– Так радоваться же надо, – сказал Анастас. – Если присылают помощь, это же хорошо.
– Очень хорошо! – вторично воскликнул Ханов. – Табачком у вас разжиться можно?
– Не курю, – сказал Анастас.
Секретарь нижегородского губкома Кремницкий[83] поселил Анастаса рядом с собой в одной квартире – в кирпичном доме рядом с Кремлем. В квартире было пять просторных, но темных комнат, каждая отапливалась своей печкой. В двух комнатах были отдельные печи, а три других грелись от одной печи, дрова в которую надо было закладывать со стороны черного хода.
В комнате была кровать, стол у окна и стул. По пятнам на обоях можно было определить, что еще два года назад здесь были два шкафа, но их сожгли в печке, а содержимое распродали или обменяли на еду.
Печка на кухне топилась дровами; дрова надо было покупать. Еды никакой в городе не было, весь губком питался только хлебом, чаем и сахаром.
Вечером того, первого дня Кремницкий и Ханов позвали его на кухню, выставили на стол жестяные кружки и щербатые стаканы, налили чаю и предложили самогон.
– Вот чего, товарищ Микоян. Ты у нас тут человек новый, местных особенностей не знаешь. И мы с товарищами не просили ЦК присылать нам помощь.
– То есть я зря приехал? – уточнил Анастас.
– Можно и так сказать.
– До меня тут работал Молотов, – сказал Анастас. – Он предупреждал…
Едва он упомянул Молотова, за столом раздался смех.
– Убег он, – сказал Ханов. – Обвинил нас в местничестве, что мы чужих сюда не пускаем. Нажаловался в Москву, да и убег[84]. Если ты такой же, как Молотов, лучше тоже двигай сразу на вокзал.
– Ты ему главное скажи, – добавил Кремницкий. – У нас ведь должности-то нет. Президиум губкома упразднили.
– Да, – кивнул Ханов. – У нас теперь бюро губкома. Всеми делами управляем коллективно. Так что, товарищ Микоян, поруководить нами у тебя не получится, ты уж извини.
– Значит, не буду руководить, – ответил Микоян. – Я в начальники не лезу. Давайте какой-нибудь один отдел или комитет. А там посмотрим.
Ханов и Кремницкий переглянулись.
– Это можно, – сказал Ханов. – И почему один комитет? Возьми два комитета. Мы подумаем, а на днях соберем бюро – решим, на какой участок тебе лучше встать.
Только через десять дней в секретариате губернского комитета Кремницкий показал Микояну стол.
– Это твой, – сказал он. – Садись, обвыкнись.
Микоян сел. Дымя самокруткой, вошел Ханов, под локтем – картонная папка.
– Что, товарищ Микоян, – с ходу спросил он, – не передумал уезжать?
– Нет.
– Бюро мы пока не собирали, – сообщил Ханов. – Потому как все товарищи в разъездах. Но задачи для тебя определили.
Он раскрыл папку и положил на стол перед Микояном бумагу с текстом и печатью.
– Мандат начальника финансового отдела. С финансами у нас туго, сразу говорю. То есть их нет. Но отдел есть. Занимайся.
– Понял, – сказал Анастас.
Поверх первой легла вторая бумага.
– Мандат начальника продовольственного отдела. С продовольствием еще хуже, чем с деньгами.
Следом легла третья бумага.
– Мандат начальника земельного отдела.
Четвертая, и пятая, и еще, и еще. Мандат начальника национального отдела… Мандат начальника лесного комитета… Мандат начальника агитпропотдела… Мандат руководителя союза молодежи – как молодому, в самый раз… Мандат главы редколлегии газеты «Нижегородская коммуна». Ханов захлопнул пустую папку[85].
– Думаем, пока тебе хватит. Если тебя прислали аж из ЦК из Москвы, значит, ты человек особенный и для тебя невыполнимых задач нет. Действуй.
Микоян рассовал мандаты по карманам, молча вышел. Следующие пять дней он сюда не возвращался. В свою комнату приходил только для того, чтобы переночевать.
На заводе в Сормово, в огромном цеху, Анастас впервые в жизни увидел танки. Их было два, неправдоподобно огромных, похожих друг на друга. Один – в полуразобранном виде, второй – на вид готовый, ощетинившийся дулами, только не крашеный, отливающий сизой броней. Вокруг стальных махин суетились люди, грохотали кувалды и молотки. Инженер Федорченко, руководивший производством, подвел Анастаса к первому танку.
– Это образец, – крикнул он. – Французский «Рено». Его нам прислали из Москвы в разобранном виде. Часть деталей отсутствовала, то ли украли, то ли потеряли по пути[86].
Федорченко показал на второй танк.
– А этот наш. Сделали по образцу, точная копия француза. Но кое-что мы усовершенствовали, конечно. Глядите, товарищ Микоян, глядите. Секретная техника, если бы не ваш мандат, я бы вас сюда не пустил. Это первый танк, сделанный в республике! Никто не мог, а мы смогли! Послезавтра будем делать ходовые испытания, если не будет забастовки.
– По какому поводу?
– А людям жрать нечего, – ответил Федорченко.
Анастас попросил устроить перерыв и собрать людей.
