требованиями различных классов.
e) Безответственность, ибо ответственность партийных вождей в конечном счете есть ответ не перед классом, а перед партией, и сводится к критике их в партийной печати, к турнирам на конгрессах, где красноречие или искусно подобранное «большинство» могут легко спасти «недодумавшего» или «передумавшего» товарища.
f) Доктринерство, ибо партийная организация более или менее искусно приспособляет или развивает то, что создано непосредственно самим классом – деятельность не творческая, а паразитическая.
В частности для пролетарского движения должны быть сделаны еще следующие оговорки:
а) Марксизм и выросшие из него социалистические партии в своих построениях исходили из наблюдений над первоначальной капиталистической фабрикой с деспециализованным рабочим, низведенным до роли живого «орудия производства». Фабрика была своеобразным микрокосмом, в котором воля непосредственного производителя была подчинена хозяйской воле, где от рабочего требовалось только слепое подчинение. Современное предприятие благодаря повышенным техническим условиям производства предъявляет к рабочему требование интеллигентности. Чернорабочий должен был уступить место квалифицированному и экстраквалифицированному рабочему. От рабочего требуют сознательности, инициативы, активности, гибкости и быстроты в решении предлагаемых ему технических проблем. Современный рабочий находится под двойным влиянием: технического прогресса и роста классового самосознания. В зависимости от этих коренных изменений в самом трудовом центре-производителе должен идти и уже идет коренной пересмотр и взаимоотношений между классом и партией. Политическая рабочая партия, корректировавшая в известном смысле первые робкие шаги малосознательных рабочих, становится лишней и тяжелой опекой с ростом учреждений созревшего класса.
b) Защитники партийной организации пролетариата, возражая против упреков партии в ее гегемонических и бюрократических стремлениях, указывают, что классовые организации также знают иерархию.
В любопытной полемике туринского проф. Роберта Михельса с Лагарделлем Михельс, указывал, что всякая «демократическая организация фатально обречена стать монархической, т. е. разбиться на вождей и ведомых, на управителей и управляемых… Этому закону аристократического отбора подлежат одинаково и все социалистические и революционные организации». «Конечно, – продолжает Михельс, – в синдикализме, например, опасности такого отбора меньше, чем в партийной организации, благодаря пролетарскому происхождению членов. Но… отбор совершается и здесь, вырабатывая постепенно „идеологию“ и „психологию“ вождя. И здесь неизбежен процесс „депролетаризации“. Всякая боевая организация, – кончает Михельс, – несет в себе зародыш монархического начала, и зародыш этот развивается по мере развития функций и органов самой организации».
Михельс прав. Общие психологические законы любой человеческой организации остаются незыблемы.
Но… есть разница в «психологии» вождя, вышедшего из рядов класса, которому он служит, и психологией вождя, не бывшего никогда членом той общественной группы, которую он представляет.
Первый проникнут насквозь тем специфическим «бытом», в котором он родился и в котором жил творческой жизнью, ибо только творец становится вождем в человеческой группе. Второй – в лучшем случае – стремится понять психологию и обстановку класса, который всеми подробностями своего «быта» остается ему чуждым, непонятным, нередко именно в своих «бытовых» условиях даже и враждебным. «Психология» такого вождя – продукт или умственных спекуляций, приводящих к «сочувствию», «приживальчеству» и проч., или плод холодного расчета, искания карьеры.
Есть также разница в самом положении вождя. В классовой организации «вождь есть воистину первый среди равных. В ней нет и не может быть людей провиденциальных – пророков и апостолов. Вождь, ведущий политику вразрез с интересами организации, немедленно устраняется. В партийной организации вождь есть действительный шеф, начальник с бонапартистскими замашками, глубоко презирающий «классовую» шумиху и резко отделяющий «свои» планы от наивных и «ненаучных» намерений самого пролетариата. Подобному вождю не страшны классовые бури. Партийный жезл утишит волны.
с) Было бы неправильным отрицать всякое значение за социалистической партией в парламенте. В отдельных случаях политическая партия пролетариата может содействовать его намерениям и облегчать его путь. Но для этого необходимо, чтобы социалистическая партия отказалась от гегемонических претензий и согласилась на более скромную, но более плодотворную роль – быть точной, последовательной истолковательницей подлинных требований класса.
Лагарделль хорошо выразил эту мысль: «…роль партии состоит в объявлении народной воли с трибуны…» Она должна удовлетворяться ролью докладчика рабочих требований.
Класс может жить без партийной организации. Партия, образовавшаяся из «сочувствующих» и жаждущих «прийти на помощь», должна руководствоваться тем, что представляется целесообразным классу, а не тем, что могло бы служить ее собственному честолюбию.
