Последовательность – величайшее преступление нашего коммерческого века. Не важно, насколько силен дух или насколько важен человек, в тот момент, когда он не позволяет себя использовать или продавать свои принципы, его выбросят на свалку. Такова и судьба президента компании Энтони и Дэвида Робертса. Конечно, они представляли противоположные полюса – полюса, враждебные друг другу, полюса, разделенные ужасной непреодолимой пропастью. И все же разделили общую судьбу. Энтони – воплощение консерватизма, старых идей, железных методов: «Я являюсь бессменным председателем компании с момента ее основания – тридцать два года назад. Четыре раза я вел схватку с рабочими компании, и каждый раз я брал верх. Здесь говорили, что времена меняются. Может быть. Но я остался прежним. И останусь таким. Говорили, что хозяева и рабочие равны. Чепуха! В доме должен быть один хозяин. Когда сталкиваются двое, повелевать будет достойнейший. Говорили, что у капиталистов и трудящихся одинаковые интересы. Чепуха! Их интересы далеки, как полюсы. Есть единственно верный способ обращаться с рабочими – держать их в железном кулаке».
Нам может не нравиться эта приверженность к старым, реакционным представлениям, и тем не менее есть что-то замечательное в мужестве и последовательности этого человека, и он и вполовину не так опасен для интересов угнетенных, как наши сентиментальные и мягкие реформаторы, девятью пальцами грабящие, а десятым дающие библиотеки, перемалывающие людей, как Рассел Сейдж, а затем тратящие миллионы долларов на социальные исследования, превращающие красивых отроковиц в увядших старух, а затем дающие им несколько ничтожных долларов или открывающие приют для работающих девушек. Энтони – достойный противник, и, чтобы сражаться с таким врагом, надо научиться встречать его в открытом бою.
Дэвид Робертс обладает всеми умственными и моральными качествами своего противника в сочетании с бунтарским духом и глубиной современных идей. Он тоже последователен и не хочет для своего класса ничего, кроме полной победы.
«Мы боремся не только за сегодняшний день, не только за себя, за собственные нехитрые нужды. Мы боремся за всех тех, которые будут жить после нас. Друзья, ради любви к тем людям не допустим, чтобы на них легло тяжкое бремя, не дадим омрачить небо будущему и залить его морем горечи. И пусть с нами случится что угодно! Мы готовы пострадать ради них. Нам бы только стряхнуть с себя это жестокое, кровожадное чудовище, которое от сотворения мира выжимает соки из рабочих, из их жен и детей. А если у нас не достанет мужества сойтись с ним лицом к лицу и биться до тех пор, пока это чудовище не попросит пощады, тогда оно и впредь будет так же пить нашу кровь, и мы навсегда останемся тем, кто мы есть сейчас, – хуже собак!»
Компромисс и мелочный интерес неизбежно стакнутся и обойдут двух таких гигантов. Неизбежно, пока масса не достигнет роста Дэвида Робертса. Наступит ли это когда-нибудь? Драматург – не пророк, но моральный урок очевиден. Нельзя не сознавать, что рабочим придется применять незнакомые им доселе методы, им придется отбросить все те элементы в своей среде, которые вечно готовы примирить непримиримое, а именно Капитал и Труд. Им придется осознать, что именно такие персонажи, как Дэвид Робертс, и есть те самые силы, которые произвели в мире революцию, чем проторили дорогу к освобождению из лап этого «кровожадного чудовища» к более яркому горизонту, более свободной жизни и более глубокому признанию общечеловеческих ценностей.
Ни один вопрос равной общественной важности не получил за последние годы такого широкого рассмотрения, как вопрос о тюрьме и наказании.
Едва ли найдется какой-нибудь авторитетный журнал, который не посвятил бы свои колонки обсуждению этой жизненно важной темы. В ряде книг талантливых писателей, как в Америке, так и за границей, эта тема обсуждалась с исторической, психологической и социальной точек зрения, и все они соглашались с тем, что нынешние пенитенциарные учреждения и наш способ борьбы с преступностью во всех отношениях оказались неадекватны, а также расточительны. Можно было бы ожидать, что из совокупного литературного обвинения в социальных преступлениях, совершенных над заключенным, должно выйти нечто весьма радикальное. Однако, за исключением нескольких мелких и сравнительно незначительных реформ в некоторых наших тюрьмах, абсолютно ничего не сделано. Но, наконец, это серьезное социальное зло получило драматическое истолкование в «Правосудии» Голсуорси.
Действие пьесы начинается в офисе адвокатской конторы «Джеймс Хау и сыновья». Старший клерк Роберт Кокесон обнаруживает, что чек, выписанный им на девять фунтов, был подделан на девяносто. Путем исключения подозрение падает на Уильяма Фолдера, младшего офисного клерка. Последний влюблен в замужнюю женщину, терпящую оскорбления и насилие от жестокого мужа-пьяницы. Под давлением своего нанимателя, сурового, но не злого человека, Фолдер признается в подлоге, оправдываясь крайней нуждой своей возлюбленной Рут Ханивилл, с которой он планировал сбежать, чтобы спасти ее от невыносимой жестокости мужа. Несмотря на мольбы юного Уолтера, проникнутого современными идеями, его отец, нравственный и законопослушный гражданин, сдает Фолдера в полицию.
