Нужна отдельная работа для того, чтобы сделать контрастный анализ того, как и что о технике писали Гордины и Гастев. Нам кажется очевидной резонансная обратная связь между ними. Даже оформление гординских брошюр черпало, насколько позволяли средства, из той же полиграфической эстетики агитационных листовок, что более поздние манифесты ЦИТа (и страницы «Лефа»).
Связывают Гордина и Гастева и идея всеобщей техники, и культ, общий для всего авангарда, а для Гастева особо важный, изобретательства, без которого не может быть хорошей работы, энергетизм, и наконец – футуро-конструктивистский пафос левого искусства.
Этот пафос концентрируется в словах теоретика Лефа Сергея Третьякова о «новом типе» человека-работника, силы которому даёт ненависть.
Основной ненавистью этого нового типа должна быть ненависть ко всему неорганизованному, косному, стихийному […] Отвратителен дремучий бор, невозделанные степи, неиспользованные водопады, валящиеся не тогда, когда им приказывают, дожди и снега, лавины, пещеры и горы. Прекрасно всё, на чём следы организующей руки человека…116
Призыв целиком в духе Гастева. Но ведь и Гординых отличало неприятие естественного, отвращение к природному. И они отсылают к организационным усилиям человека, направленным на преодоление зависимости от природы. Гордины, однако, восстают против рационализма, который для футуро-конструктивистского авангарда (Татлин, Родченко, теоретики Лефа и их союзники) составляет костяк представлений о мире. Гордины же близки к мистико-интуитивистскому крылу. Их поразил антирационализм Штирнера, Ницше, интуитивизм Бергсона и в то же время потряс переворот в науке на рубеже ХІХ и ХХ веков, означавший для многих крушение материализма и разумно построенной, незыблемой картины мира. В гординском отрицании современной науки, в провокационном лозунге «Ни Бога, ни Природы», украшающем публикации Социотехникума, в отказе от природного мира в пользу мира целиком преобразованного, мы видим и знакомство с той новой картиной мира, которую такие современные учёные, как Эрнст Мах, строили вне понятий субстанции и причинности на основе эмпирических ощущений. Энергетизм, увидевший мир как текучесть энергий, наука, которая сегодня разрушает то, что было научной истиной вчера, воспринимается как потрясение устоев; об этом пишет Василий Кандинский:
Одна из самых важных преград на моём пути сама рушилась благодаря чисто научному событию. Это было разложение атома. Оно отозвалось во мне подобно внезапному разрушению всего мира. Внезапно рухнули толстые своды. Всё стало неверным, шатким и мягким. Я бы не удивился, если бы камень поднялся на воздух и растворился в нём. Наука казалась мне уничтоженной: её главнейшая основа была только заблуждением, ошибкой учёных, не строивших уверенной рукой камень за камнем при ясном свете божественное здание, а в потёмках, наудачу и на ощупь искавших истину, в слепоте своей принимая один предмет за другой117.
Думается, что нападки Гординых, прежде всего Вольфа, на науку связаны именно с таким же чувством разочарования в её всесилии и всезнании, разочарованием, толкающим к полному от неё освобождению. Отсюда же, нам кажется, и их декларативный антиинтеллектуализм. Но не только отсюда: говоря о последнем, не следует забывать и о той титанической борьбе, которую братья ведут со своим мистико-талмудическим наследием, они его используют повсюду, и чем больше оно кормит их стиль и мысль, тем сильнее они его отталкивают. Темы антиинтеллектуализма мы ещё коснёмся с несколько другой точки зрения.
Добавим, что один из популяризаторов энергетизма Вильгельм Оствальд считал, что человеческая «психоэнергия» призвана сыграть космическую роль; наличие психоэнергии во Вселенной, сумму которой можно увеличить путем объединения и организации человечества, позволит приостановить наступление энтропии118. Такой моральный энергетизм, очищенный от оствальдовской «научности», даёт Гординым опору для их анархизма: «Государство – это смерть, это покой. Оно находится в унисон с инерцией, но идёт вразрез с энергетикой, тем более с биоэнергетикой, ещё больше с психоэнергетикой…»119
Как видим, проект Вольфа несут те же векторы, что в конфигурации модернизма до революции: свободничество, утопия, эзотерика, вселенскость.
В момент революции Абба оказывается в Москве, где окунается, как мы знаем, в работу по организации Московской федерации и её газеты. Во время октябрьских боёв юнкер тяжело ранит его разрывной пулей. Когда в конце ноября или начале декабря Вольф приезжает в Москву для ведения переговоров о созыве съезда анархистов России, он обнаруживает «застой» среди анархистов, вызванный тем, что «тов. Гордин выбыл из строя»; газета «Анархия» не выходит. Абба лежит; он думает, что пролежит десять месяцев120. В действительности уже в январе он чувствует себя настолько лучше, что отправляется в Петроград, чтобы выступать на заседании Учредительного собрания, которое окажется единственным121.
