Начиная с марта советские дипломаты доносили в Москву о необычной активности на партсобраниях низовых парторганизаций ВПТ[242]. Начала меняться сама внутрипартийная атмосфера: «Люди свободнее стали чувствовать себя, свободнее высказывать свои мысли. Стали больше чувствовать себя хозяевами жизни»[243]. В ходе обсуждений остро поднимался вопрос о нарушениях законности в Венгрии, о том, что виновные не понесли наказания, при этом назывались конкретные фамилии, в частности, бывшего члена политбюро и министра обороны М. Фаркаша, несшего немалую долю ответственность за «дело Райка» и ряд других сфальсифицированных судебных процессов. Вызвал отклик и провозглашенный XX съездом тезис о мирном сосуществовании как генеральной линии ЦК КПСС во внешней политике, причем некоторые из выступавших напрямую связывали его с требованием нейтралитета Венгрии.
По возвращении из Москвы Ракоши тщетно пытался доказать партийному активу свою готовность к перестройке работы в духе идей XX съезда. Так, 12 марта на расширенном пленуме ЦК он признал, что явления «культа личности» затронули и Венгрию, хотя давно уже преодолены. В то же время были оставлены в силе оценки раскритикованного в 1955 г. «правого уклона» во главе с И. Надем, исключенным в декабре из партии по обвинению в фракционной деятельности. На пленуме из уст ряда влиятельных ветеранов партии, на протяжении многих лет относившихся к ее ядру, звучала непривычно острая критика Ракоши не только за просчеты в экономической политике и систематические нарушения законности на рубеже 1940-х — 1950-х, но и за сохраняющиеся нарушения коллегиальности уже на новом этапе. Пленум явно обозначил изменение расклада сил в партийном руководстве в пользу сторонников определенной корректировки внутриполитического курса. Глава столичной парторганизации член политбюро И. Ковач имел все основания констатировать 30 марта в беседе с послом СССР Ю. В. Андроповым: влияние Ракоши снизилось, все больше людей среди высшего партийного актива настаивает на его самокритике; Ракоши, привыкший видеть в любом критическом замечании антипартийную вылазку «справа», упорно сопротивляется; он пытается оказать давление на более молодых членов партийного руководства и заручиться их поддержкой в стремлении укрепить свое пошатнувшееся положение в партии[244].
Обсуждение решений мартовского пленума на партийных собраниях в еще большей степени, нежели сам пленум, свидетельствовало об ослаблении позиций Ракоши в ВПТ. Периодически звучало требование не только полного пересмотра «дела Райка» и реабилитации жертв фальсифицированного судебного процесса, но и привлечения к ответственности тех, кто занимался его фабрикацией. Особенно много вопросов возникало в свете продолжавшегося сближения «народно-демократического лагеря» с Югославией: трудящимся непонятно, почему осенью 1949 г. Тито именовали не иначе как «цепным псом» американского империализма, теперь называют товарищем, но при этом Райк, осужденный как титовский агент, остается не реабилитированным, — говорил советскому дипломату работник партаппарата[245].
Столкнувшись с непривычно резкой критикой, Ракоши был вынужден пойти на уступки — в конце марта, выступая на одном из партактивов, он признал полную несостоятельность обвинений против Райка и осужденных вместе с ним коммунистов. Вместе с тем, желая оградить себя от ответственности, первый секретарь ЦК ВПТ, попытался переложить ее на одного из своих сподручных, упомянутого выше М. Фаркаша. Еще в марте была создана специальная партийная комиссия для расследования и вынесения решения по делу Фаркаша в связи с его непосредственным участием в фабрикации незаконных обвинений против Л. Райка и многих других коммунистов (включая высокопоставленных военачальников) в 1949–1951 гг. Возглавивший ее И. Ковач 30 марта доверительно говорил Ю. Андропову о намерении высших органов ВПТ «провести расследование дела Фаркаша как можно организованнее и не дать ему возможность переложить свою вину на т. Ракоши»[246]. Зная о проблемах, вставших перед Ракоши, в Москве не собирались их усугублять, скорее напротив. 6 апреля в главной венгерской партийной газете «Szabad Nep» (а накануне в «Правде») была опубликована поздравительная телеграмма советских лидеров Н. А. Булганина и Н. С. Хрущева своим венгерским коллегам по случаю очередной годовщины освобождения Венгрии от германских нацистов и собственных нилашистов. В ней со всей очевидностью подчеркивались заслуги Ракоши в деле строительства социализма в Венгрии, что могло только приободрить первого секретаря ЦР ВПТ. Эта публикация, что показательно, почти совпала с перепечаткой в «Правде» 7 апреля с некоторыми сокращениями опубликованной за два дня до этого в «Женьминь жибао» статьи «Об историческом опыте диктатуры пролетариата». Если содержание этой статьи свидетельствовало о более чем сдержанном отношении руководства второй по своему реальному влиянию компартии мира к идеям и веяниям XX съезда КПСС, то самый факт ее перепечатки в «Правде» говорил о готовности лидеров КПСС откорректировать свои принципиальные позиции с учетом мнения Пекина (историкам известно о состоявшейся как раз перед этим миссии А. И. Микояна в Пекин в целях разъяснения советской позиции и снятия некоторой напряженности, возникшей в связи с различием оценок КПСС и КПК). Компромиссом в интересах нахождения общей платформы с китайской компартии явилась и редакционная статья «Правды» от 5 апреля «Коммунистическая партия побеждала и побеждает верностью ленинизму». Ее пафос заключался в том, что «политика партии во все периоды ее истории была и остается ленинской политикой». Газета резко осудила обнаружившиеся к концу марта в ходе всенародного ознакомления с закрытым хрущевским докладом «отдельные гнилые элементы», которые «под видом осуждения культа личности пытаются поставить под сомнение правильность политики партии». Эта публикация по своему пафосу достаточно резко контрастировала с предшествовавшей установочной редакционной статьей «Правды» от 28 апреля «Почему культ личности чужд духу марксизма-ленинизма?», что свидетельствовало о колебаниях в Кремле и на Старой площади.
