Глава X. Анархизм и современность
Предсказания о близкой гибели капиталистического режима и водворении нового социалистического порядка начались уже с середины XIX столетия. В 1847 году Маркс и Энгельс ждали социальной революции, в 1885 году Энгельс ждал и пророчествовал о грядущем перевороте. Позже марксисты подыскали объяснения для неудавшихся пророчеств (недостаточная революционность «буржуазии» или полная утрата ею революционности), и пророчества были сданы в архив.
Однако в 1909 году Каутский в небольшой книге «Путь к власти» вновь заговорил о близости социалистического переворота. И в этом же году другой, гораздо более глубокий писатель, чем Каутский, Гильфердинг, заговорил также о возможности социальной революции, не дожидаясь окончательного захвата парламента политической партией пролетариата.
И русская революция сейчас (с октября 1917 года) в неожиданных размерах решает эту проблему.
Если «научный социализм», изменяя своей «научности», обращался к пророчествам, то анархизм, «научностью» никогда не кичившийся, был всегда еще более нетерпеливым.
Подавляющее большинство анархистов всегда полагало, что анархизм как миросозерцание доступен на всех ступенях интеллектуально-морального развития, что нет особых препятствий к водворению анархистского строя «сейчас», «немедленно» даже в такой отсталой во всех отношениях стране, как Россия. Ни беспросветное невежество нашего народа, ни техническая его неподготовленность, ни «алкоголизм», ставший уже давно «национальной» нашей особенностью, ни равнодушие и даже пренебрежительное отношение к культурным ценностям не могут в их глазах служить тормозом к торжеству анархических идеалов.
Но подобные мечты и даже утверждения являются глубоким трагическим недоразумением. Уже социализм – согласно заявлениям наиболее авторитетных представителей его – требует для осуществления своей программы наличности реальной техно-экономической подготовки и политической зрелости масс.
Но социализм есть решение хозяйственной проблемы. Его интересует лишь планомерная организация производства и распределения продуктов в целях достижения социального равенства. Человека как такового, вопреки его заверениям, он оставляет в покое. И каждый голодный может быть социалистом. В широком масштабе это иллюстрируется опытом настоящей русской революции[33].
Тот же опыт подтвердил правильность и других заключений, делавшихся задолго до современных событий. Именно: социализм, ставя себе совершенно новея цели, методы действия охотно заимствует из практики «буржуазного общества». Та же централизация, те же диктаторские замашки у правительства – декреты сверху, «классовое» презрение к «правам личности», революционная цензура, революционные жандармы, революционная тюрьма. Все – старые, испытанные буржуазией средства.
И все эти соображения, разумеется, нельзя отвести указанием на «остроту» момента. Ибо, даже оставляя в стороне отдельные неизбежные противоречия настоящего момента, все же необходимо признать, что и современный социализм насквозь пропитан централистическими тенденциями, попрежнему строится он сверху вниз, демагоги благодетельствуют массу, а местные органы классового представительства могут цензуровать и привлекать к ответу кого угодно, но только не правительственную власть. Это то социалистическое самодержавие, которое при известной настойчивости может заставить умолкнуть буржуазию, но оно не задавит личность. Последняя встанет рано или поздно против новой формы гнета.
Анархизм никак не может быть сведен к хозяйственному благополучию людей. И анархизм не может быть введен никаким «декретом» и не может быть плодом более или менее удачного «бунта».
Анархизм требует свободного человека, требует самодеятельности, воспитания, культуры.
Даже те страны, которые оборудованы по последнему слову капиталистической техники, которые переболели уже парламентаризмом, которые вырастили мощные классовые организации – и те еще далеки подлинному анархизму.
Сознательный массовой анархизм – организованный революционаризм – только начинает еще говорит (анархо-синдикализм), а подавляющее большинство революционно настроенных людей все еще мечтает о «разумности» и блаженствах социалистического государства и ждет просвещенных указаний «сверху», от «вождей». Даже величайшее катастрофическое событие современности – мировая война – дала поразительно мало в смысле уяснения социального самосознания. В России же она обнаружила нашу исключительную неподготовленность и неумелость в созидании новой общественности.
И мечтания о водворении у нас, в России, теперь же анархического строя – не только бесплодная, но и вредная утопия. Чрезмерные иллюзии губят самый анархизм.
Вчерашний раб не может стать сегодня анархистом.
Вспомним, какие славословия «народу-земледельцу», не желающему «государствовать», раздавались в рядах славянофилов. Но уже и в мессианистических кликах Хомякова прорывались тревожные ноты о привычке к рабству «народа-богоносца». Он ясно отдавал себе отчет в том, что «народ порабощенный (а где нет еще сейчас в анархистском смысле не порабощенного народа? – А. Б.) впитывает в себя много злых начал, душа падает под тяжестью оков, связывающих тело, и не может уже развивать мысли истинно человеческие».
