Но прежде всего Михаэль выведен как человек своего времени — и нашего времени — в том, как он утверждает центральную роль труда, главной отличительной черты человека. «Труд приносит свободу», — не единожды произносит он. Сам Михаэль достигает спасения, жертвуя всем и погибая в конце концов в руднике. Трудясь в поте лица в чреве Матери — Сырой земли, он понимает глубинные истины, недоступные рациональному восприятию: «Дом! Земля! Мать!». Его социализм — это принесение себя в жертву ради своего народа: «Мы, современные немцы, похожи на социалистов Христа». «Труд есть война!» — восторженно добавляет Михаэль; это призыв к величию.
Для современного читателя почти намеренно банальный словарь Геббельса — вызов даже больший, чем бесцветный сюжет. Кажется, что Геббельс специально выбирает самые затертые фразы — «белый, как снег», «тяжкое бремя труда» — как будто мало вложенной в уста Михаэля напыщенной безвкусицы («Искусство — это не только способности, это еще и борьба»), которую невозможно принять всерьез. (Точно так же некоторые абзацы, по современным стандартам доказуемо антисемитские, надо понимать как дурно выбранные метафоры и как дань предрассудкам своего времени — подобно аналогичным вульгарностям, высказанным Марксом за 70 или 80 лет до того. Геббельс, как и Маркс — человек своего времени и своего места. Как и все мы.)
Но это не случайная неуклюжесть, это зарождающееся искусство. Геббельс сознательно избегает любой свежести, оригинальности в метафорах и сравнениях. Его цель — на загадывать загадки для космополитов, а побуждать к действию обычного человека. Как полагает Михаэль, «стиль-это все!» Геббельс, несмотря на неоспоримую литературную посредственность, говорит языком масс — языком коротких рубленых предложений, еще более коротких словосочетаний, обычно усиленных барочной пунктуацией, и приукрашенных общих мест. В самом начале Михаэль жалуется: «Мы, немцы, слишком много думаем». Геббельс предлагает решение этой проблемы: или действительно популярный, или просто популистский дискурс, занимающий, как современные бестселлеры и видеоклипы, место на самом верху низовой культуры.
И в самом деле, спустя 70 лет Геббельс кажется современным не столько из-за того, что он говорит (хотя он и озвучивает многие современные темы), сколько из-за того, как он это говорит. Он — человек для масс-медиа, его роман не влезает в смирительную рубашку печатной книги. Чутье Геббельса требует света, музыки, публичного зрелища. Вскоре, с приходом кино, радио и телевидения, для его целей появятся средства. Беспомощные в качестве литературы, образы и клише, движущие роман «Михаэль», могли бы оказать глубочайшее действие на газеты, журналы, кино, радио, на весь аппарат современной индустрии сознания. Имей он в руках современные кинематические и вещательные технологии, кто знает, чего бы Геббельс мог достичь?
НОВЫЕ ТЕМНЫЕ ВЕКА
Рецензия на: Рудольф Карлайл Эванс. Воскрешение аристократии. Порт Таунсенд (Вашингтон): LoompanicsUnlimited, 1988.
Бесчисленные эксперты подсчитывают кризисы в западном обществе. Кто-то предсказывает падение индустриализма. Кое-кто даже радуется катастрофе, видя в ней шанс построить утопию — или футуристически-кибернетическую, или в духе неопалеолита. Но обе школы постиндустриального утопизма предполагают будущее, где все будут жить в мире и все будут принимать решения. Здесь, по Рудольфу Карлайлу Эвансу, их взор мутнеет, а храбрость им изменяет. Все согласны, что многие века западный человек воевал с природой, в том числе со своей собственной — с катастрофическими результатами. Но для Карлайла путь к спасению ведет вспять — к феодализму, к бесстрашной власти гордой воинственной аристократии над безусловно подчиняющимся крестьянством. Так предназначенное властвовать меньшинство реализует свою судьбу… а большинство, превращенное в массу, наконец-то получает то, чего на самом деле хочет: свободу от свободы.
Карлайл, будто меч, кует синтез правой и левой критики нашего безличного, атомизированного, материалистичного, бюрократического, потребительского, природоубийственного массового общества, которое не может жить и не будет. В его сочетании антикапитализма, антисоциализма, сексизма и панегириков сильному человеку действия больше от фашистского интеллектуализма — включая фашистский интеллектуальный антиинтеллектуализм, — чем он признает. Сам он предпочитает смущать либералов и леваков цитатами, почерпнутыми из длительного, хотя порой и бессистемного изучения Маркса, Милля, Шумахера, Маркузе, Шумпетера, де Токвиля, Эрнеста Манделя, ЭрихаФромма, анархиста МюрреяБукчина и т. д.
