Эта страшная сила обусловлена нашим жестоким социальным и экономическим устройством. Я не думаю отрицать порождающие преступность биологические, физиологические или психологические факторы, но едва ли найдется продвинутый криминалист, который не признал бы, что социальные и экономические воздействия – это самые безжалостные, самые ядовитые микробы преступности. Допустим даже, что существуют врожденные преступные наклонности, тем не менее верно, что эти наклонности находят богатую пищу в нашем социальном окружении.
Существует тесная связь, утверждает Хэвлок Эллис, между преступлениями против личности и ценами на алкоголь, между преступлениями против собственности и ценами на пшеницу. Он цитирует Кетле и Лакассана, первый из них рассматривал общество как готовящее преступление, а преступника как инструмент, его совершающий. Второй считает, что «среда культивирования преступности – социальная среда, а преступник – это микроб, элемент, обретающий значимость только тогда, когда находит среду, позволяющую ему дойти до кондиции, в каждом обществе есть преступники, которых оно заслуживает»[10]. Самый «благополучный» индустриальный период лишает рабочего возможности зарабатывать достаточно, чтобы поддерживать здоровье и бодрость. А поскольку благополучие – состояние в лучшем случае воображаемое, то к сонму безработных постоянно добавляются тысячи людей. Эта огромная армия бродит с востока на запад, с юга на север в поисках работы или еды, и все, что они находят, – это работный дом или трущобы. Те, у кого осталась искра самоуважения, предпочитают открытое неповиновение, предпочитают преступление изнуряющему, униженному положению бедности.
По оценке Эдварда Карпентера, пять шестых уголовных преступлений состоят в том или ином нарушении прав собственности, но это слишком заниженная цифра. Тщательное расследование покажет, что девять преступлений из десяти прямо или косвенно связаны с нашими экономическими и социальными беззакониями, с нашей системой безжалостной эксплуатации и грабежа. Нет такого глупого преступника, который не признал бы этот ужасный факт, хотя и не смог бы объяснить его.
Сборник криминальной философии, составленный Хэвлоком Эллисом, Ломброзо и другими выдающимися людьми, показывает, что преступник слишком остро чувствует, что именно общество толкает его на преступление. Один миланский вор сказал Ломброзо: «Я не граблю, я просто беру у богатых лишнее, кроме того, разве адвокаты и торговцы не грабят?» Убийца писал: «Зная, что три четверти общественных добродетелей – это трусливые пороки, я подумал, что открытое нападение на богатого человека будет честнее осмотрительного сочетания мошеннических действий». Другой написал: «Меня посадили за кражу полудюжины яиц. Министры, ворующие миллионы, получают почести. Бедная Италия!» Образованный каторжник сказал мистеру Дэвитту: «Законы общества созданы для того, чтобы сохранить власть за богатыми, тем самым лишив большую часть человечества его прав и возможностей. Почему они должны наказывать меня за то, что я брал примерно такими же средствами у тех, кто взял больше, чем имел право?» Тот же человек добавил: «Религия лишает душу независимости, патриотизм – это глупое преклонение перед миром, ради которого благополучие и покой жителей принесены в жертву теми, кто на этом наживался, в то время как законы страны, сдерживая естественные желания, вели войну с явным духом закона наших существ. По сравнению с этим, – заключил он, – воровство – это благородное занятие»[11].
Воистину, в этих словах куда больше мудрости и правды, чем во всех юридических и моральных книгах общества.
Если микробы преступности – это экономические, политические, моральные и физические факторы, как общество противостоит ситуации?
Методы борьбы с преступностью, несомненно, претерпели ряд изменений, но главным образом в теоретическом смысле. На практике общество сохранило первобытный мотив в отношениях с преступником, то есть месть. Оно также усвоило теологическую идею, а именно наказание, в то время как законные и «цивилизованные» методы заключаются в сдерживании или терроре и реформах. Вскоре мы увидим, что все четыре способа полностью провалились и сегодня мы не ближе к решению, чем в темные века.
Естественный импульс первобытного человека нанести ответный удар, отомстить за обиду устарел. Вместо этого цивилизованный человек, лишенный мужества и отваги, возложил на организованную машину обязанность отомстить за свои обиды, глупо полагая, что государство имеет право вершить то, на что у него больше нет ни мужества, ни последовательности. «Верховенство закона» – вещь разумная, оно не опустится от примитивных инстинктов. Его миссия носит «более высокий» характер. Правда, оно до сих пор пронизано теологическим беспорядком, который провозглашает наказание средством очищения, или опосредованным искуплением греха. Однако юридически и социально закон предусматривает наказание не только как причинение боли преступнику, но и как устрашающее воздействие на других.
