Так же расширены и возможности слуха, осязания.
Таким образом, вы не уничтожили расстояния, протяжения, пространства, места? – спросил я.
– Нет, мы не уничтожили, а овладели ими как временем, как бытием. Мы приручили это дикое, капризное животное, неумолимое, как неизбежность, как закон в ваших странах и учениях, и запрягли его в пышную колесницу нашей пантехники (91).
Изменилось и время – создан «новый темп, скорый ход» (79); анархические «люди как боги» целиком овладели и миром, и ощущениями от мира.
Это не только гординские фантазии. Все эти темы включают Гординых в концептуальную сеть модернизма. Мысли об улучшении мира и человека с помощью чувств, через «техническое» усовершенствование физиологии параллельны «органопроекции» Флоренского171 (ею вдохновился, между прочим, Татлин в работе над своей чудесной летательной машиной для всех) и в ещё большей степени работам, которые будут вестись в Гинхуке. Михаил Матюшин руководил там разработкой учения о «зорведе», зорком ведании, расширяющем способности человека до кругового зрения: это очень похоже на эксперименты Социотехникума Гординых. Гординская «утопия незримости» позволяет прочитать по-новому кое-что в искусстве авангарда: тот самый Александр Родченко, который так заметен был на страницах газеты «Анархия», в 1918–1919 годах пишет серию картин «чёрное на чёрном». Эти картины понимались историками искусства прежде всего как полемическое обращение к материальности пигмента. Но их можно понять и как анархистский манифест, близкий гординским. Проникая сквозь слои разных тонов чёрного, взгляд воспринимает их глубину как новое пространство. Отказ от цвета, кажущийся отказ от света оборачиваются пересозданием принципа зримости и новым зрением, покинувшим «дом мёртвых истин», как говорит сам Родченко в каталоге своей выставки172.
В стране Анархии власти над миром и слияния с ним позволило достичь открытие трёх сил. Первая из них – Nihil. «Что такое Nihil? – Nihil означает «ничто». Мы одолели это «ничто», и оно у нас стало «всё». Мы создали всё, как древний Бог, из ничего» (36–37). Две другие силы – Atud и Dubér (43). Что значит первая, гид не объясняет (на иврите это слово означает «будущее»). Вторая же значит (также на иврите) – «слово». Согласно традиционно-религиозному и каббалистическому толкованию библии слово породило мир в прямом смысле, без называющего слова нет ни вещей, ни явлений мира, слово и вещь едины.
Слово есть одна из величайших сил. Я говорю: «сила». Хотя мы не мыслим себе силу и воздействие, как вы это мыслили: насильное влияние предмета на предмет мы все мыслим как свойство, как внутреннюю сущность. И слово поэтому у нас означает «просьба»; мы просим предмет. Просто он воспринимает свободно, вольно по внутренним своим свойствам наше действие […]
Мы – техники, – продолжал человек из страны Анархии, – мы действуем, а не мудрствуем. Мы просто говорим дереву, примерно, многовековому дубу, пойди и прикрой своей тенью спящего на пригорке, и оно пойдёт и сделает то, что от него просят (44–45).
Отрывок богат темами, в частности фундаментальной темой языка мира, равно интересной для футуристов и для каббалистов. Силы, обеспечивающие связь с миром и власть над ним, очень похожи на знаменитый «врил» из «Грядущего мира» Э. Бульвер-Литтона, магистра розенкрейцерства и знатока каббалы: о его ли романе думает автор утопии или такое посредничество было для него лишним? Надо ли решать этот вопрос? Ограничимся двумя замечаниями.
Первое и главное: гординская анархия видит общение с миром так, как она видит общение между людьми: «Никто, никакой человек не обладает правом приказывать, а лишь просить или советовать»173.
Второе наблюдение относится к пресловутому антиинтеллектуализму и антирационализму Гординых, о котором мы начали говорить выше. Антиинтеллектуализм присущ многим русским радикальным мыслителям, включая Толстого; у Гординых, по нашему мнению, он приближается к концепциям Николая Фёдорова и Вацлава Махайского о том, что больше вреда, чем разделение на классы, человечеству приносит разделение на образованных и необразованных, «умных» и «дураков». Родственная связь с этими концепциями выражена без обиняков в гординских призывах: «Невежественные! уничтожьте ту мерзкую культуру, которая делится на “невежд” и “учёных”. Вас держат во мраке, вам выкололи глаза. В вашей темноте, в темноте ночи культуры вас ограбили»174. Более того, Гордины выступают, по примеру Толстого, против самого принципа обучения, когда учитель насильно навязывает свою мысль ученикам.
