, стрелять, цитируя любимое, из Достоевского. Он стрелял в ответ на заданный через дверь вопрос: что, собственно, делается в классе? — и кричал: изучаем стрельбу! Он стрелял, пока Роз Мари не окружили полицейские машины. Вышел к ним сам, протягивая руки для браслетов, не сопротивляясь. «Уважайте полицию и прессу», — поучал он собравшихся, полностью счастливый. На суде пересказывал по памяти монолог подсудимого Карамазова. Предположили, что симулирует паранойю. Следующий номер криминального ежемесячника вышел с его улыбающимся портретом и крупно набранной фамилией на обложке.
Потрясающие динамитные взрывы в зданиях судов на бульварах Сен-Жермен и Рю-де-Клиши. Взрывы, потрясающие основы права и вывески нотариальных контор на соседних домах. Двенадцать госслужащих погибло, одному случайному посетителю, зашедшему к чиновникам с просьбой, обожгло лицо и вышибло глаза. После шока, давая показания, этот пострадавший господин не смог вспомнить, зачем именно приходил в суд, поэтому некоторое время калеку подозревали, но отыскались его родственники, которые подтвердили, да, ходил заново поставить печать на судебное решение о наследстве, ибо ее было почти не видно, правда, теперь, без глаз, он не видел уже никакой, даже самой четкой печати.
Газетный успех акции окрылил Р. Тайно встретившись с хроникером «Ле Галуа», он взял на себя ответственность за «войну с судьями», пожалел случайного посетителя и заявил: «Динамита достаточно, чтобы разнести дом любого гада, вслед за юристами мы переправим на тот свет нескольких банкиров и депутатов, там наших жертв, надеюсь, ожидает настоящий, более сведущий трибунал. Никто не виноват, что путь в небесную прокуратуру революции пропитан порохом и кровью».
Сын сталевара и чахоточной безработной истерички в 37 лет расхотел быть просто полуголодным маляром; прочитав Прудона и познакомившись с подпольщиками из анархо-синдиката, он решил попасть в будущие книги и поселиться там в маске революционного мстителя.
В Сент-Этьене Р разбил молотком черепа семейству владельцев магазина, обложившего чудовищными долгами местное население. Р открыл склад для гулявших мимо прохожих, предлагая всем брать по справедливости. Алчная реакция уличных расхитителей несколько его опечалила, но наставник-синдикалист сказал, что это всего лишь «тень прошлого рабства».
В горах недалеко от Фореза он выследил банкира, приезжавшего в одинокий, почти заброшенный, дом медитировать и валяться с любовницей. Женщину он отпустил, обидев народным прозвищем, а финансиста задушил шнурком, предварительно вытребовав у богача чек на 35 тысяч франков.
Деньги понадобились восставшему рабочему для изготовления синдикалистских листовок. В недорогом пролетарском кабаке его и взяли с этими листовками по наводке хозяев заведения.
Воззвание начиналось с лозунгов: «Одоление духа! Самодержавие смуты!» Эту излишне выспренную форму предложил безработный поэт-символист, привлеченный Р для сочинения манифестов и некрологов, впрочем, дальше шла вполне вменяемая экономическая констатация необходимости создания непартийного пролетарского фронта.
Полицейскому при задержании он до кости прокусил руку с криком: «Да здравствует анархия!» Товарищи сделали для Р все, что смогли, т.е. в день казни вырезали хозяев кабака, вызвавших полицию и предавших чумазый класс. При помощи модной тогда среди криминалистов антропометрической системы Бертильона удалось доказать вину Р по всем преступлениям.
Р мог бы намекнуть, что «по всем преступлениям» нужно доказывать вину кое-кого другого. Если наша вселенная действительно началась посредством взрыва единственной капли, значит, реальности предшествовало некое взрывное устройство. До вселенной была только бомба. Плодородная бомба. Время и пространство, окружающие нас, — перманентный террористический акт. Любой вариант эксплозии, в том числе и политический, повторяет попытку творения. Отсюда «кто рушит — тот строит», написанное на черных знаменах. Класс, который создает, имеет право взорвать. Борьба с терроризмом, попытка предотвращения взрыва, эксплозии, вторжения продиктована неосознанным инстинктом уставшего большинства. Усталое большинство желает отменить жизнь, запретить действительность, вычеркнуть из бытия (читай «из взрыва») самих себя. Сделать вид, что ничего не было, что мир как бы и не возникал, что бомба не взрывалась. Или, по крайней мере, «не должна» взрываться. Вселенная — перманентный теракт, экспансия, агрессия, заявление о себе, манифест плодородной бомбы. Бросая бомбу, вы творите новый мир, бросаете семя невозможного, в ситуации эксплозии на территории взрыва не действуют вампирические законы обычной, инертной материи.