Все важнейшие статьи, опубликованные в «Правде», на следующий день перепечатывались или подробно излагались в венгерской прессе (как и прессе других стран «народной демократии»), выступая в качестве определенного камертона, на который ориентировался актив правящей партии. Несмотря на очевидные попятные движения в Москве и периодическое приглушение критики «культа личности», связанное как с опасениями ее выхода из-под контроля, в Венгрии любые попытки антиреформаторских сил предпринять контрнаступление оказывались малоэффективными в обстановке общественного подъема, вызванного XX съездом КПСС. В середине апреля резкая критика в адрес партийного руководства звучала на партсобрании в Союзе писателей, а затем со второй половины апреля и в прессе, особенно на страницах литературно-общественного еженедельника «Irodalmi Ujsag»[247]. Превращалось в фикцию и постоянное декларируемое единство правящей партии, XX съезд лишь ускорил процесс размежевания сил как в низовых парторганизациях, так и в верхних эшелонах ВПТ. Хотя нормы партийной жизни всячески препятствовали вынесению верхушечных баталий на суд широкой общественности, от последней все же не могло ускользнуть наличие серьезных противоречий и трений в партийном руководстве. Более того, начиная с мая, отдельные лица из ближайшего окружения Ракоши (включая второго человека партии Э. Герё) сначала очень осторожно, а затем все более открыто и решительно совершают «подкоп» под первого секретаря ЦР ВПТ, формируя против него мнение советской дипломатии, а опосредованно и официальной Москвы[248]. В атмосфере, сложившейся после XX съезда КПСС, мысль об устранении Ракоши путем «дворцового переворота» уже не была утопией — его позиции значительно ослабли. Хотя И. Ковач и жаловался Андропову, что «в Политбюро пока мало людей, которые бы имели собственную точку зрения и отваживались бы высказывать ее даже в тех случаях, когда она не совпадает с мнением т. Ракоши»[249], из документов следует, что не в последнюю очередь именно под давлением своего политбюро первый секретарь ЦП ВПТ 18 мая выступил на будапештском партактиве с непривычно острой самокритикой, публично, перед широкой аудиторией признал свою ответственность за культ личности и репрессии. Об ослаблении позиций Ракоши свидетельствовало и то, что он так и не смогу поставить преград на пути следствия по делу Фаркаша, чреватого крайне нежелательным исходом для него самого, как и не смог воспротивиться продвижению на ответственные должности ряда своих политических оппонентов.
Таким образом, весной 1956 г. под влиянием импульсов, исходивших из Москвы, в Венгрии активизировалось движение за либерализацию коммунистического режима. Формировавшаяся внутрипартийная оппозиция сделала главной мишенью своих нападок первого секретаря ЦР ВПТ М. Ракоши. В этих условиях часть руководства ВПТ, осознавая крайнюю непопулярность Ракоши и его очевидную политическую обреченность, в интересах укрепления собственных позиций предприняла за его спиной первые, пока еще очень робкие шаги к тому, чтобы через посла Ю. В. Андропова повлиять на Москву в целях признания ею необходимости кадровых перемен в верхушке ВПТ.
В Кремле продолжали делать ставку на Ракоши. Ситуация в Венгрии в марте-апреле 1956 г., судя по всему, пока не вызывала слишком большого беспокойства, и вопрос о каких-либо существенных кадровых переменах в верхах ВПТ еще не встал в повестку дня. Руководствуясь, как и подобало советскому послу, официальной линией Москвы, Андропов стоял на платформе безусловной поддержки Ракоши. Тот в свою очередь, начав терять опору в лице своих ближайших соратников, теперь видел главного союзника именно в советском посольстве и в своем стремлении к восстановлению пошатнувшегося положения рассчитывал почти исключительно на поддержку Москвы. «Ракоши чувствовал надвигавшуюся опасность, судорожно искал выход, пытался советоваться с Москвой…, неоднократно обращался за помощью к нашему послу в Будапеште Ю. В. Андропову, интересовался его личным мнением», — вспоминает В. А. Крючков, будущий председатель КГБ, а в 1956 г. секретарь посольства СССР в Венгрии