Примечания
1
Однако штирнерианству неопасны обычные «разъяснения» его из лагеря марксистов. Попытки характеризовать его как «буржуазную отрыжку», бьют мимо цели. В штирнерианстве есть элементы, совершенно чуждые «капиталистической культуре». А чисто анархические моменты отрицания, разумеется, не могут быть восприняты Бернштейном, Плехановым и проч.
2
О Ницше и особенно «системе» Ницше надлежит, впрочем, говорить с чрезвычайной осторожностью, дабы «упрощениями» и «стилизацией» не исказить подлинного Ницше. В замыслах его – исключительно глубоких, сложных и художественно значительных – легко открыть любое «миросозерцание» и найти любое «противоречие». Внешне, в плане общих проблем индивидуализма, Ницше доступен любому «приспособлению». И моя задача здесь заключается не в общей характеристике учений Ницше, не в выявлении их essentialia, но лишь в указании на неизбежность морального тупика для неограниченного индивидуализма, поскольку он имеет место у Ницше.
3
Индивидуалистические принципы лежат в основании и либерального мировоззрения. Но либеральный индивидуализм не имеет ничего общего с анархическим, ибо в основу его легли разнообразные формы ограничения личной свободы – право эксплуатации одних другими при добровольном признании власти как начала, обеспечивающего «общее благо».
4
Курсив везде П. Л. Лаврова.
5
Необходимо отдать справедливость Дюркгейму – весьма далекому от анархистского мировоззрения – в том, что, утверждая статистическую закономерность, он тем не менее не склонен утверждать детерминизм для отдельной личности, полагая ее, таким образом, свободной. Ход его рассуждения таков: постоянство демографических явлений порождается силой, лежащей вне индивидов. Сила эта требует определенного количества актов, но ей безразлично, исходят ли эти акты от этого или от другого индивида. Число покоряющихся ей компенсируется числом успешно сопротивляющихся ей. Выбор, таким образом, принадлежит самой личности. При этом личностей, предрасположенных к акту самоубийства, в любой общественной организации в каждый данный момент более, чем действительно совершенных актов. Смысл общей концепции Дюркгейма заключается в том, что помимо физических, химических, биологических и психологических сил, существуют еще силы социальные, которые оказывают свое влияние на индивидов извне так же, как и силы вышеупомянутые. Поэтому, если первые не исключают человеческой свободы, то нет основания думать, что дело обстоит иначе со вторыми.
6
Contra, например, Б. Сидис: «Сила личности обратно пропорциональна числу соединенных людей. Этот закон верен не только для толпы, но и для высокоорганизованных масс. В больших социальных организациях появляются обыкновенно только очень мелкие личности. Не в Древнем Египте, Вавилоне Ассирии, Персии следует искать великих людей, но в маленьких общинах Древней Греции и Иудеи» («Психология внушения»).
7
В философствовании Гердера вообще немало анархических мотивов, несмотря на то, что под его эмпирическим нарядом жил подлинный рационализм.
8
Некоторые исследователи, впрочем, протестуют против чрезмерного подчеркивания антиисторизма в естественно-правовых учениях.
9
Ни одно умственное течение не было жертвой такой легкой и жестокой критики, как романтизм. Его чрезвычайная и быстрая возбудимость, его иногда чрезмерная чувствительность, его гипертрофическое представление о своих способностях, его апология смутных настроений, его податливость химерам давали богатую пищу пародиям и злым карикатурам. Интересные и в своем роде талантливые работы Леметра, Ляссерра, традиционалистов, неомонархистов и особенно Мегрона пытались уничтожить романтизм. Им удалось осмеять частности, но они были бессильны против общечеловеческого значения всего течения.
10
И, быть может, менее остро, но еще более полно, более примирено со всем, более радостно – в «человекобожестве» Достоевского (Кириллов в «Бесах»).
11
Бергсон, с присущей ему тонкостью, различает в интеллектуализме «мысль, черпающую из ее глубоких источников», и мысль, закоченевшую в формуле. «Есть два рода интеллектуализма: интеллектуализм истинный, который переживает свои идеи, и ложный, который подвижные идеи превращает в неподвижные, затвердевшие понятия, чтобы пользоваться ими, как жетонами» («Психофизический параллелизм и позитивная метафизика»).
