[275], однако ведущая роль в принятии решения о Ракоши принадлежала, как вытекает из источников, ему самому. С учетом посланной уже 13 июля в Рим вышеупомянутой телеграммы для Тольятти можно предположить, что еще до направления в Москву первой подробной записи о ходе бесед с венгерскими лидерами, Микоян имел телефонную беседу с Хрущевым из советского посольства, в ходе которой высказал мнение о нецелесообразности сохранения Ракоши на первом посту в своей стране.
В первой же беседе Микояна с венгерскими лидерами речь зашла о чрезвычайном усилении активности оппозиционных сил, при котором возможны открытые антиправительственные выступления, подобные тому, что произошло в Познани. Микоян в соответствии с принятыми в Москве (не без влияния донесений Андропова) установками напомнил о необходимости более твердого руководства перед лицом нажима разного рода оппозиционных элементов. Но даже Ракоши, более других склонный именно к силовым методам, подал на это реплику, что положение настолько осложнилось и напряжение так усилилось, что даже аресты не помогут[276].
Человек, на редкость искушенный в знании механизмов аппаратной борьбы, Микоян сразу же понял в ходе беседы, происходившей в присутствии Ракоши, что в руководстве ВПТ давно назрела мысль о необходимости замены первого секретаря, однако сторонники подобного решения боялись открыто ставить этот вопрос без предварительного согласования с Москвой. «Все они ожидают постановки вопроса о Ракоши с нашей стороны», — сообщал Микоян в тот же день в Кремль[277]. Выслушав в ходе первой беседы сообщения венгерских партийцев о политической ситуации и признав ее «очень сложной и острой», А. И. Микоян откровенно высказал свое мнение: «Пока т. Ракоши возглавляет руководство партии, ЦК не сможет защитить себя от обвинений в необоснованных репрессиях… против честных коммунистов»[278], преодолеть недоверие со стороны многих рядовых коммунистов, а значит, не будет и единства партии. Вопрос, таким образом, упирается в пребывание Ракоши на посту первого секретаря ЦР ВПТ. Придя к подобному выводу, Микоян решил пойти навстречу очевидным ожиданиям части своих венгерских собеседников, предложив Ракоши «в интересах партии… самому подать в отставку, чтобы облегчить партии сохранить свое руководство и разгромить оппозицию и враждебные элементы»[279]. Герё и Хегедюш, участвовавшие в беседе, согласно донесению, поступившему в Москву из посольства СССР, были «обрадованы такой постановкой вопроса, вздохнули свободно» [280]. На состоявшемся в тот же день заседании политбюро ЦР ВПТ, как доносил в Москву Ю. Андропов, «ни один из присутствующих товарищей не высказался против предложения об об отставке т. Ракоши с поста первого секретаря ЦК», некоторые прямо говорили, что в сложившейся ситуации без этого «добиться разрядки напряжения не удастся». Не только потому, что Ракоши несет немалую ответственность за признанные необоснованными репрессии, но и ввиду того, что после XX съезда КПСС он «продолжал руководить старыми порочными методами, вызывавшие серьезные возражения со стороны партийных масс»[281].
На заседании Политбюро, состоявшемся 13 июля с участием Микояна, Ракоши согласился со своей отставкой нехотя, «вынужденный к этому силой обстоятельств. Видимо, он добивался остаться в руководстве венгерской партии, в составе Политбюро, чтобы тем самым сохранить фактически свое руководство в партии»[282]. Это подтвердило через несколько дней и его поведение на партийном пленуме, где Ракоши попытался дать «последний бой», мобилизовав ряд своих сторонников на выступления в свою защиту и тем самым переломить ход пленума в свою пользу. В этих условиях Микоян, не планировавший первоначально выступать, чтобы не создавать впечатления давления Москвы на принимаемые в Будапеште решения, счел целесообразным вмешаться в ход событий, попросив слово и изложив свои представления о путях восстановления доверия масс к руководству ВПТ[283].
Вслед за первой проблемой предстояло решить и вторую — о преемнике Ракоши. Вопреки высказывавшимся некоторыми венгерскими историками суждениям о том, что выдвижение кандидатуры Гере на пост первого секретаря ЦР ВПТ не могло не быть предопределено соответствующим решением Президиума ЦК КПСС, Микоян, как явствует из выше приведенных документов, первоначально (надо сказать, весьма не настойчиво) предлагал членам политбюро ЦР ВПТ сделать выбор в пользу А. Хегедюша. Впрочем, он быстро отказался от этой идеи, увидев реакцию своих венгерских собеседник. Что и понятно, ведь речь шла о совсем еще молодом (34 года) и не обладавшем авторитетом в партийных кругах человеке. При обсуждении конкретных кандидатур, как и за месяц до этого, в ходе визита Суслова[284], всплыл вопрос о желательности исправления того не совсем здорового «перекоса», который издавна сложился в руководстве ВПТ и питает в венгерском обществе ненужные настроения. Речь шла о том, что среди лидеров партии почти нет «лиц венгерской национальности» или, если с привычного партийного жаргона перейти на все более слышный язык улицы, в руководстве страной наблюдается «еврейское засилье». Никак не будучи в названном смысле «лицом венгерской национальности», Гере сразу же отвел свою кандидатуру (выдвинутую А. Хегедюшем) и предложил в первые секретари Яноша Кадара[285], которого на предстоящем пленуме надо было не только заново избрать в политбюро, где он состоял до своего ареста в мае 1951 г., но перед этим кооптировать в ЦР. Помимо всего прочего, это мотивировалось тем, что на пленуме едва ли удастся миновать обсуждение кандидатуры Кадара, учитывая его немалый вес среди ветеранов партии.
