ХАВОК вниз по моей щеке.
— Ты и есть стерва, Берни. Перестань так сильно пытаться и увидишь это. Тебе не нужно ничего доказывать, ни мне, ни кому-то еще в Хавок, — он провел большим пальцем по моему рту, а затем медленно и аккуратно убрал руку, словно боялся сделать больше.
— Я говорю о большой игре, Вик, — прошептала я, мои руки тряслись, когда бросила мочалку в ванну к моим ногам. — Мысленно была уверена, что сделаю это. Я хотела попробовать кровь. Так чертовски сильно хотела. Хотела эту корону, — я сильно стиснула зубы и покачала головой, запустив пальцы в волосы. — И знаю, что могу носить ее. Знаю, что могу, — посмотрела на него, прекрасное лицо было умиротворенным и таким чертовски красивым, что хотелось плакать.
— Ты можешь, ты будешь, — сказал он, одетый в черную майку и джинсы.
Это мог быть любой другой день, не так ли? Но нет. Сегодня Рождество, не тот праздник, который я обычно жду.
Причина в том, что праздники, подобные этому, всегда были разочарованием. Я и Пенелопа когда-то с нетерпением ждали его, когда папа был жив. Были подарки, большие ужины и поездки по городу, украшенному рождественскими гирляндами.
С Памелой и Найлом.. я помнила одно Рождество, когда мне было десять, и у нас была вечеринка в доме. Не было ни елки, ни подарков, только кулеры, наполненные пивом и немного беспорядочных гирлянд на стенах. Единственная еда в доме была приготовлена для вечеринки, Памела не позволила съесть ее. Помню, как стащила горстку чипсов, а затем так заболела, что меня стошнило посреди гостиной.
Все, что сделала моя мать, — это посмеялась надо мной.
— Ты глубоко в своих мыслях, Берни — предупредил Вик, и я посмотрела на него. — Расскажи мне, о чем думаешь. Что бы это ни было, я хочу знать. Хочу знать каждую гребаную деталь о тебе.
Надолго уставилась на него, что даже не была уверена реален ли он.
— Я ненавижу Памелу, — ответила, он кивнул. Вполне уверена, он и так это знал, но, возможно, он не знает по какой причине я вчера вечером так сильно швырнула диспенсер для скотча в стену, что он сломался, потому что мне тоже было грустно. Под всей этой местью таилась боль маленькой девочки. — Я ненавижу Рождество.
— Ты хотела елку, — сказал он, но мы оба знали, что елка не для меня. Она для Хизер, Кары, и Эшли. — Надеюсь, ты любишь глупые, сентиментальные подарки, потому что вполне уверен у всех них такой есть, — мои губы дрогнули от раздраженной резкости в его голосе.
Мы оба знали, что, когда он говорил «все они», речь шла не о девочках. Нет, речь шла о моих прекрасно сломленных парнях Хавок, включая его. Не могу представить, что Виктор позволил бы остальным парням купить мне подарки, если бы он уже не купил свой.
— А ты? — спросила я, но Вик лишь посмотрел на меня одним из тех загадочных взглядов. — Любишь?
— Заканчивай и вытаскивай эту сексуальную задницу из душа, — сказал он, качая головой и пробегая пальцами по волосам, пока я смеялась. Он определенно купил мне что- то, вероятно и завернул его. — Не могу больше смотреть на тебя, при этом не делая то, что я на самом деле должен прямо сейчас с тобой делать.
Я услужливо закрыла воду, повернулась и увидела, что он ждет меня с полотенцем. Закусив нижнюю губу, я сделала шаг, и Виктор обернул его вокруг меня, притянув ближе и положив подбородок поверх моей головы.
— Держись меня, Берни, и все это будет стоить того. Обещаю.
Он отпустил, отошел, чтобы понаблюдать, пока я вытирала тело, а затем прошлась полотенцем по прядям. Надев черные треники и старую футболку с первого курса, я высушила феном волосы, чтобы мы оба видели, насколько красными стали кончики.
Они были чертовски яркими и тускнели по мере продвижения цвета вверх, пока не достигали моего натурального белого блонда.
— Что думаешь? — спросила я, когда Вик издал горловой звук, который пронесся сквозь меня. Это было рычанием. — Приму как нравится?
— Похрен, — сказал он, а потом я вздохнула, когда толкнул и спустил мои штаны.
Его огромный член толкался в мой вход, а затем с легкостью вошел. Я была чертовски мокрой, настолько мокрой, что недавно принятый душ не имел значение. Как только вышла из воды, почувствовала, как становлюсь для него все более и более чувствительной.
Мой муж. Мой Вик. Мой.
По крайней мере, из всего у меня было это.
Он трахал меня на столешнице в этой грубой, первобытной манере, но я так сильно ее обожала, чтобы остановить, даже несмотря на то что мне чертовски больно, даже несмотря на то что, вероятно, не должна. Не взирая на грубый трах Виктора, он был осторожен с раной на моем боку. Я работала бедрами, насаживаясь на Вика, заставляя его стонать, словно подвергавшимся пыткам человека.
