Он размотал маленький шарик, и получилась тонкая обувь, сотканная из каких-то шёлковых ниток. По форме это напоминало наш чулок.
– Какая тонкая! – удивилась женщина.
– У нас материя очень тонка, ведь она не охраняет, не защищает нас от холода. Она у нас всегда летняя, – смеялся человек из страны Анархии.
– Но такая тонкая! Ведь в сложенном виде она имеет величину горошины.
– Так что же? У нас всё наше платье, когда его складывают, вмещается в скорлупу маленького ореха.
Мы взяли обувь. Но не знали, что с ней делать.
– Снять ли наши ботинки или натянуть эти «чулки» сверх ботинок? – спросили мы.
– Как хотите. Она растяжима.
– Что это за материя? Шёлк, что ли?
– Зовите это шёлком, если вам угодно.
Мы «обулись».
– Теперь идём.
– Пойдём.
Мы попытались подняться. Ноги слушались, тело слушалось, мы стали подыматься.
Сначала я делал усилие, думая, что это хождение по воздуху требует сильного напряжения. Скоро я убедился, что это ни к чему. По воздуху легче ходить, чем по земле.
– Всё же это очень странно, – сказал я.
– Ничего не понимаю, никак не пойму, как я шагаю, – сказал юноша.
– Не понимаю! Почему не падаю вниз, – сказал рабочий.
– Странно! Непонятно, – сказал угнетённый народ.
– В стране Анархии нет ничего непонятного. Поймите наконец, что мир вовсе не должен быть понятным. Вы в новой обуви, но вы всё ещё при старых взглядах и понятиях, – усмехнулся человек из страны Анархии.
– Давайте смотреть и видеть, – провозгласил после маленькой паузы человек из страны Анархии.
– Давайте!
– Мы в отделе летательных аппаратов! Вот все летательные машины наши, от самых неусовершенствованных до самых усовершенствованных.
– Какое огромное неисчислимое множество! – воскликнул рабочий.
– Чему удивляетесь, ведь здесь собраны все наши изобретения, сделанные в этой области.
– А каким образом сюда попал этот экипаж, запряжённый лихой тройкой? – спросила женщина, указывая рукой на висящий в воздухе шестиместный экипаж.
– Это летательный аппарат, сделанный по образцу древних экипажей. Этим забавляются у нас любители древности. Они творят псевдоклассически.
– А зачем эти лошади?
– Экипаж летает и лошадь летает. Каприз изобретателя-псевдоклассика.
– А это что такое? – спросил рабочий, указывая на висящую лошадь.
– Это летающий конь.
– А это? – спросил я.
– Это летающая рыба.
– Как на ней летают?
– Очень просто: садятся на неё и летают вместе с нею.
– А это что такое? – спросил рабочий, указывая рукой на маленький домик, напоминающий сторожевую будку.
– Всё, что вы видите здесь, – это всё летатели.
– А тот большой дом, двухэтажный дом?
– Тоже летатель. На нём летают разом сто, двести человек.
– Неужели такой огромный дом может летать?
– Разве это большой дом! Когда подымаетесь выше, увидите огромнейших размеров здания, и все они – летательные аппараты.
– А зачем вам такие дома, зачем вам крыши, когда у вас дождей нет, как вы нам раньше говорили?
– Это всё жесты творческого гения, воплощённые излишки энергии, изобретательская прихоть.
– А этот корабль?
– Тоже летательный.
– А эта верёвочка? – спросил я, увидя вдруг тонкую верёвку, качающуюся в воздухе.
– Тоже летательная. Здесь всё обладает свойством летания.
– А этот колоссальный цветок с его огромной чашкой?
– Это всё летательные аппараты. Садятся в чашку, и цветок уносит, куда хотят. Он сделан из особого материала, самого прочного и самого лёгкого, он снабжён особым летательным механизмом. Этот цветок открыл у нас новую эру в летательной технике.
– А зачем здесь этот стул?
– Он летательный. Стоит на него сесть, и он взовьётся выше мысли ходячей.
– А этот диван? а эта кровать?
– Все летательные.
– А эта книга? – Я указал рукой на раскрытую книгу, висящую в воздухе.
– Она летает.
– Как же на ней летают-то?
– Очень просто. Садятся на неё, и она уносится. В книге опять особый механизм.
Мы перестали удивляться. Мы перестали спрашивать.
Вот змей чудовищных размеров, должно быть, летательный. А вон маленький стакан. Будто из стекла. Всё так странно классифицировано. Должно быть, не по наружному виду, по форме, а по внутреннему механизму. Всё нумеровано. Вот маленькая, крошечная раковина. А рядом с ней будто целый луг висит в воздухе.
– Зачем вам эта раковина?
– Она летает.
– Разве на ней летать можно?
– Да. Но не на ней, а держа её в руке. Она обладает первой среди всех наших изобретений летательной подымательной силой.
– А этот луг?
– Тоже летает.
– А почему они рядом?
– У них обоих один и тот же механизм, у одного увеличенный, у другой – уменьшенный.
Вдруг я увидел что-то вроде речки: по воде плавают лодочки.
– Что это такое?
– Я же вам говорил, что мы в отделе летательных машин.
– Но как может речка летать?
