Направленность учения можно уловить в следующей цитате:
Интересы дома не тождественны с интересами кирпичей. Класс может торжествовать, когда его члены могут быть поражены из внутри, он будет торжествовать в лице своих виднейших представителей, организаторов.
Вот почему анархо-универсализм-интериндивидуализм не может стоять на «классовой» точке зрения, а должен стоять на точке зрения отдельного, каждого отдельного человека и его взаимоотношений с другими, ему равными128.
В каком-то смысле философско-социальный проект, к которому подбирается Абба Гордин в 1921 году, своим гуманизмом, вниманием, уделённым отдельной личности, а в то же время поисками социальной справедливости и преобладающим значением этики, приближается к «персонализму», который будут в 1930-е годы развивать во Франции такие мыслители, как Эммануил Монье.
В первой же статье из цикла «Интериндивидуализм в культуре» Абба, кажется, изобретает дотоле неизвестный, а ныне очень модный термин «культурология»129: «Впереди идёт экономика и политика, затем шествует культурология»130. Абба имеет в виду, конечно, не совсем то, что культурная антропология в наше время, хотя какие-то аналогии можно найти. Абба снова думает вернуться, как во времена газеты «Анархия», к построению особой анархической культуры. Правда, теперь ему уже не удаётся привлечь к журналу коллектив радикально настроенных художников-теоретиков искусства. Он находит выход из положения: сам практически заполняет журнал, и под своим именем, и под псевдонимами, которые он раскроет в воспоминаниях (это либо анаграммы: Нидрог, Дорингаль, Альвогор-Катаб, либо простые имена как А. Петров131). Отметим всё же, что в журнале печатались многие вещи Александра Струве и появилось даже стихотворение Зины Ворониной (похожее на стихи мужа).
Итак, в каждом номере журнале появляется текст из «культурологического» цикла. Но это не статьи. Под публицистическим названием скрывается длинное произведение, оно начинается с эпического изложения первых книг Библии и этико-политического комментария к ним, а заканчивается олитературенной критикой философских идей и прежде всего способов их воздействия на умы. В нём автор как бы заново перечитывает и излагает историю мира и философии с точки зрения своего обновлённого учения. Для нас главный интерес этого необычного сочинения в том, что оно построено чуть ли не как авангардный текст-коллаж, фрагменты ритмической, стилизованной (под Библию) прозы перемежаются в нём с многочисленными стихотворениями в разнообразных метрических и стилевых модусах. Восторженность вдруг сменяется чуть ли не экспрессионизмом, как в «Мертвецах», включённых в этот сборник. И в этих текстах132, и в других произведениях – таких как уже упомянутая выше «Анархия духа», – поэзия Аббы клонится в дидактический символизм, всегда, казалось бы, развивая некую идеологическую или моральную тему. Однако когда она сталкивает поэтический китч с философскими прозрениями, напряжением эмоции и формальными приемами вроде нагромождения синтаксических инверсий или сменой ритма и метра (вплоть до цепочек строк с односложными словами), его стих, как мы уже намекнули прежде, иногда покидает почву банальности. И тогда некоторые строки могут вдруг напомнить Хлебникова или же даже как бы предварить Александра Введенского: «Равны личности, / Ибо они абсолютно не равны». «Личность – исступлённой бомбы разрывной метатель». «Конь взмыленный – на дыбы, / Мчится рысью, мир ногой глотая». «Челн спит, как свет неоткрывшихся планет». «О, трупы, ртов беззубия старческого пилы».
Кронштадтское восстание в марте 1921 года резко изменило положение в стране. Большинство анархистов выступает с поддержкой восставших, «за исключением небольшой группки анархистов-интериндивидуалистов во главе с А. Гординым»133, как говорит советский историк. Не имея доступа к документам, мы не знаем, насколько ему верить. Но такое поведение согласуется с его платформой, определившейся в 1920 году. Мы не обнаружили выступлений Вольфа по поводу Кронштадта (что не значит, что их не было). Он продолжает строить Человечествоизобретальню. И надеется, что если не будет активно бороться против советского государства, последнее оставит его Человечеству свободу жить по собственным правилам: ведь даже царское правительство позволяло жить как бы вне своих законов общинам духоборов134. Советскому государству он предлагает мир на своих условиях:
Человечество предлагает мир всем государствам, всем партиям, всему государственному паразитарному миру, тем более коммунистическому государству, на основании признания за Всеизобретателями права на выступление из государства и сооружения рядом с ним надгосударственного Единого Человечества для мирного внегосударственного идеально-надгосударственного изобретательства…135
Вопреки тому, что пытаются доказать его биографы, но в полном соответствии со своей политической программой, Абба постепенно включается в «большую политику». В 1920 году его выдвигают в депутаты от заводских рабочих в Московский Совет, один из центральных органов власти, где он парадоксальным образом произносит речи против советской системы136. Его кандидатура в конце концов не пройдёт, но он сумеет сохранить неплохие отношения, например, с председателем Моссовета Каменевым. Надо помнить, что большевики долго старались перетянуть на свою сторону самых деятельных анархистов.