Какова же реальная основа наказания? Представление о свободе воли, представление о том, что человек всегда свободный деятель добра или зла, если он выбирает последнее, его нужно заставить заплатить цену. Хотя эта теория давно опровергнута и выброшена на свалку, она продолжает ежедневно применяться всей государственной машиной, превращая ее в самого жестокого и беспощадного мучителя человеческой жизни. Единственной причиной ее сохранения остается еще более жестокое представление о том, что чем шире распространяется страх наказания, тем надежнее его превентивный эффект.
Общество применяет самые радикальные методы борьбы с социальным обидчиком. Почему они не сдерживают? Хотя в Америке предполагается, что человек считается невиновным до тех пор, пока его вина не будет доказана, правовые институты, полиция продолжают насаждать террор, производя неизбирательные аресты, избивая руками, ногами и дубинками, запугивая людей, применяя варварские допросы с пристрастием, держа несчастных жертв в удушливых и грязных полицейских участках под присмотром еще грязнее ругающихся охранников. Тем не менее преступления быстро множатся, и общество за это платит. С другой стороны, ни для кого не секрет, что, когда несчастный гражданин отдан на полную «милость» закона и ради безопасности запрятан в худшем из адов, начинается его настоящая голгофа. Лишенный прав человека, низведенный до простого автомата без воли и чувств, полностью зависящий от милости жестоких смотрителей, он ежедневно подвергается процессу дегуманизации, по сравнению с которым месть дикаря была бы детской игрой.
В Соединенных Штатах нет ни одного пенитенциарного учреждения или исправительного учреждения, где людей не пытали бы, «чтобы сделать их лучше», деревянной или резиновой дубинкой, смирительной рубашкой, ледяной водой, электротоком, одиночным заключением и голодом. В этих учреждениях воля заключенного сломлена, душа унижена, дух подавлен мертвенным однообразием и рутиной тюремной жизни. В Огайо, Иллинойсе, Пенсильвании, Миссури и на Юге эти ужасы стали настолько вопиющими, что дошли до внешнего мира, в то время как в большинстве других тюрем по-прежнему преобладают те же христианские методы. Но тюремные стены редко пропускают мучительные крики жертв – тюремные стены толсты, они приглушают звук. Общество могло бы с большей безопасностью отменить сразу все тюрьмы, чем надеяться на защиту от этих камер ужасов XX века.
Год за годом врата адской тюрьмы возвращают в мир исхудавшую, уродливую, безвольную, потерпевшую крушение человеческую команду с каиновой печатью на лбу, разбитыми надеждами, извращенными естественными наклонностями. Не встречая на воле ничего, кроме голода и бесчеловечности, эти жертвы вскоре снова погружаются в преступный мир как единственную возможность существования. Нет ничего необычного встретить мужчин и женщин, которые провели половину жизни – нет, почти все свое существование – в тюрьме. Я знаю женщину на острове Блэкуэлл, которая входила и выходила тридцать восемь раз, а от друга я узнаю, что семнадцатилетний мальчик, о котором он заботился в тюрьме Питтсбурга, никогда не знал, что такое свобода. Жизненный путь этого мальчика шел из исправительного учреждения в тюрьму, пока, сломленный телом, он не умер, пав жертвой социальной мести. Этот личный опыт подтверждается обширными данными, дающими неопровержимые доказательства полной бесполезности тюрем как средства сдерживания или исправления.
Некоторые действующие из лучших побуждений люди работают сейчас над новым направлением в тюремном деле, которое предполагает воссоздание, возрождение человека, предоставление ему возможности снова стать членом общества. Как ни похвально это стремление, боюсь, что не следует возлагать надежды на новое вино, налитое в старые меха. Только полная перестройка общества избавит человечество от язвы преступности. Все же если пока допустить паллиативы, можно пытаться улучшать наши тюремные заведения. Но прежде всего необходимо возродить общественную совесть, которая находится в жалком состоянии. Общество должно пробудиться, сознать, что преступление есть лишь вопрос степени, что мы все носим в себе зародыши преступления в большей или меньшей степени в зависимости от нашей умственной, физической и общественной ситуации, отдельный преступник – только отражение тенденций всего общества.
Когда пробудится общественная совесть, то люди, вероятно, откажутся от «чести» быть борзой закона. Человек перестанет преследовать, презирать преступника или не доверять ему и даст ему возможность жить и дышать среди своих друзей. Учреждения, конечно, не сразу поддадутся новому течению, – они холодны, непроницаемы и жестоки, однако, наверное, будет возможно избавить тюремные жертвы от жестокостей начальства, стражи и надсмотрщиков. Общественное мнение – могучее оружие, и тюремщики его боятся. Их можно научить быть хоть немного вежливее, – в особенности когда они поймут, что от этого будет зависеть вся их служба.