Изукрашенная русская община имела весьма мало в себе «анархического». В ней не было личности, следовательно, не было и сознания человеческого достоинства. Не все «изгои» могли быть и были анархистами, но возможные «анархисты» были среди «изгоев», а не оставались в общине.
«Всего менее эгоизма у рабов», – говорил Герцен, разумея под «эгоизмом» личное самосознание, сознание личного достоинства.
И нужно, чтобы «раб», «порабощенный», возвысился до личного самосознания, воспитал в себе сознание личного достоинства. А это не делается ex improv so, по желанию.
Что бы ни дали восставшему рабу, или лучше, что бы ни завоевал он (мы разумеем рабство не только политическое, но и психическое), завоевание не делает еще раба свободным. Это перемещение господ, перемещение власти – быть может, справедливое, но не заключающее в себе еще ни атома «анархизма». Разве Бурбоны, Романовы, Гогенцоллерны не были рабами? Разве не были набиты рабами демократические парламенты, социалистические советы и комиссии, революционные трибуналы и проч.[34]? И как старая русская община не была анархической, так новая русская коммуна из «сегодняшних» анархистов могла бы воспитать участок и урядников. Кто дал более убежденные исторические примеры постыдного крушения коммуны, чем Кропоткин? Были, значит, внутренние силы, которые ломали ее. И силы эти были в самых людях, еще не созревших для коммуны.
Для анархистского строя мало пустых, нигилистических отрицаний, необходимо творчество. А последнее требует любви к свободе, любви к труду и знаний.
И в высшей степени ошибочно думать, что проповедь немедленного утверждения анархизма, независимо от среды и места, несет в себе облагораживающий смысл для усвоивших подобный принцип! Наоборот! Нет ничего страшное уродливого истолкования свободы. Как будто «моему нраву не препятствуй» или гильотины не выросли из своеобразной любви к свободе.
Такая проповедь может воспитать маленьких «сверхчеловеков», самодуров, апашей, хулиганов, мародеров всякого рода. Но все это нас не только не приближает к анархизму, но, наоборот, бесконечно удаляет от него. Это не «опрощение» анархизма, но бесстыдное извращение его. Что общего между неограниченным уважением к правам личности и требованием равенства анархизма и той полной беззаботностью насчет «ближнего» и общественности, которая характеризует всех первобытных индивидуалистов?
Поэтому одних упований на творческие возможности анархизма мало. Его принципы легче, чем всякие иные, могут быть дурно поняты, ложно истолкованы, неправильно применены. Анархизм должен не только обещать права, но и указывать на анархический долг, на обязанности, вытекающие из анархизма.
И потому звучит почти обманом довольно обычный лозунг – «возьмите, берите анархизм»!
Брать только для того, чтобы завтра же – из-за неумелости или бессилия отдать и оставить все постарому, значит не только понести бесполезные жертвы, но и надолго погубить самую идею в глазах «дерзнувших».
Творческое завоевание должно исключать возможность возвращения к старому; надо не только уметь взять, но и уметь удержать, укрепить за собой раз отобранное. Поэтому лозунг – только «взять» без всяких дальнейших помышлений вовсе даже и не анархический лозунг.
Для анархизма требуется двойная подготовка.
1) Для утверждения анархизма необходимо осуществление некоторых реальных предпосылок. Необходимо предварительно устранить те технические препятствия, которые мешают соединению людей и их свободному коллективному творчеству.
Анархизм невозможен в таком обществе, которое неспособно обеспечить всем своим членам полное удовлетворение их потребностей. Анархизм предполагает многогранную личность с многочисленными и разнообразными запросами. И техническая культура должна быть достаточно высокой, чтобы покрыть эти запросы.
При этом ничто так не враждебно духу подлинного анархизма, как «опрощение». Последнее предполагает искусственный отбор потребностей с весьма произвольным делением их на более, менее важные, бесполезные и т. д. Анархизм стремится обеспечить каждой личности maximum культурного развития, а потому он должен идти не через отказ от культуры, а через преодоление культуры. Первое искусственно суживает творческие горизонты личности, второе сообщает ей предельную полноту бытия в двойном процессе разрушения и созидания.
Таким образом, анархизм для осуществления своего прежде всего требует некоторой реальной обстановки.
«Этическая система не создается философской мыслью из себя самой», – пишет Б. А. Кистяковский в своем исследовании «Социальные науки и право» – и слова его могут быть всецело отнесены и к анархизму, как известной совокупности социально-моральных утверждений. «Как бы ни был гениален тот философ, который поставил бы себе такую задачу, он не смог бы ее выполнить. Ибо этическая система, подобно науке, творится всем человечеством в его историческом развитии… она творится не только индивидуальными этическими действиями, но и путем создания культурной общественности. В качестве предпосылки этической системы необходима сложная экономическая жизнь с вполне развитой промышленной техникой, правильная социальная организация с соответственной социальной техникой» и т. д., и т. д.