В начале марта 1918 года он начинает действовать – мы уже видели, с каким энтузиазмом. «Инвалид Октябрьской революции», он будет пользоваться некоторыми цензурными послаблениями со стороны властей. Газета снова начинает выходить, и в первый же её номер после возобновления Абба помещает открытое письмо своему врачу, его стоит привести целиком:
Д-ру медицины Рихарду Михайловичу Фронштейну.
Я выражаю Вам свою искреннейшую благодарность и признательность.
Столько благородства, добросовестности, человеколюбия редко кто обнаружил к своему политическому противнику.
Служите примером. Человек выше всего – Вы это выразили Вашим образцовым, гуманным уходом и старанием.
Перед болезнью все равны. Вы исполнили свой врачебный долг и сделали гораздо больше, чем требует долг.
Жму Вашу руку, Ваш больной Бр. Гордин.
Москва, Дом «Анархия»122.́
В отличие от Вольфа, который постепенно замыкается внутри своего Социотехникума, своих занятий языком, своими учениками, Абба беспрестанно движется. Он издаёт сборники, журналы, создаёт новые группы, стремясь остаться в центре анархистской констелляции и меняя свои не столько убеждения, сколько платформы. Поначалу разделяя с братом положения пананархизма, он отдаляется от него; среди причин отдаления идейные и политико-конъюнктурные соображения смешиваются, видимо, с личными, со стремлением выйти из-под опеки брата.
Вольф, который взял поначалу пананархизм в качестве идейной базы своего Плана Человечества, не просто отходит от анархизма, он подвергает беспощадной критике все течения анархизма, все его принципы, всех кумиров. Весь анархизм он стал воспринимать как реакционное явление, единственно революционной является Всеизобретальня. Политику он отвергает.
Абба, наоборот, бросается в политику. Он предлагает своеобразное перемирие Ленину123 и создаёт программу анархизма-универсализма, к которой старается привлечь заключённых в тюрьме известных анархистов Максимова, Аскарова, Шапиро, – в расчёте, что им дадут возможность сотрудничать с советской властью, продолжая действовать в согласии со свободническими идеалами. Приведём цитату из начала и конца первой декларации группы:
Анархо-универсализм утверждает организацию общежития, в котором организующий и организуемый совпадают в одном лице, в котором политический объект и субъект суть едины, то есть самоорганизацию […] Мы, анархисты-универсалисты, принимаем активное участие в советском строительстве, считая его социалистическим почином, лежащим на пути к анархизму-универсализму. Мы работаем во всех учреждениях, за исключением дисциплинарных и репрессивных (ВЧК, МЧК, тюрем, трибуналов, милиций и проч.). Москва, 16 августа 1920124.
Заметим в скобках: оппозиция «угнетённые/угнетатели», которая составляла основу революционной идеологии, и которая играла большую роль в раннем дискурсе братьев, здесь уступает место паре «организуемый/организующий», соответствующей ситуации уже не в капитализме, а в социализме. Воля к сотрудничеству, заявленная в декларации, не скрывает того, что идея самоорганизации целит в будущее «отмирание» советского строя. Как гласит приуроченная к Восьмому Съезду Советов декларация, составленная Аббой и принятая общим собранием: «Когда социализм пройдет все свои фазы развития, как в области хозяйства, так и в области общения и правления, тогда настанет эра перехода к анархо-универсализму»125.
Чуть позже, уточнив свою концепцию анархо-универсализма и назвав её «интериндивидуализм», он предлагает её товарищам. Начинаются споры126. Оказавшись в меньшинстве, он выходит из группы, которая, собравшись вокруг журнала «Универсал», проживёт некоторое время на старом месте, получившем название «клуба универсалистов»; его атмосфера описана в книге Александра Беркмана127. Абба ищет новое помещение; после долгой бюрократической волынки он получает дом, расположенный под номером 58 на той же Тверской, недалеко от Всеизобретальни Вольфа. До революции там находился паноптикум, куда ходил и Абба, который описал его в воспоминаниях; в ту пору в нём ещё сохранилась кунсткамерная обстановка: пыточная камера со всеми орудиями (Абба саркастически замечает, что в наши дни применяются те же орудия, только более изощрёнными и эффективными методами); там же стояли восковые Дрейфус, Золя, королева Виктория. В этом помещении Абба издаёт свой журнал «Через социализм к анархо-универсализму» с припиской «Орган анархо-универсалистов (Интериндивидуалистов)», даёт лекции, устраивает театр, в котором ставятся его пьесы. В его группе остаётся всего лишь несколько человек, в том числе его жена Зинаида Воронина. Именно она, как пишет в воспоминаниях Абба, занимается постановкой пьес.
Интериндивидуализм Гордина старается заново решить неизбывное противоречие между свободной личностью и общественной жизнью. Не отвергая целиком классического анархизма, как это делает Вольф, он в очередной раз рисует «альтернативный» вариант действительности. Его учение, выраженное не всегда ясным стилем, как всегда богато идеями, точными наблюдениями и меткой критикой. И как всегда, он смешивает разумные тезисы, непонимание «реальной политики» власти (при отчётливом понимании природы большевизма) и вполне утопический дискурс (в котором критика утопизма занимает важное место). Это учение Абба будет разъяснять и дорабатывать на разных языках, оно составит основу его последующей философской деятельности.