Глава VII. Анархизм и право
В научной критической литературе, посвященной анархизму до настоящего времени, пользуется прочным кредитом убеждение, что анархизм, категорически отрицающий современное государство и современное право, столь же категорически отрицает «право» вообще и в условиях будущего анархического строя.
Убеждение это, являющееся совершенным недоразумением, поддерживается следующими причинами.
1) Методологической невыясненностью самой проблемы о праве и государстве в анархическом учении.
2) Разнородностью определений права и государства у анархистов и их критиков.
3) Голословными и непродуманными заявлениями отдельных адептов анархизма. Одни в безбрежной социологической наивности убеждены, что «анархия» означает в буквальном смысле слова отсутствие какого-либо правового регулирования – полное «безначалие». Другие постулируют чудо внезапного и всеобщего преображения людей под влиянием знакомства с анархическим идеалом. Внезапного потому, что самый «осторожный» анархист вроде Корнелиссена не мечтает о подготовке всех без исключения к будущему анархическому строю. Третьи наконец – таковым был когда-то автор этих строк – мечтают о возможности благодаря техническому прогрессу создать условия внесоциального существования и тем избежать ограничивающего влияния «права».
4) Общей предубежденностью, а часто и совершенной невежественностью критики, не дающей себе труда всесторонне и объективно ознакомиться хотя бы с наиболее выдающимися течениями анархистской мысли.
5) Наконец нарочитой тенденциозностью, густо окрашивающей, напр., еще со времен Энгельса, всю «социалистическую» критику[30].
В образцовом – во многих отношениях – изложении анархических учений Эльцбахера мы находим, между прочим, следующие строки: «Утверждают, что анархизм отвергает право, правовое принуждение. Если бы это было так, то учения Прудона, Бакунина, Кропоткина, Тэкера и многие другие учения, признаваемые за анархистские, нельзя было бы считать анархистскими… Говорят, что анархизм требует уничтожения государства, что он хочет стереть его с лица земли, что он не желает государства ни в какой форме, что он не желает никакого правления. Если бы это было верно, то учения Бакунина, Кропоткина и все те учения, которые признаются анархистскими и не требуют уничтожения государства, но только предвидят его, нельзя было бы считать анархистскими… Единственный общий признак анархических учений состоит в отрицании государства для нашего будущего. У Годвина, Прудона, Штирнера и Тэкера это отрицание имеет тот смысл, что они отвергают государство безусловно, а потому и для нашего будущего. Толстой отвергает государство не безусловно, но лишь для нашего будущего; наконец у Бакунина и Кропоткина отрицание государства имеет тот смысл, что они предвидят, что в прогрессивном развитии человечества государство в будущем исчезнет».
Ничего нельзя возразить против этих утверждений – сухих, формальных, но обоснованных обширным непредубежденным исследованием.
Наоборот, и теоретическое рассуждение, и изучение воззрений самих анархистов вполне подтверждают заключения Эльцбахера.
Интересующая нас проблема обычно ставится так: найти условия существования такого общества, где ничто – ни в учреждениях, ни в нравах – не ограничивало бы воли личности, где каждый был бы автономен, где законодателем, регулятором поведения была бы личная, а не коллективная воля в любом ее выражении.
Анархизму предлагается задача – найти такой общественный строй, «в котором не будет больше никаких начальников, не будет официальных блюстителей нравственности, не будет ни тюремщиков, ни палачей, ни богатых, ни бедных, а только люди равны: равные собой в правах, братья, имеющие каждый свою ежедневную долю хлеба насущного и живущие в любви и согласии не в силу пресловутого повиновения законам, сопровождаемого страшными наказаниями для ослушников, а в силу всеобщего уважения интересов других, в силу научного следования законам природы» (Реклю «Анархия»).
Как же анархизм решает подобную проблему?
Протесты против «государства», против «права государства», против «права, основанного на законе» и проч. начались давно.
С «δρα μή άποχαισαρώθης» («берегись оцезариться») Марка Аврелия, в разнообразных оттенках проходят они через политическую литературу всех времен. У Гердера они отлились в настоящие анархические перлы. «Миллионы людей живут на земном шаре без государства, и тот, кто хочет быть счастлив в искусственном государстве, должен его искать там же, где дикарь; искать здоровья, душевных сил, благополучия своего дома и сердца не в услугах государства, но в себе».
Социологи показали в своих исследованиях, что государство не является первоначальной формой человеческого общежития, что народы начинают свою историческую жизнь с «безгосударственного» состояния. Государство является продуктом сложной культуры, ответом на разнообразные запросы постепенно дифференцирующегося общества, одновременно и плодом завоевания, и результатом постепенно вырастающего сознания о выгодности и даже нравственности связи, солидарности между разрозненными членами хаотического целого.