Стоит ли подчёркивать, что определение «модуса вивенди» с большевиками было ключевой проблемой для него, как, впрочем, для всех анархистов. Непосредственно после октябрьского переворота Абба вернее всего согласен с Вольфом, который так оценил происходящее и самого Ленина:
Сам Ленин, по нашему выражению, есть лишь, так сказать, анархист-государственник, ещё не окончательно освободившийся от марксистской фразеологии.
Революция, устроенная большевиками, есть революция […] социалистическая, то есть революция непоследовательности […]
Для нас потому и ясно, что за этой, второй революцией неминуемо последует третья…137
Эту ошибку в оценке Гордины разделяют с большинством анархистов; так или иначе, всем им предстоит за неё расплатиться. Во многом вину за неё несёт та иллюзия, тот описанный выше мысленный стереотип интеллектуалов 1910-х о социализме как необходимом этапе на пути в счастливую анархию.
Оставшиеся несколько лет жизни братьев в Советской России наполнены событиями, рассказ о которых будет основан на непроверенных догадках, субъективных свидетельствах или пересказах из вторых рук. Можно, наверное, верить рассказу самого Аббы о том, как ему помогла его известность: в один из его арестов его чуть ли не расстреляли, а спасло вмешательство Надежды Крупской, к которой обратилась за помощью, прознав про ситуацию, её подруга, которая любила слушать лекции Аббы.
О мужественности Аббы, опытного заключённого, его умении общаться и об агитационном таланте свидетельствует его товарищ по тюрьме (их арестовали 12 апреля 1918 года, когда ЧК предприняло акцию по разоружению анархистов Москвы и разгрому Дома Анархии). В общей камере появляется Абба Гордин.
…Все арестованные с восторгом его встретили. […] Тов. Гордина окружили, с жадностью слушая его. Лёжа на лавке, тов. Гордин советовал не пугаться, ибо расстреливать никого не будут. Многие сомневались: «А вас-то, т. Гордин, не расстреляли бы?» «Меня Николай не расстрелял, а у Ленина духу не хватит». Все рассмеялись. […]
Тов. Гордин интересно вёл агитацию среди караула. Он между прочим заявил им: «Если не вам, а Ленину нужен был наш арест, пошлите его самого караулить нас. Послали б его и осаждать особняки». Пропаганда Гордина произвела сильное впечатление на караул. Я всё время смеялся над тем, что тов. Гордин ярко подметил у Ленина его «декретный понос»…138
Стоило бы развеять легенды, окружающие встречи братьев с Нестором Махно в Гуляй-поле; Аббу иногда даже представляют «махновским контрразведчиком». А иногда подробно описывают, как Абба туда отправился, присоединившись к группе Александра Беркмана и Эммы Гольдман. Беркман же говорит в мемуарах, что несмотря на все попытки, его «экспедиции» не удалось встретиться с Махно139. После взрыва в Леонтьевском переулке (в сентябре 1919 года) братьев допрашивал сам Дзержинский. Они сумели убедить его в своей полной неосведомлённости о деле, хотя один из террористов принадлежал к группе Вольфа, а другой был секретарём Московской федерации, то есть близким сотрудником Аббы, и часто писал в «Анархии». В сохранившейся записке о допросе Дзержинский пишет, что братья оказались безобидными, «были довольно откровенны, и я вынес впечатление, что их держать нечего». И тут же отмечает, что Вольф ездил к Махно и «после ознакомления с ним выступил открыто в воззваниях и на лекциях против него»140. Причём в записке не сказано ни слова о какой-либо поездке Аббы. Вольф, кажется, действительно был у Махно в 1919 году. Так или иначе, если судить по тому, что он пишет в «Плане Человечества», реальное или заочное впечатление от махновской вольницы помогло ему распрощаться со своими иллюзиями насчет анархизма:
Я всё более и более убедился, что анархизм сеет лишь или разложение общественности, человеческого и человечественного (когда он побеждает, к чему привели меня личные наблюдения на Украине, личное знакомство и изучение набатщины и махновщины, гуляйпольской пьяной анархии и проч.), или влечёт за собою усиление диктатуры государственности (когда он бит)141.
Абба не хочет идти за «советскими анархистами» типа Гроссмана-Рощина и отказывается принять идеологию нового правящего класса; для него, конечно, нет места в советской политической системе. На Х Съезде Советов в 1922 году присутствовали, как говорят, делегаты от его группы