Сормовские рабочие отличались от тех, с кем он привык иметь дело в Баку. На нефтепромыслах работали армяне, персы и азербайджанцы. Там Анастас был своим. Здесь он выглядел чужаком. Смотрели кто с недоумением, кто откровенно враждебно. Что за Микоян, кто таков? Откуда, зачем? И еще – в Баку было тепло, светило солнце, и с моря задувал прохладный ветер. А здесь лишь ледяной сквозняк гулял меж выбитых стекол.
Сначала они вообще не давали ему говорить, потрясали кулаками, черными от мазута. Кричали, что от губкома никакой помощи уже не ждут и будут жаловаться Троцкому, потому что работают по его приказу, выполняют оборонный заказ. И если Троцкому танки не нужны, то они, сормовцы, как собрали эти танки, так их и разберут. И пусть Троцкий сам сюда приезжает, а не присылает какого-то Микояна. Мы работали в две смены, нам обещали усиленный паек, где он? Но Анастас выдержал напор. И похвалил себя за то, что подготовился к встрече.
– Я знаю про усиленный паек, – ответил он. – Я его наизусть выучил. Кто грамотный, может записать. Каждому из вас положено в месяц сорок пять фунтов муки, пятнадцать фунтов овощей, один фунт соли, четверть фунта мыла, четверть фунта кофе и две коробки спичек[87]. Я сегодня же отправлю телеграмму в Москву, в Наркомпрос. Если через неделю вам не выдадут все обещанное, можете жаловаться Троцкому. Это ваше право. Вы пролетариат, власть в республике принадлежит вам. Поступайте, как покажется нужным.
Сразу с завода он отправился на телеграф и отбил сообщение: «Москва, Народному комиссару продовольствия Цюрупе. Срочно, секретно. Требую срочно принять меры по обеспечению рабочих сормовского завода продовольствием, согласно нормам усиленного пайка. В противном случае возможен срыв выполнения оборонного заказа. Уполномоченный ЦК А. Микоян».
Вечером того же дня Анастас встречал на вокзале свою невесту Ашхен [88]. Очень скучал по ней и был рад ее приезду; жизнь повернулась лучшей стороной. Вдохнул запах ее волос – голова закружилась. Запах дома, горячего хлеба, молока, абрикосов.
– Тут не Кавказ, – предупредил он ее. – Другие нравы, другие люди.
– У тебя глаза грустные, – сказала Ашхен. – Почему тебя послали сюда? Разве это правильно? Ты не знаешь, как здесь живут люди.
– Уже знаю, – ответил Анастас и вдруг широко улыбнулся; а ведь, действительно, он уже знает. – Живут, как везде. И я рад, что сюда попал. Тут голова по-другому работает. Шире на мир смотришь. Когда привыкнешь здесь, ты меня поймешь.
Ашхен озиралась с любопытством, но и с тревогой. Низкое свинцовое небо, холодный осенний дождь, редкие прохожие: бородатые люди в шапках. Запах дыма; кто раздобыл дрова, тот затопил печь. Человек в рабочей тужурке вдруг поздоровался с Анастасом.
– Ого, – сказала Ашхен, – да ты тут знаменитый!
– Каждый день или митинг, или выступление, – ответил Анастас. – Бывает и по два в день. К вечеру голос пропадает.
– Это тяжело.
– Ничего, – сказал Анастас. – Я не дурак, я уже понял, как надо работать. Если я уполномоченный ЦК, значит, я должен отчитываться в ЦК. Так что я каждый вечер отправляю в Москву телеграмму с отчетом. В Москве читают – присылают ответ. С одной стороны, это нехорошо. Получается, что я сам не справляюсь и прошу помощи у товарищей из Центра. С другой стороны, положение здесь действительно трудное и без помощи не обойтись.
И они сменили тему. Всю дорогу до дома и потом уже в комнате, пока разбирали мешки с припасами, Ашхен сообщала семейные новости.
Первым делом она вручила ему подарок от родни из Санаина: английские солдатские ботинки, еще пахнущие свежей кожей. Анастас засмеялся. Замечательные ботинки, для Тифлиса или Баку в самый раз, но для русской осени слишком тонкие. «В крайнем случае обменяем на дрова», – подумал он и позвал жену в коридор, объяснить, как надо обращаться с печкой.
Весь город, наученный опытом трех последних лет, страшных, пустых, голодных, первых лет новой власти, заготавливал на зиму дрова. Ближайшие леса все давно свели под корень; дрова считались самым ходовым платежным средством. Осенние дороги раскисли, перевозить грузы на телегах было невозможно, все таскали на спинах. Анастас узнал, что такое распутица, – вся экономическая деятельность в средней полосе России в конце октября и ноябре останавливалась вплоть до холодов и первого снега, когда можно было использовать сани.
Несколько крупных воровских шаек занимались кражей дров. ЧК, в свою очередь, занималась охотой на воров. По ночам слышались выстрелы, и Ашхен просыпалась, прижималась к мужу крепче.
Усиленный паек для рабочих Сормова выдали только по телеграмме из Кремля из неприкосновенного продовольственного запаса. А еще через несколько дней Москва прислала вагон муки, и это была секретная операция; муку перевезли на завод ночью под охраной и раздавали прямо в заводских цехах.