– Просто. Она вся в бассейне. Бассейн снабжён аппаратом.
– Зачем это вам? Разве вам делать нечего? Разве это нужно? – спросили мы, перебивая друг друга.
– Ведь я вам уже несколько раз говорил, что мы – щедрее, тороватее, расточительнее природы. Зачем природе понадобилось такое множество летающих птиц разных пород, форм, красок и оперений? Мы богаче её, у нас ещё большее разнообразие.
– Но ведь это вовсе не нужно?
– Да, не нужно.
– Так зачем вы это изобретаете?
– Оттого, что нам делать нечего. Тем более что ведь нельзя сказать, что это совершенно бесполезно. Все эти разновидности нам не очень-то, разумеется, необходимы, мы можем ограничиться меньшим количеством машин. Но всё же все полезны. У каждой машины свой полёт, свой ход. Каждая представляет свою особенность, свою прелесть.
X
– А теперь перейдём в плавательный отдел, – сказал человек из страны Анархии.
– Идём, – сказал я, – но тут получаешь такое богатство впечатлений, что отказываешься их воспринимать.
– Какое тут богатство?! – иронизировал человек из страны Анархии, – ведь вы только на первой горе и это первый день.
– Мы притуплены! – сказала женщина. – Слишком много видели. Здесь в течение пяти минут я видела больше, чем за все мои двадцать пять лет.
– Нас здесь окачивает новизна со всей своей остротой неожиданного, невиданного, невероятного, и я, признаться, как бы приутомлён, – сказал юноша.
– Здесь мифы древности гуляют средь бела дня действительности. Здесь мечты, сны преданий воплощены в акты, в факты, в тела, в реальности, – сказал угнетённый народ.
– Здесь теряешься среди технических баснословных возможностей, и думается, что возможное и невозможное слились, сочетались навсегда, – сказал рабочий.
– Здесь Явь оседлает Сон, пришпоривает его, гонит во всю прыть, а он, лихой и резвый, глотает землю и небо, и из-под копыт сыплются искры, зажигаются и гаснут, чтобы вновь разгореться частицей были, частицей настоящей жизни. Сон мчится изо всех сил дикой, буйной, буреносной рысью, но явь его догоняет. Она на его хребте. Сидит да по сторонам посматривает. Вот сон взбесился, пустился вскачь, взвился на дыбы, а явь сидит твёрдо, крепко на нём. Сидит да ещё пуще пришпоривает, поощряет. Сон вот поднялся на гору воображения, перескочив через пропасть иллюзии, – а явь тут как тут. На его спине крепко держится за его во все стороны разметавшуюся гриву. Сон не обуздан, не укрощён. Ему чуждо направление. Ему противны дороги и пути. Вот он носится вихрем, вырвавшимся из клетки времени, сорвавшимся с цепи причинности и законообразности по полям, по нивам, вспаханным плугом Чудесного и засеянным семенами мистики и вдохновения, летит стрелой вечного недовольства, здоровой творческой предутренней тоски и полуденной, ясной, солнечной скорби, летит, мчится, вот его быстрые тонкие ноги отделяются от земли пользы и выгоды, скачок в край грёзы, баснословия, мистерии, чудотворства, но явь, как испытанный ездок, тяжело сидит на нём.
Мы все его слушали, слушали с большим вниманием, стараясь вникнуть в каждое его слово, но, надо правду сказать, плохо понимали.
Говорил он, шагая по чистому, лучезарному воздуху, подымаясь всё выше и выше.
Мы молча следовали за ним, держа ряд в такой последовательности: рабочий, угнетённый народ, женщина, я, юноша.
– Вы хотите отдохнуть, не так ли? – сказал человек из страны Анархии. – Отдохнём, хотя я нисколько не устал. Да вообще не знают устали в нашей стране. Наша жизнь вся – это переход от радости к радости, от увеселения к увеселению, от победы к победе, от развлечения к развлечению, от творчества к творчеству.
– Да, мы немного устали, – сказали все разом.
– Я не то что устал, но хотелось бы на минуту стать и отдать себе хотя бы мимолётный отчёт в том, что видел я кругом, – сказал юноша.
– Я устала, хотя слегка. Кружится голова от вина могущества, – сказала женщина.
– Хорошо! – сказал человек из страны Анархии, – садитесь на ту гору, – он показал нам её рукой, – а я вас оставлю одних, отдохните, при первом же зове я к вам вернусь.
– Прекрасно!
И мы направились к той освещённой, залитой светом, горящей на солнце горе.
– До скорейшего свиданья! – сказал человек из страны Анархии, – как только кликните, я отзовусь и явлюсь.
Он взвился и исчез.
Мы остались одни. Было жутко, боязно, непривычно. Было молитвенно-богомольно на душе. Струнной дрожью, гармоничной дробью билось сердце.
Осязаем чудо. Дышим мифом. Ступаем по сказке, по вымыслу, превращённому волею могущества гения человека в воздух, в вещество.
Мир чудес, бесконечность грёз, ставших жизнью, предметами кругом.
Страх и радость сковывают, охватывают нас.
Мы молчим, подавленные, заглушённые глаголом действительности.
Мы молчим, мы слышим язык действа, слово изобретения, речь чудотворения, глагол естества.
Мы подошли к горе. Она висит в воздухе.