Но с другой стороны, Карлайл против расизма, против национализма, он непримиримый враг государственных массовых мобилизаций — хоть фашистских, хоть сталинистских. В его утопии нации, взятые как культурно-лингвистические сообщества, не исчезнут полностью, но, как правило, не будут собраны воедино какой-то центральной властью. Вместо этого — рыхлые агломерации господских владений, непрерывно соперничающих за силу и славу и всегда готовых объединиться против слишком сильного аристократа, который задумал бы подчинить бояр. Общество, которое Карлайл предвидит — в основном земледельческое, технологически неизощренное и с минимальной торговлей, со стабильным населением, которого будет куда меньше, чем сейчас, и пребывающее в гармонии с природой. Что же странного в надстройке из крепостничества и феодализма при таком материальном базисе — почти неотличимом от того, что предсказывают разные деятели анархизма, технологического минимализма и «нью-эйдж»? В смысле, это же не в первый раз, да?
Что до других постиндустриальных пророков, то Карлайл презрительно отбрасывает их ценности — гуманизм, демократию, законность, равенство, технический прогресс — которые он, реакционер, издевательски объявляет консервативными пережитками обреченного и выродившегося статус-кво. Все они тоже часть проблемы, у которой (настаивает Карлайл) есть решение — только одно решение, жесткое, но единственно выражающее истинную человеческую природу. Современный мир от слишком многих требует слишком многого и дает слишком мало возможностей для их господ от природы. (Вопрос: если они такие господа, то почему уже сейчас не перестроили все на свой лад?)
Хотя сам Карлайл такую мысль возмущенно отвергнет, мне кажется, что он прагматик, хотя и с довольно странными идеями о психологии. Он постулирует, судя по всему, для всех культур (при всем интересе к «западному человеку», какое сверхчеловеку дело до Запада и Востока и до добра и зла?), два неизменных класса — правителей и подчиненных. Он настаивает, что рядовым гражданам лучше всего, когда они пашут землю, добывая скудное, но обычно достаточное пропитание, когда простые природные культы дают простые ответы на простые вопросы о смысле жизни и когда можно гордиться силой и доблестью своего господина.
Может, и так. Но почему Карлайла это вообще занимает? Истинные аристократы никогда не жалуются и никогда ничего не объясняют — они делают, что хотят. Дворяне замечают класс, не индивида. Неужто Эванс — Моисей от постмодернизма, чья судьба — увидеть отблеск Земли Обетованной, где власть (и почва), но, задыхаясь в путах интеллекта и чувств, никогда не взойти в нее самому?
ТАК СКАЗАЛ МИТТИ
Рецензия на: РагнарРедберд. Правда — в силе. Порт Таунсенд: LoompanicsUnlimited, 1984.
Единственное, что мы точно знаем про «РагнараРедберда» («РагнараКраснобородого») — это что в 1896 году на нашем континенте некто под таким именем выпустил в свет книгу «Правда- в силе», «которая дожила до наших дней совершенно безотносительно к народной любви или вниманию академических кругов» (С.Е. Паркер). Возможно, Редбердом был новозеландец Артур Десмонд, который боролся за различные радикальные ценности (права аборигенов, тред-юнионы, единый налог) — потом переехал в Австралию, а оттуда — в Соединенные Штаты. Если так, то свои ценности он переоценил — вернее, выкинул на помойку.
Редберд — не то воплощение социального дарвинизма, не то пародия на него. Сам он был интеллигентом-бумагомарателем — кем же еще? все, что от него осталось, это одна книга — но, по-видимому, мечтал о жизни вольного наемника, сильного статью вожака стаи, извергающего страшные клятвы, пия мед из рога. «Правда — в силе» — это «Так говорил Заратустра», переписанная УолтеромМитти. Редберд пытается, в значительной степени безуспешно, не просто абстрактно опровергнуть морализм, но победить его на внутреннем уровне — вызвав на песенную дуэль. Но он рабски следует нескольким самым распространенным предрассудкам своего века. Его мисогиния и расизм не просто избыточны. Они выдают пристрастие к рыночному хищничеству с его равными возможностями и победителем, получающим всё.
В каком-то смысле Редберд уж точно над нами издевается. Он очевидным образом слишком хорошо знаком с современными ему социальными и экономическими теориями и не может всерьез полагать, что систематическая эксплуатация невиданного богатства нового индустриального общества — это то же самое, что налет на почтовый дилижанс, только в большем масштабе. Никто из презираемых Редбердом современников-социалистов не был так прямолинеен.
Неважно. Вульгарная (хоть и благозвучная) напыщенность Редберда, несмотря на весь надрыв, это прежде всего слабительное — прочищающее мозги своей грубостью, хоть и лишенное пищевой ценности. Редберд — даже более тонкий иронист, чем он думает. Посвятив целую книгу возвеличиванию человека действия, он неопровержимо доказал, что сам к таковым не принадлежит. Настоящие кондотьеры не пишут книг (и не читают, если уж на то пошло). РагнарРедберд — такой же Сверхчеловек, как Иди Амин Дада — мастер художественного перформанса.
ИДТИ ПРОТИВ ПРИРОДЫ — ЭТО ТОЖЕ ПРИРОДНОЕ СВОЙСТВО
Рецензия на: Роберт Антон Уилсон. Естественный Закон, или Не натягивай резинку на стручок. Порт Таунсенд: LoompanicsUnlimited, 1987.
Это остроумное полемическое выступление куда познавательнее (и куда занятнее), чем можно предположить, узнав его предысторию.