Когда он кончил внутрь, я оттолкнула его, но он схватил мою руку, сплетя наши плацы.
Взгляды встретились, и я изо всех сил старалась притвориться, что не очарована.
— Перестань наказывать себя, — предупредил он, усадив меня на столешницу и прижимаясь ртом между моими ногами.
Я сжала пальцы в его волоса, и откинулась назад на зеркало, постанывая и извиваясь на его лице. Позволила ему довести меня до оргазма, но не знала, смогу ли сделать это: смогу ли перестать наказывать себя.
— Потому что знаешь, что ты ни черта не стоишь, — прошептала Кали, когда мы закончили, и я снова приняла душ.
Сделала вид будто не вижу ее. Если она не исчезнет к началу школы, тогда я скажу кому-то. Пока что, промолчу о своем безумии.
* * *
Двагода назад..
Люди не рождаются с ненавистью к себе. Это нечто, что приходит со временем, при точных условиях, с недоброжелательными словами, с ногтями, до крови впивающимися в вашу руку. Ранить кого-то до той степени, что они перестают себя любить, — это определенный вид навыков.
— Ты неможешь позволить имдобратьсядотебя, — сказала Пенелопа, заплетаямои волосы в косу «рыбий хвост», пока я сидела на краю передних ступеней школы Прескотт.
Меня не было семь дней, и все же Памела и Найл едва ли заметили, как я вернулась потной, растрепанной и перекошенной в совершенно новую форму.
Парни Хавок оказали мне услугу, заперев вот так в шкафу. Я говорю так потому, чтоу меня было семь дней темноты, чтобы обдумать свою жизнь. Семь дней на то, чтобы узнать себя получше. Тогда поняла, что я не ненавидела себя настолько сильно, как ненавидела всех остальных. Найла и Пэм, Кали и Корали, Кушнеров и директора Ванна.
Единственными,окомябеспокоилась,былимои сестры.
В тот день Пенелопа обнимала меня так крепко, что я подумала, что, возможно, не вздохну снова.
— Виктор приходил ко мне, — прошептала она мне в ухо. — Он сказал, что ты у него, и что он вернет тебя. Я не знала, что делать.
Но я не винила Пен за то, что она справлялась с вещами по-своему. Как она могла позвать копов, когда Найл был одним из них? Такой же извращенный и мрачный, как и все, что когда-либо выходило из школы Прескотт. Кто бы помог ей найти меня?
Никто.Блять,никто.
Всего лишь за несколько недель до ее смерти, она улыбалась мне, заплетала моиволосы и говорила о невозможных вещах, таких как слетать в Париж, чтобы посетить катакомбы. Поехать в Новый Орлеан, чтобы посмотреть на аллигаторов. Поездка на машине по Трассе 66. Кто-то, подумывающий о суициде, не должен мечтать так, как она, не так ли? Не так ли?
— Комупозволитьдобраться до меня? —запоздалоспросилая.
Глупый вопрос, потому что мы обе знали, о ком именно она говорила. Хавок. Хавок, Хавок, Хавок. Теперь это всегда Хавок. Они так чертовски хороши в своем деле, что я перестала гадать, когда они придут. Никогда не смогу это предсказать, так зачем же беспокоиться?
— Бернадетт, не притворяйся будто не знаешь, — упрекала Пенелопа, цокая языком, как пожилая дама. — Хавок, — она замолчала, когда Кали спускалась по лестнице, ее конский хвост качался, на губах застыла неизменная ухмылка, которую я так отчаянно хотела стереть с ее лица. Но не могла прикоснуться к ней, не когда Хавок действовали поее приказу и приходили по ее зову. — Тупая корова, — прошипела Пен, и я просто знала, что какой бы милой ни была моя сестра, в ней достаточно крови Прескотт, чтобы побить эту суку.
— Взгляните на эту задницу и привыкайте целовать ее, — промурлыкала Кали, задев сумкой плечо моей сестры.
Пенелопа смотрела на нее с прищуренным взглядом, когда я встала. По прошлому опыту знала, что когда Пен что-то взбредет в голову, то это почти невозможно выбить. Она спустилась по ступенькам, прежде чем я смогла ее остановить.
— Пенелопа, нет, — прорычала я, спотыкаясь на цементных ступенях, когда она схватила Кали за ремешок сумки и потащила назад.
— Ты не можешь трогать меня! — кричала Кали, когда Пен повалила ее на землю и забралась сверху.
Моя сестра, красивая в розовом платье и со светлыми волнистыми волосами, продолжала избивать Кали, пока я стояла в стороне, дрожала, но не могла вмешаться.
Насколько мне известно, Кали попросила Хавок держать меня подальше от нее. Она никогда не просила о защите от моей сестры. Пенелопа должна быть в порядке..
— О, дорогая, — позади я услышала гладкий голос Оскара Монтока, и, обернушвись, всех их пятерых, стоящих там, словно их призвали. Если нарисую пентаграмму и принесу себя в жертву, истекая кровью, они тоже появятся? Выглядит нечестно, что я годами вожделела их лишь для того, чтобы проиграть парней Кали Роуз-Кеннеди. — Что мы должны с этим делать?