Второй акт, в зале суда, показывает Правосудие в самом процессе его отправления. Сцена по драматической силе и психологической правде не уступает великой сцене суда в «Воскресении». Молодой Фолдер, нервный и слабенький юноша двадцати трех лет, сидит на скамье подсудимых. Рут, его замужняя возлюбленная, полная любви и преданности, горит желанием спасти юношу, чья привязанность ввергла его в нынешнюю передрягу. Молодого человека защищает адвокат Фром, чья речь перед присяжными – шедевр глубокой социальной философии, пропитанный человеческим пониманием и сочувствием. Он не пытается оспорить сам факт подделки Фолдером чека, и, хотя в защиту своего клиента он говорит о временном помешательстве, это возражение на обвинение основано на осознании общества, столь же глубоком и всеохватывающем, как и корни наших социальных недугов, – «изнанки жизни, той трепещущей жизни, которая всегда лежит в основе преступления». Он показывает, что Фолдер столкнулся с дилеммой: увидеть любимую женщину убитой жестоким мужем, с которым она не может развестись, или взять правосудие в свои руки. Защита умоляет присяжных не превращать слабого юношу в преступника, приговаривая его к тюрьме, ибо «Правосудие – машина, которая после первого, начального толчка катится дальше сама собой. Нужно ли, чтобы этот юноша был размолот машиной Правосудия за поступок, который в худшем случае был следствием его слабости? Должен ли он стать одним из тех несчастных, которые заполняют темный, зловещий трюм корабля, называемого тюрьмой?.. Я взываю к вам, джентльмены: не губите этого молодого человека! Ибо в оплату за четыре минуты невменяемости ему грозит гибель, полная и неотвратимая. Колесница Правосудия подмяла под себя этого юношу уже тогда, когда решено было возбудить против него судебное преследование».
Но колесница Правосудия катится безжалостно, ибо, как говорит ученый Судья, «закон есть закон – величественное здание, под сенью которого мы все обретаемся, и каждый камень его покоится на других камнях».
Фолдер приговорен к трем годам каторжных работ.
В тюрьме молодой, неопытный каторжник вскоре оказывается жертвой страшной «системы». Власти признают, что молодой Фолдер умственно и физически «в плохой форме», но тут ничего поделать нельзя: многие другие находятся в аналогичном положении, а «нормальных камер нет».
Третья сцена третьего акта захватывает сердце своей безмолвной силой. Вся сцена представляет собой пантомиму, происходящую в тюремной камере Фолдера.
«При быстро угасающем свете дня виден Фолдер. Без башмаков, в одних носках, он неподвижно стоит, наклонив голову к двери, и прислушивается. Потом бесшумно подходит ближе к двери, стоит, слушает жадно, напряженно, стремясь уловить что-нибудь, хотя бы самый незначительный шум извне. Внезапно вздрогнув, выпрямляется, будто услышал что-то, и стоит, застыв. Затем с тяжелым вздохом направляется к своей работе и глядит на нее, опустив голову. Он делает стежок или два с видом человека, глубоко погруженного в скорбь, и каждый стежок как бы возвращает его к жизни из небытия. Немного погодя вскакивает и начинает шагать взад-вперед по камере, поворачивая голову из стороны в сторону, как зверь в клетке. Опять останавливается у двери, прислушивается и, приложив ладони с растопыренными пальцами к двери, прижимается лбом к железу. Затем медленно идет к окну, ведя пальцем по цветной полоске, которая тянется через всю стену. Остановившись под окном, снимает крышку с одной из жестянок и внимательно всматривается в нее, точно хочет найти себе товарища в своем отражении. Почти совсем стемнело. Вдруг он роняет крышку, и она с грохотом падает на пол – это единственный звук, который нарушил тишину. Фолдер пристально вглядывается в стену, где белеет в темноте висящая на гвозде рубашка; кажется, будто он видит там кого-то или что-то. Вдруг раздается резкий щелкающий звук: это в камере за стеклянным экраном включился свет. Теперь камера ярко освещена. Фолдер ловит ртом воздух».
«Откуда-то издалека начинает долетать звук, похожий на глухие удары по металлу. Фолдер отшатывается. Видно, что он не в силах выносить этот внезапный гул. А звуки все нарастают, точно к камере катится большая телега. Усиливающийся грохот постепенно как бы гипнотизирует Фолдера. Шаг за шагом он крадется к двери. Барабанный стук, переходя от камеры к камере, раздается все ближе. Руки Фолдера приходят в движение, точно душою он уже присоединился к этому концерту, а шум растет, и кажется, что он уже наполнил всю камеру. Внезапно Фолдер поднимает сжатые кулаки. Тяжело дыша, он кидается на дверь и начинает бить по ней кулаками».
Наконец Фолдер выходит из тюрьмы, сломанный досрочно освобожденный заключенный, с клеймом каторжника на лбу, тяжким бременем страдания в душе. Мольбами Рут фирма «Джеймс Хау и сыновья» готова принять Фолдера обратно к себе на работу при условии, что он откажется от Рут. Именно тогда Фолдер узнает ужасную новость о том, что любимая им женщина была вынуждена продаться безжалостному экон