12
См. об этом мою брошюру «Революционное творчество и парламент» («Революционный синдикализм»), Москва, 1917.
13
Необходимо, однако, различать «утопию» и «социальный миф» Сореля. Утопия – рассудочное построение, плод выдумки, вдохновения кабинетного мудреца. И тем безжизненнее и отвлеченнее становится утопия, чем более доказательств приводит в ее защиту автор. Самые остроумные и проницательные схемы не могут охватить жизни в ее многообразии. И жизнь всегда смеется над бессильными фантазиями человеческого мозга. Социальный миф не есть рассудочное построение, он целый, живой, неделимый образ, созданный интуитивно, субъективно-достоверный, но не доказуемый логической аргументацией. Социальный миф не может быть изложен в терминах науки. Таков, например, миф о наступлении царствия божия на земле, таков наиболее популярный и властный у Сореля миф о «Всеобщей стачке» – социальной революции. Миф трепещет полнотой подлинной и целостной жизни; он неразложим на рационалистические клеточки, но сам является источником творчества. Миф, одушевляющий революционера идентичен религиозному огню, владевшему первым христианином. Он вне контроля интеллекта, ибо, по словам Сореля, он не «описание вещей, но выражение воли».
14
Это противоположение существенно для современной хозяйственной формы. Торговый капитализм, некогда открывавший дорогу промышленному, когда-то бесспорный и могучий хозяин рынка, приучается ныне к скромной роли агента промышленного капитала, олицетворяющего современное производство.
15
Более полную мою рецензию этого труда Кропоткина см. в журн. «Голос минувшего» за 1912 г.
16
См. об интересном споре Р. Михельса и Лагарделля о роли «вождей» в синдикализме в моей брошюре «Революционное творчество и парламент», гл. V.
17
Обычное возражение против классовой теории государства, заключающееся в том, что государство способно в отдельных случаях подняться над интересами господствующей группы и действовать даже вопреки им, нисколько не колеблет доказательности общих защищаемых здесь положений. Господствующая классовая группа никогда не действует с фанатической слепой силой. Она ведет «политику». Поэтому и у нее бывают дни уступок, компромиссов и подачек. Ее политика столько же определяется «эгоизмом» и жестокостью, сколько коммерческой расчетливостью и сантиментами.
18
См. подробнее «Революционное творчество и парламент», гл. III.
19
Разумеется, политические партии могут существовать и существовали вне парламентского представительства. Тем не менее в условиях современной государственности участие в парламентской жизни является для партии не только существенным, но иногда неустранимым признаком.
20
Совершенно правы, однако, те исследователи, которые собственно парламентскую борьбу пролетариата связывают по преимуществу с именем Лассаля.
21
Здесь уместно вспомнить о совершенной беспринципности Бебеля и Либкнехта в вопросе об «огосударствлении предприятий» (Берлинский конгресс 1892 г. и Бреславльский 1895 г.), о первоначальных погромах и последующем отступлении Бебеля в вопросе о завоевании прусского ландтага (1893), о речи Бебеля на Гамбургском конгрессе, о политике партии в аграрном вопросе и проч. и проч.
22
Справедливость требует отметить, что не одни русские партийные шовинисты повинны в подобном искажении материалистической концепции истории, лежащей в основе марксистского миросозерцания. Виднейший из лидеров английской социал-демократии, Гайндман, также не верит в творческую силу класса, который должна представлять социалистическая партия. «Социализм, – говорит он, – создавался везде не самими ремесленниками и рабочими, а всегда образованными людьми из класса, стоящего выше их… Слова Маркса, что эмансипация рабочих может быть совершена лишь самими рабочими, верны в том смысле, что социализм невозможен без социалистов, как республика без республиканцев. Но рабы не могут освобождать самих себя. Руководительство, инициатива, указания и организованность должны прийти от тех, которые родились в другой обстановке и привыкли к умственной работе с малых лет». Как мало соответствует подобная концепция новому факту пролетарской действительности – рабочему синдикализму.
