«Я хотел бы обратить внимание моих читателей на эту мысль: вся ценность образования заключается в уважении физической, интеллектуальной и моральной воли ребенка. Как в науке невозможны никакие доказательства иначе как фактами, так и истинное образование может быть только таким, которое свободно от всякого догматизма, которое предоставляет самому ребенку направление его усилий и ограничивается поддержкой его усилий. В наши дни нет ничего легче, чем изменить эту цель, и ничего труднее, чем уважать ее. Воспитание всегда навязывает, насилует, ограничивает; настоящий воспитатель тот, кто лучше всего может оградить ребенка от его (учителя) собственных идей, его своеобразных капризов, тот, кто может лучше всего апеллировать к собственной энергии ребенка.
Мы убеждены, что образование будущего будет носить совершенно спонтанный характер, конечно, мы пока не можем его осознать, но эволюция методов в направлении более широкого осмысления явлений жизни и то, что все подвижки к совершенству означают преодоление сдерживающего начала, – все это свидетельствует о том, что мы правы, когда надеемся на раскрепощение ребенка посредством науки.
Не постесняемся сказать, что нам нужны люди, способные развиваться без остановки, способные безостановочно разрушать и обновлять свою среду, а также обновляться сами; люди, чья интеллектуальная независимость будет их величайшей силой, люди, которые ни к чему не привязываются, всегда готовы принять лучшее, счастливые торжеством новых идей, стремящиеся в одной жизни прожить несколько жизней. Общество таких людей боится, поэтому нам не стоит надеяться, что ему когда-либо понадобится образование, которое им способны дать мы.
Мы будем с величайшим вниманием следить за трудами изучающих ребенка ученых, и мы будем жадно искать средства применения их опыта к образованию, которое мы хотим построить, в направлении все более полного освобождения личности. Но как мы можем достичь своей цели? Не посвятить ли себя непосредственно работе в поддержку учреждения новых школ, руководимых, насколько возможно, этим духом свободы, который, как мы предчувствуем, будет доминировать во всей образовательной работе в будущем?
Проведен эксперимент, который на сегодняшний день уже дал отличные результаты. Мы можем разрушить все, что в современной школе относится к организации принуждения, к искусственной среде, отделяющей детей от природы и жизни, к интеллектуальной и нравственной дисциплине, применяемой для навязывания им готовых идей, верований, развращающих и уничтожающих естественные наклонности. Не боясь обмануться, мы можем вернуть ребенка к той среде, которая его увлекает, к среде природы, где он будет соприкасаться со всем, что любит, и где жизненные впечатления заменят педантичную книжную ученость. Сделай мы только это, мы бы уже в значительной степени подготовили освобождение ребенка.
В таких условиях мы могли бы уже свободно применять данные науки и трудиться наиболее плодотворно.
Я слишком хорошо знаю, что мы не можем по этой причине осуществить все наши надежды, мы часто вынуждены, из-за недостатка знаний, применять нежелательные методы, но нас в наших усилиях поддерживает уверенность – а именно уверенность в том, что, даже не достигая нашей цели полностью, мы в нашей еще несовершенной работе делаем больше и лучше, чем нынешняя школа. Свободная непосредственность ничего не знающего ребенка мне нравится больше, чем энциклопедическое знание и умственное уродство ребенка, подвергшегося нашему сегодняшнему воспитанию»[17].
Если бы Феррер действительно организовал беспорядки, если бы он дрался на баррикадах, если бы он бросил сотню бомб, он не мог бы быть так опасен для католической церкви и деспотизма, как своим противодействием дисциплине и сдержанности. Дисциплина и сдержанность – не они ли причина всех зол в мире? Рабство, покорность, нищета, всякое несчастье, все социальные беззакония – результат дисциплины и ограничения. Действительно, Феррер был опасен. Поэтому он должен был умереть 13 октября 1909 года в канаве Монжуика. Но кто посмеет сказать, что его смерть была напрасной? Ввиду бурного роста всеобщего негодования Италия называет в память о Франсиско Феррере улицы, Бельгия открывает подписку на возведение мемориала, Франция призывает на передовую своих самых прославленных мужей, дабы возродить наследие мученика, Англия первой выпустила его биографию, все страны объединяются в увековечивании великого дела Франсиско Феррера, даже Америка, вечно плетущаяся в хвосте прогрессивных идей, породила Ассоциацию Франсиско Феррера, чья цель – опубликовать полное жизнеописание Феррера и организовать современные школы по всей стране, – можно ли перед лицом этой международной революционной волны сказать, что Феррер погиб напрасно?
Та смерть в Монжуике – как она была прекрасна, как драматична, как она волнует человеческую душу. Гордый и прямой, с внутренним взором, устремленным к свету, Франсиско Феррер не нуждался ни в лживых священниках, чтобы придать ему мужества, ни в том, чтобы упрекать призрака за то, что тот оставил его. Сознание того, что его палачи представляли умирающий век, а он – живую истину, поддерживало его в последние героические минуты.
Умирающий век и живая истина,
Живые хоронят мертвых.