Один из лидеров венгерского коммунистического подполья в годы Второй мировой войны, Я. Кадар в послевоенные годы был заместителем Ракоши как генерального секретаря ЦК ВКП (с 1948 г. ЦР ВПТ), занимал также правительственные должности, в частности, в 1948–1950 гг. был министром внутренних дел, неся свою, хотя и не главную долю ответственности за фабрикацию дела Райка. Как и некоторые другие видные коммунисты (и бывшие социал-демократы), до 1945 г. работавшие «дома», в Венгрии, Кадар плохо вписывался в ракошистское руководство ВПТ, где все более задавали тон старые коминтерновцы, которых неизменно поддерживали молодые партийцы послевоенного призыва. Видя в Я. Кадаре, как и в Л. Райке, опасного конкурента, Ракоши задумал его устранение. Арестованный весной 1951 г., Кадар был обвинен в сотрудничестве с хортистской охранкой и приговорен к пожизненному заключению на закрытом судебном процессе в 1952 г. Освобожденный и реабилитированный под давлением партактива среди первых, уже летом 1954 г., Кадар сначала возглавил райком ВПТ в одном из рабочих районов Будапешта, а затем Пештский обком, в ведении которого находилась не столица, а ее окрестности. Пользуясь немалым авторитетом среди ветеранов коммунистического движения, да и в более широких кругах ориентированной на коммунистов части будапештского пролетариата, и обладая незаурядными данными политического деятеля, Кадар мог вполне рассчитывать на продолжение своей карьеры. Весной 1956 г. часть партийного актива, склонявшаяся к ограниченным реформам в духе XX съезда, но не разделявшая более радикальной программы Имре Надя и его сторонников (не представленных в высших органах партии), начала усиленно проталкивать Кадара в высшие эшелоны партии. Требования о кооптации его в ЦР и восстановлении в составе политбюро неоднократно звучали с марта 1956 г. на заводских и районных партсобраниях. Для того чтобы несколько «попридержать» потенциального соперника, Ракоши задумал принять меры по ознакомлению членов ЦР, а при необходимости и более широких партийных кругов с содержанием материалов, свидетельствовавших о неблаговидной роли Кадара, в то время министра внутренних дел, в фабрикации «дела Райка» 1949 г. Только собственная, еще более прямая причастность к расправе над Райком и осужденными вместе с ним коммунистами заставляла Ракоши подходить к этому делу с предельной осторожностью, без излишней спешки. Андропов, руководствуясь сохранявшейся в силе линией официальной Москвы на поддержку Ракоши, с настороженностью воспринял усиление политической активности Кадара и расценил его предполагаемое восстановление в политбюро как «серьезную уступку правым и демагогическим элементам», угрожающую единству ВПТ и потому крайне нежелательную для дела построения социализма в Венгрии[286]. Вопрос о кооптации Кадара на ближайшем очередном пленуме в ЦР и его последующем избрании в политбюро был решен на заседании политбюро большинством голосов в конце апреля по инициативе Э. Герё и И. Ковача и вопреки настойчивым предостережениям Ракоши. Принятое решение мотивировалось тем, что пленум все равно потребует его ввода в политбюро. О своих опасениях в связи с предстоящим восстановлением Кадара (как и бывшего идеолога партии Й. Реваи) в политбюро Андропов сообщил в Москву. О том, сколь серьезно было воспринято в Кремле это сообщение, свидетельствует хотя бы тот факт, что телеграмма Андропова явилась предметом обсуждения на заседании Президиума ЦК КПСС з мая, поручившем М. А. Суслову углубленно изучить положение дел в Венгрии [287].
В последующие недели, встречаясь с Андроповым, некоторые влиятельные члены венгерского руководства наряду с осторожной подготовкой почвы для возможного удаления Ракоши решали и еще одну тактическую задачу — примирения Москвы с идеей включения Кадара в состав политбюро. Если Ракоши 6 мая убеждал Андропова в том, насколько опасно вводить в высшмй орган ВПТ этого деятеля, «имеющего большой опыт партийной работы и обладающего сильным характером и неплохими организаторскими способностями»