Вместе с тем, в своих трактатах и вопреки заявлениям героя из страны мечты, Гордины не просто сами учат, не только подробно аргументируют своё неприятие современной науки, они и сами строят новую неаристотелеву логику, отвергая правило исключённого третьего. Это логика «чистого отрицания»: «Мир не произошёл и не не произошёл. Мир и происхождение не соотносительны. […] Мир необъясним и не необъясним. Мир и объяснение несоотносительны… Мир преобразуем и пересоздаваем и создаваем посредством Техники»175. И так же, как представления Гординых о природе отталкивались от переворота в современной науке, их отнюдь не наивные логические упражнения, как кажется, выдают знакомство с новой трактовкой логики в работах Фреге, Пеано, Уайтхеда и Рассела, и, конечно, с той логикой эзотеризма, которая в лице Петра Успенского так повлияла на футуристов и их наследников. Успенский также отбрасывал правило исключённого третьего, но по схеме «и…и», а не гординского «не…не».
«Страна Анархия» сильно отличается от сказки о Почему: в её мире слову «почему» нет места, ибо в нём нет причин и следствий, нет науки, нет и объяснений. Но «утопия-поэма» содержит и то, о чём братья говорили в написанных сообща книгах, от «Младочеловека» до манифестов Союза пяти угнетённых и пананархизма, и очень многое из того, что скажет в своих «планах Человечества» создатель языка АО.
Братья обращаются к мотивам, общим для всей эпохи модернизма, как для её науки, так и многих художественных поисков, насквозь утопичных по мотивировке. Они как бы подчёркивают эти мотивы, облегчают их узнавание.
Мы уже говорили, что читая Гординых, часто думаешь о Хлебникове. «Анархия в мечте» ещё больше убеждает об этом. Влияние Хлебникова на Гординых кажется очевидным, хотя стихи Гординых несут отпечаток скорее Северянина. Но вряд ли случайна параллель Бэоби и «Бобэоби пелись губы», а значение имени «Человечество – Я», – в точности повторяет хлебниковское «Юноша Я – мир». Создаётся впечатление, что построение языка АО Вольф Гордин начинал с изучения звуковой игры Хлебникова. Живущие и подвижные пейзажи в стране Анархии, её время-пространство воспринимаются очень по-хлебниковски. Именно Хлебников канонизировал для авангардистского мышления культ изобретателей. Гордины в этом отношении – его прямые ученики, даже если были у них и другие источники.
Нас интересует, как циркулируют идеи в культурной среде. Мы обнаруживаем, что между энергетизмом Гординых, Богданова и Гастева возникает резонанс. ЛЕФ, театр Мейерхольда, другие представители «левого искусства» берут от Пролеткульта понятия «энергетики», «биоэнергетики», «биомеханики». Но и «социотехника», и «биотехника», и «биоэнергетика» уже в 1918 году появились у Гординых. Повторим: их роднят с пролеткультовцами, с одной стороны, принципы энергетизма, вошедшие в кровь и плоть теории Богданова, а с другой, стремление к регламентации: жизнь в Социотехникуме должна стать более планомерной, более нормированной, «чем даже в социалистическом государстве»: человечеству для его счастья необходимы свободно принятые «полюбовные», «вечно текучие» правила176.
Пролеткультовские каналы далеко распространяют идеи анархистской утопии. Мы полагаем, что именно таким путём с этими идеями мог познакомиться Андрей Платонов. У него встречаются почти буквальные совпадения с мыслями Гординых. Как бы повторяя или проверяя слова человека из страны Анархии о том, что «в этом мире нечего понимать», герои ранних платоновских рассказов говорят: «оттого мы ничего не знаем, что и узнавать, должно, нечего» («Волчёк», 1920); «Ходил он по земле и пел молитвы голубой траве и всякой трепещущей, дышащей твари, живущей один день, радостной и кроткой, познавшей всё, ибо нечего тут познавать» («Тютень, Витютень и Протегален», 1922). В «Рассказе о многих интересных вещах» (1923) учёный из «Опытно-исследовательского института по Индивидуальной Антропотехнике» разъясняет: «Для прививки человеку целомудрия и развития, отмычки в нём таланта изобретения – я основал науку Антропотехнику». «Отмычкой таланта» изобретения в человеке занимался, как мы знаем, гординский Социотехникум.
Сопоставим, наконец, два отрывка:
Можно открыть язык мира, язык Вселенной, язык земли, язык деревьев, и тогда они вас поймут и сделают то, что мы у них просим…177
Такая высшая техника имеет целью освободить человека от мускульной работы. Достаточно будет подумать, чтобы звезда переменила путь… Я уверен в успехе техники без машин. Я знаю, что достаточно одного контакта между человеком и природой – мысли, чтобы управлять всем веществом мира178.
Первое высказывание принадлежит гиду по стране Анархии, второе – герою платоновского «Эфирного тракта» (1926–1927). Их объединяет взгляд на технику, мечта о технике без машин.
Говоря о близости к Хлебникову, необходимо отдельно подчеркнуть то, что явно у Гординых, в частности, в «Стране Анархии», а у поэта-будетлянина долго ускользало от исследователей, то, к чему здесь мы уже несколько раз подступались: связь с эзотерическим наследием, с каббалой. Чего стоит идея трёх оккультных сил, которые движут миром. Многие исследователи признают роль каббалы, арифмологии, звуковых заклинаний в формировании художественного миросознания в модернизме, авангарде, позднем авангарде. Исследователи открывают и в платоновской прозе связи с эзотеризмом