23
Маркс в 1869 г. в письме к кассиру немецкого союза металлургов следующим образом характеризовал соотношение между политической партией и профессиональными союзами: «…профессиональные союзы – школа социализма. В профессиональных союзах рабочие делаются социалистами, так как они изо дня в день борются с капиталом. Все политические партии какого бы то ни было направления воодушевляют массу рабочих только на короткое время; профессиональные же союзы, наоборот, связывают эту массу прочно и надолго. Только союзы в состоянии представлять действительно рабочую партию и противопоставлять силу рабочих могуществу капитала».
24
Автор этих строк когда-то в небольшой работе дал всестороннее и панегирическое описание революционного метода. В ней революционаризм рассматривался как абсолютная самоцель. См. Революционное миросозерцание. М.: Логос, 1917.
25
К тому же отдельные акты, как акт Равашоля, по недоразумению называемого анархистом, своевременно вызывали одушевленные протесты идейных вождей анархизма (Кропоткин, Реклю и др.).
26
Разумеется, в учении Толстого, как во всяком большом и оригинальном учении, есть места, как будто опровергающие смысл вышеуказанных суждений и противоречащие им, но в целом учение Толстого (именно учение, а не его практическая деятельность) необыкновенно последовательно и однородно.
27
Речь не идет, конечно, об экспроприации общего характера – «социальной революции».
28
Подробнее см. в подготовляющейся к печати моей брошюре «Класс, партия и интеллектуальный пролетариат».
29
Но именно потому, что в данном случае речь идет о «коллизии» систем, коллизии, подготовляемой развитием классового самосознания, – не может быть и речи о возможности «сорвать» подобную коллизию, провести ее смелым натиском. Если революционный класс недостаточно технически воспитан, он не сумеет создать «своей» системы и после краткого триумфа понесет всю тяжесть поражения.
30
Перлом такой «дурной» для анархизма критики может почитаться известная книжечка Плеханова «Анархизм и социализм», знакомившая с анархизмом поколения социал-демократов, книжечка, написанная со специфически плехановскими стремительностью, полемической «ясностью» и победоносностью. Передержки и остроумие – не всегда хорошего тона – сходят здесь за аргументацию.
31
См. об этом подробнее в изданной под моей редакцией книге Амона «Социализм и анархизм», М., 1903.
32
Индивидуалистические анархисты, особенно Тэкер и Маккэй, вслед за Прудоном и Уорреном, не признают формулы «все принадлежит всем» и доказывают ее непримиримость с основным постулатом анархизма – свободой личности. Коммунист С. Фор также видит источник мировой скорби не в собственности, а в организации власти.
33
Оставление за флагом «социализация» известной части интеллектуального пролетариата, не поверившего в «социалистическую» резолюцию, не меняет общей картины.
34
Русская революция 1917–1918 гг. – в большевистском ее уклоне – дала красноречивейшие иллюстрации подобного положения вещей. Опыты «социализации» сверху, со всей «удалью отсебятины» (больше всего марксисты игнорировали Маркса и марксизм), опирающиеся на вооруженных солдат, наемную гвардию, государственный террор, в разнообразных формах его применения, с истинно рабским потаканием разнузданным инстинктам масс, с премиями за невежество и пр. и пр., разумеется, никак не могут служить переходом к анархическому строю и уже тем более быть им самим. Это – перемещение власти. И анархизму нечего делать в большевизме. Последнему он мог бы сказать словами Герцена: «Я вижу на твоем челе нечто такое, что меня заставляет называть тебя рабом…» Здесь не место, конечно, касаться положительных заслуг «большевизма»: ликвидации бездарной и бессильной политики «временного правительства», выявления политической и нравственной дряблости наших социалистических партий и непрочности нашей «буржуазии».
35
Некоторые положения этого манифеста были приняты инициативной группой «Московского Союза идейной пропаганды анархизма» и легли в основание его «Декларации» (Москва, 1918 г.).