Анастас с изумлением увидел, что этот вагон муки, один-единственный на весь Нижний Новгород, вдруг подстегнул всеобщую хозяйственную деятельность. Заработала барахолка, откуда ни возьмись у людей появился керосин, чай, самогон, табак, семечки. Конечно, ненадолго, на две недели, но оживление было заметно любому внимательному наблюдателю. Именно так запускается экономика, понял Анастас, нужно дать людям хоть что-нибудь самое необходимое, а дальше они разберутся сами. Но если ничего не дать, ничего и не будет.
Одно дело – прочитать о законах спроса и предложения у Карла Маркса, а другое – увидеть своими глазами. Не только уполномоченный ЦК Микоян – многие из актива губкома видели, что выход из разрухи, нищеты и упадка лежит через возрождение рыночных механизмов. Времена митингов уходили в прошлое.
И вот однажды в Сормово рано утром в присутствии членов бюро губкома, небольшой группы инженеров, а также гостей из Москвы из ворот цеха выехал первый в истории новой страны танк – грохочущий, лязгающий, окутанный дымом выхлопа. На броне красовалась надпись: «Борец за свободу – товарищ Ленин».
Показ машины держали в секрете; не было ни митинга, ни духового оркестра, цех и двор охраняли чекисты. Башню и лобовую броню, защищая от любопытных взглядов, затянули полотнищами брезента, но по просьбе фотографа брезент ненадолго сняли. Фотографии в тот же день проявили и отпечатали и отправили специальным курьером в Кремль лично в руки Наркомвоенмора товарища Троцкого.
Первый советский танк «Борец за свободу – товарищ Ленин»
Танк произвел на Анастаса большое впечатление своей мощью и ревом двигателя, но вместо восторга он ощутил в то холодное утро укол печали. Танк напомнил ему английские броневики «Остин», разъезжавшие по Баку летом 1918 года, а воспоминания об англичанах были прямо связаны с гибелью Шаумяна, Джапаридзе и других друзей.
В числе писем, привезенных Ашхен с родины, было и письмо от Левы Шаумяна. Лева писал, что эсер Фунтиков, отдавший приказ о расстреле бакинских комиссаров, арестован и судить его собираются в Баку, – суд будет открытым[89].
Ашхен быстро научилась топить здешнюю печь и готовить еду, но первое время из дома почти не выходила: с непривычки сильно мерзла.
Наконец, случился главный день в жизни мужчины. Ашхен объявила, что беременна. О возможном появлении детей Анастас не думал совсем.
Конечно, теперь не до детей. Какие дети у профессионального революционера? Газеты писали, что в Германии вот-вот произойдет социалистическая революция, а вокруг газетных статей, как обычно, циркулировали слухи, что ЦК будет набирать решительных молодых людей с большим стажем революционной работы в помощь немецкому пролетариату для нелегальной и боевой деятельности. Анастас уже решил, что, если предложат, он согласится. А если согласится и уедет, может и не вернуться. Заводить детей в такой ситуации нежелательно. И жениться тоже. Революция освободила частную жизнь людей. Никто из большевиков не регистрировал отношения и, разумеется, не венчался в храмах. Мужчина и женщина образовывали товарищеские семейные пары без взаимных обязательств[90].
Анастас и Ашхен написали письма матерям, извещая о том, что они стали мужем и женой и намерены жить под одной крышей и завести детей.
Зимой Анастас стал сильно кашлять и похудел. Врач сказал – туберкулез. Анастас объяснил, что начиная с сентября питается только хлебом, луком и кипятком. Врач нахмурился и сказал, что, если Анастас хочет жить, ему нужно есть мясо и масло – животный жир и белок. В противном случае смерть наступит через год. То же самое в особенности касалось и питания беременной жены.
Анастас не стал ничего скрывать от Ашхен. На следующее утро она взяла его английские ботинки, завернула в газету, отнесла на барахолку и попыталась обменять на мясо.
Сначала с ней никто не хотел разговаривать. Никто не предлагал мяса, и она долго ходила, предъявляя встречным свой товар, но брать не хотели, едва не шарахались. Наконец, один прохожий узнал в ней жену комиссара, взял ее за локоть, повел в сторону в глухой переулок и там подвел ко второму, ожидавшему возле саней; этот второй забрал ботинки и взамен дал два килограмма говяжьих мослов.
Вернувшись домой, Ашхен попросила мужа разрубить эти мослы на несколько равных частей, и с тех пор в течение месяца они каждый день ели мясной бульон.
Наконец с губкомовской почтой пришло письмо из Тифлиса, от матери Ашхен. Мать, Вергиния Туманян, была категорически против свадьбы[91] и детей, поскольку Ашхен приходилась Анастасу троюродной сестрой. В случае такого родства старый обычай запрещает союз, писала тетя Вергуш. Анастас дважды перечитал письмо.
– Что же, – сказал он Ашхен. – Вот мое слово. Я собираюсь пойти против воли твоей матери. Ты мне уже жена, и я хотел бы, чтобы ты была мне женой и дальше. Если ты против воли матери, скажи.
– Мама, – сказала Ашхен, – имеет в виду, что от браков между родственниками могут родиться слабые или больные дети.
– Ребенок уже есть, – ответил Анастас, – поэтому обсуждать тут нечего.