Лицемерие пуританства
Говоря о пуританстве применительно к американскому искусству, мистер Гутзон Борглум сказал: «Пуританство так долго делало нас эгоцентричными и лицемерными, что искренность и почтение естественного в наших порывах из нас полностью вытравлены, потому ни правда, ни индивидуальность в нашем искусстве невозможны».
Мистер Борглум мог бы добавить, что пуританство сделало невозможной саму жизнь. Больше, чем искусство, больше, чем эстетизм, жизнь представляет красоту в тысячах вариаций, это действительно гигантская панорама вечных перемен. Пуританство, напротив, покоится на фиксированной и неизменной концепции жизни, оно основано на кальвинистской идее о том, что жизнь – это проклятие, наложенное на человека гневом Божьим. Чтобы искупить себя, человек должен постоянно каяться, отвергать все естественные и здоровые порывы и отворачиваться от радости и красоты.
Пуританство упивалось основанным на терроре режимом в Англии в XVI и XVII веках, уничтожая и сокрушая все проявления искусства и культуры. Именно дух пуританства лишил Шелли его детей за отказ склониться перед религиозными заповедями. Этот же узкий дух отвратил Байрона от родины, этот великий гений восстал против однообразия, серости и мелочности своей страны. То же пуританство принудило некоторых из свободнейших женщин Англии к общепринятой лжи о замужестве: Мэри Уоллстонкрафт, а затем Джордж Элиот. А недавно пуританство потребовало еще одной жертвы – жизни Оскара Уайльда. В действительности пуританство никогда не переставало быть самым пагубным фактором на территории Джона Буля, выступая цензором художественного самовыражения собственного народа и одобряя только скучную респектабельность среднего класса.
Поэтому чисто британский ура-патриотизм указывает на Америку как на страну пуританского провинциализма. Совершенно верно, что наша жизнь чахнет из-за пуританства, убивающего все естественное и здоровое в наших порывах. Но в равной степени верно и то, что именно Англии мы обязаны пересадкой этого духа на американскую почву. Его завещали нам отцы-пилигримы. Спасаясь от преследований и угнетения, Пилигримы славного «Мейфлауэра» установили в Новом Свете царство пуританской тирании и преступности. История Новой Англии, и в особенности Массачусетса, полна ужасов, которые превратили жизнь во мрак, радость в отчаяние, естественность в болезнь, честность и правду в отвратительную ложь и лицемерие. Позорный стул и столб для порки, а также множество других пыточных приспособлений были излюбленными английскими методами очищения американцев.
Бостон, город культуры, вошел в анналы пуританства как «Кровавый город». Он соперничал даже с Салемом в жестоком преследовании несанкционированных религиозных взглядов. В ныне знаменитом Коммоне полуобнаженную женщину с младенцем на руках публично выпороли за преступление против свободы слова, на том же месте в 1659 году была повешена Мэри Дайер, еще одна женщина-квакер. Фактически Бостон стал ареной не одного бессмысленного преступления, совершенного пуританством. Салем летом 1692 года убил восемнадцать человек за колдовство. Не только Массачусетс изгонял дьявола огнем и серой. Как справедливо сказал Каннинг: «Отцы-пилигримы заполонили Новый Свет, чтобы исправить перекос Старого». Ужасы того периода нашли свое самое яркое выражение в американской классике «Алая буква».
Пуританство больше не применяет тиски для пальцев и плетку, но оно по-прежнему пагубно влияет на умы и чувства американского народа. Ничто другое не может объяснить силу Комстока. Подобно Торквемаде довоенных дней, Энтони Комсток является автократом американской морали, он диктует стандарты добра и зла, чистоты и порока. Аки тать в нощи, он проникает в частную жизнь людей, в их самые интимные отношения. Созданная Комстоком система шпионажа посрамляет печально известное Третье отделение русской тайной полиции. Почему общество терпит такое посягательство на свои свободы? Просто потому, что Комсток есть не что иное, как громкое выражение пуританства, взращенного в англосаксонской крови, и от его рабства не удалось полностью освободиться даже либералам. Бездумные и свинцовые элементы старых Союзов христианской умеренности молодых мужчин и женщин, Лиг чистоты, Американских союзов субботы и прогибиционистской партии с Энтони Комстоком в качестве их святого покровителя являются могильщиками американского искусства и культуры.
Европа может, по крайней мере, похвастаться смелым искусством и литературой, которые глубоко погружаются в социальные и сексуальные проблемы нашего времени, подвергая суровой критике все наши притворства. Словно скальпелем хирурга рассекается всякая пуританская туша и расчищается путь к освобождению человека от мертвого груза прошлого. Но с пуританством как постоянным сдерживающим фактором американской жизни ни правда, ни искренность невозможны. Ничего, кроме уныния и посредственности, диктующих человеческое поведение, ограничивающих естественное самовыражение и подавляющих наши лучшие порывы. Пуританство в этом XX веке является таким же врагом свободы и красоты, каким оно было, высадившись на Плимутском камне. Наши глубочайшие чувства оно отвергает, как нечто гнусное и греховное, но, будучи совершенно невежественным в отношении реальных функций человеческих эмоций, пуританство само является творцом самых невыразимых пороков.