Р мог сказать это, но он этого не знал. Ни о каком образовании при таком происхождении и темпераменте речи идти не могло. Ему оставалось чувствовать и ненавидеть. Когда Р повели к гильотине, несколько месяцев молчавший террорист громко запел бандитский гимн: «Хочешь добиться победы? Режь на куски господ! Хочешь добиться счастья? Вешай попов, обманувших народ!»
Он успел выкрикнуть: «Свиньи, динамита хватит всем!» — прежде чем зеркальная сталь срубила кричащую голову. Так погиб простой рабочий, убийца и анархист Р. Некролог, написанный тем же неудачливым поэтом, был опять слишком искусственным и витиеватым. Английская организация CLASS WAR причислила Р к «мемориалу профессионалов».
Семинаристом он пробыл всего три класса. Достаточно для того, чтобы оправдать уголовное прозвище. Сын уездного головы удрал в Москву, сохранив от прошлого лишь страсть к духовному пению. В 13-м году начался его «красный путь в проклятом городе», как сам он поэтично объяснил следствию.
Двое разочаровавшихся в честном заработке и великом посте рабочих, немой беглый каторжанин, сынок пропившего все мещанина и сбитый с толку обещанием богатства племянник семинариста встали под его начало.
Не отпускать живьем, опускать в землю — был их первый закон.
Связали извозчику руки вожжами, а экипаж с раздетыми донога пассажирами пустили с моста. Вдову дьяка и ее инокиню-сестру семинарист лично мучил всю ночь в лесном разбойничьем шалаше: молотком дробил голени, отрубал мясным ножом груди, прокалывал языки горячей иглой. За что-то мстил, хотя и видел их впервые. Если очень кричали, семинарист начинал тяжело, громко петь любимые псалмы, не оставляя страшного кровавого труда.
Никогда не стрелять — вторая заповедь отряда. «На земле и без нас шуму хватает». Стрелять дозволялось только семинаристу и только в своих, на пасху атаман пристрелил «иуду-каторжанина» за то, что тот скрыл от общины в сапоге 50 рублей.
Купцу и заводчику, заманив их в лес «девочками», отрубили по основание руки и положили «кукол» в овраге, к утру вся кровь из них вышла, руки скормили собакам на охотничьей усадьбе.
Семинарист старался убивать сам — третье правило, чтобы ясно было, кто хозяин. Двое «слуг», выслеживая иностранца, жирного петуха, попались на мелком воровстве в кондитерской и сдали хозяина, рассказав о всех его восемнадцати жертвах.
В анкете напротив «род занятий» семинарист вывел «интеллигент», на допросах требовал к себе обращения на «вы». Скованный наручниками, семинарист зубами схватил со стола револьвер и выстрелил. Пуля сбила полку. Пока ошалевший следователь метался по кабинету, а секретарь упал под стол, семинарист сиганул в окно и пустился в бег, догнали только на углу, солдаты. Суд приговорил атамана к повешению. «Очень надеюсь на царя и на революцию», — признался обвиняемый прессе и оказался полностью прав. В связи с трехсотлетием правящей фамилии казнь заменили двадцатилетней каторгой. В феврале 17-го революция выпустила его из камеры, и семинарист поспешил на розыски двоих «иуд», чтобы удавить их одной петлей. «Пока я убивал, грех был на мне, но когда меня продали, они обвиноватились», — скажет он позже. Теперь он работал один и никому не доверялся. Патологически выполненные убийства и остроумные грабежи завершились лишь в марте 20-го, когда семинариста повязали-таки люди Дзержинского. «Стихийный марксист», — заявил рецидивист о своих взглядах большевикам на допросе. Следователь попросил разъяснить фразу Маркса «бытие определяет сознание». Выяснилось, что под словом «бытие» преступник подразумевает книгу Ветхого Завета. Ему не поверили. Он был расстрелян.