1921 год. Январь
Москва
Сталин
Анастас привыкал к русскому холоду с трудом. В Баку он привык есть мало, на ходу, урывками. Стакан чая с куском хлеба, яблоко. В России зимой быть голодным нельзя. Тело тратит энергию на обогрев, если не поел, где взять энергию? А где взять еду? От холода и недоедания человек весь сжимается изнутри, душа каменеет.
Во-первых, нельзя вспоминать жаркий Кавказ, груши, виноград, сыр. От воспоминаний еще хуже, тоска сжимает грудь. Кавказ далеко. Хорошо, что удалось отправить беременную Ашхен в Тифлис[92]. Во-вторых, нужно двигаться. Ходить быстро, размахивать руками. Греть замерзшие пальцы дыханием. В-третьих, нужно тепло одеваться.
Отправляясь в Москву, он поддел под френч шерстяную кофту. Рукавицы, шарф, шапка-треух. Взял бы и валенки, но не идти же в Кремль в валенках?! Овчинный полушубок перетянул ремнем, на правый бок – кобуру с наганом. В полупустом вагоне промерз до костей. Чтоб отвлечься, пытался читать газету, но от холода глаза слипались, буквы расплывались в черные пятна.
От Курского вокзала до Кремля шел пешком, ходьба согрела. На перекрестках стояли патрули, солдаты жгли костры. У Анастаса дважды проверили документы. Обледенелые тротуары, грязный снег, конский навоз, голодные бродячие собаки и кошки. Прохожих нет – все сидели по домам, грелись, кто чем. Ждали, что будет дальше. Революция победила врагов, теперь нужно было побеждать разруху.
В 1975 году было опубликовано продолжение первой книги воспоминаний А. И. Микояна «Дорогой борьбы», где освещен период с 1919 по начало 1924 года. Библиотека Администрации Президента РФ/ Фото А. Полосухиной
Дошел до Спасских ворот Кремля, они были закрыты. Часовой велел идти к Боровицким воротам. Анастас зашагал по тропинке вдоль красной зубчатой стены. У Боровицких ворот охрана была серьезнее: пулеметное гнездо, обложенное мешками с песком, снег расчищен, горят газовые фонари.
Он вошел в знакомый дом, отдал охранникам оружие, снял полушубок. Его провели в кабинет. Был вечер, темно за окнами. В кабинет вошел невысокий человек, усатый, немного сутулый, движущийся небыстро, как бы плывущий в густом воздухе, излучающий приятную уверенность, помноженную на известное грузинское обаяние.
– Товарищ Микоян, здравствуйте.
Сталин протянул руку. Черные волосы, начинающие седеть, зачесаны назад. Малого роста, но ощущения, что смотрит снизу вверх, нет. Взгляд пристальный и при этом благожелательный.
Сталин был старше Микояна на шестнадцать лет. Пожимая его сухую ладонь, Анастас подсознательно, по-кавказски, уважительно поклонился – как младший старшему. И понял, что в этом невысоком грузине есть что-то особенное: да, они смогут работать вместе, но никогда не станут друзьями.
Сильный запах табака. Дымящаяся трубка аккуратно пристроена в пепельнице на столе. Вернувшись к столу, Сталин первым делом взял трубку. Анастас сел напротив.
– Курите? – спросил Сталин. Голос был глуховатый и негромкий.
– Нет.
Вошел бесшумный ординарец, поставил на стол два стакана с чаем и исчез. Только дверь слегка скрипнула.
– Все ли в порядке у вас, товарищ Микоян?
– Да.
– Как поживает семья?
Анастас слегка смешался.
– Жена… – сказал он, – беременна. Я отправил ее в Тифлис.
Сталин улыбнулся.
– И моя беременна. Видите, какое совпадение. Давно не были в Тифлисе?
– Почти год. Я работал в Баку. Сейчас направлен в Нижний Новгород.
– В Баку вы работали с Шаумяном?
– С Шаумяном, Джапаридзе, Коргановым.
Сталин нахмурился.
А. И. Микоян в начале 20-х. Фото НАА, ф. 1021, оп. 22, д. 883
– Их гибель – это преступление. Мы найдем виновных и накажем. Однако я считаю, что Шаумян, Джапаридзе и остальные пострадали из-за собственных ошибок. Им нельзя было покидать Баку. А каково ваше мнение?
Анастас выпрямил спину.
– Я не был членом бакинского Совнаркома, – ответил он. – Большинство в Совете проголосовало за эвакуацию. Я рядовой большевик, я подчинился. И я должен заявить… – Анастас понял, что горячится, повышает голос, и стал говорить тише, – я считаю, что с военной точки зрения Шаумян был прав. Когда пришли англичане, они продержались всего две недели. Как только английское командование разобралось в ситуации, оно приняло точно такое же решение, как и Шаумян, то есть оставить Баку.
Сталин молчал. Чтобы скрыть волнение, Анастас отхлебнул из стакана. Чай был горячий. Анастас решился.
– Наша ошибка, – сказал он, глядя на Сталина, – была в том, что мы недооценили внутреннего врага. Нам нужно было работать не только с бакинским пролетариатом, но и с моряками Каспийской флотилии. В решающий момент матросы встали на сторону эсеров и меньшевиков. Это был удар в спину.