– Ты, Саша, сделай вот что, – сказал Микоян Барабанову. – Срочно позвони в секретариат Ежова от моего имени и скажи им, что сегодня принято постановление Политбюро о моем выступлении завтра на юбилейном собрании НКВД. Это собрание московского актива, посвященное 20-летию органов. Скажи им, что я к такому важному выступлению не готовился, так как времени на это не было, и, соответственно, речь не подготовил[194]. Я считаю – эту важную речь должны готовить не мои сотрудники, а сотрудники секретариата НКВД. Если решено, что речь должен произносить именно я, значит, пусть они эту речь сами напишут и сами согласовывают наверху. И пусть мне ее доставят перед заседанием. Я ее зачитаю.
– Есть, – ответил Барабанов. – Сделаю.
Микоян сунул руки глубже в карманы пальто.
– Ты понимаешь, почему это важно, Саша? Кто готовит и утверждает текст, тот и несет ответственность. Все тексты моих выступлений должны быть готовы заблаговременно и согласованы в секретариате ЦК. И если вдруг решили, что я выступаю на собрании сотрудников НКВД, значит, моя речь должна быть согласована в НКВД[195]. Обычно текст готовит мой секретариат, но для меня и для тебя это неизвестная епархия, я в ней никогда не работал, речей подобных не произносил и не знаю, что там у них происходит, какие внутренние игры идут. Пусть они все сами напишут, чтоб не случилось так, что сегодня я кого-то похвалю, а завтра он окажется врагом народа.
Н. И. Ежов и И. В. Сталин в 1937 году
Барабанов кивнул.
– Понимаю, Анастас Иванович. Разрешите высказаться напрямую?
– Давай.
– В стране идут массовые аресты, но я не очень верю, что вокруг нас действительно столько врагов.
Микоян тяжело вздохнул.
– Вот послушай меня, Саша, – произнес он. – Допустим, поехал я, Микоян, в Америку. По заданию партии. Купил там консервный завод. За валюту купил, за доллары. Привезли этот завод к нам, поставили в чистом поле. А кто будет работать на заводе? Где специалисты, профессионалы? Их нет. Пришел из соседней деревни мужик, темный, безграмотный. Нанялся на работу. И превратился из крестьянина в пролетария. Он ничего не видел в жизни, кроме коровьего вымени, а его ставят управлять сложной машиной. Ему все объяснили, показали. Вот сюда заливай масло, а здесь следи за манометром. Он день заливает масло, второй день, на третий – забыл залить, и машина сломалась. Встал завод! Купленный за валюту, буквально на вес золота! Кто виновен? Вроде бы тот мужик и виновен! Его арестовывают, судят и по 58-й статье сажают в лагерь за вредительство. Правильно делают? Конечно, нет, ведь он не виноват, что необразованный и необученный! И не сам он пошел на эту работу, а его поставили, не спрашивая. Наши враги не только диверсанты, которых и правда хватает, но и безответственные дураки, которых в тысячу раз больше. Ленивые, безграмотные, нерадивые. Кто не подчиняется дисциплине, кто относится к делу наплевательски, кто не бережет народное добро, кто живет по принципу «моя хата с краю» – тот наш враг. И такого врага надо наказывать. А шпионы они или нет – это пусть решает НКВД. Я не Шерлок Холмс и в это лезть не хочу, хотя думаю – они часто ошибаются или умышленно перебарщивают, по принципу «лучше больше, чем меньше».
Барабанов – по глазам было видно – хотел спросить еще что-то, но не спросил. А Микоян мог бы рассказать своему помощнику еще многое, но не рассказал. Барабанов – умный и опытный человек, он и так все прекрасно понимал.
Полтора месяца назад, 9 ноября 1937 года, был арестован Марк Беленький, заместитель Микояна, его правая рука в Наркомате пищевой промышленности, талантливейший специалист, врач по образованию. Ему не было и 50 лет. Микоян рассчитывал на этого дельного, умного работника, хотел бы продвигать Беленького и выше, но не получилось. После ареста своего заместителя Микоян отправился к Сталину, и тот продемонстрировал протоколы допросов. Марк Беленький признался во вредительстве, подпись его стояла на каждом листе протокола, оформленного по всем процессуальным правилам. Не поверить было невозможно. Но, хорошо зная Марка Беленького, Микоян догадывался, каким способом эти признания получены.
Конечно, Микоян не имел никакого влияния на НКВД и не получал оттуда никаких отчетов. Процесс чисток был засекречен. Сталин продумал все до деталей, он сформировал механизм, при котором каждый член Политбюро не считал себя ответственным за действия НКВД, даже если подписывал документы о физическом уничтожении врагов советской власти. Такие документы за редкими исключениями оформлялись коллективно. То есть, если к народному комиссару приходил его подчиненный и просил помочь спасти арестованного отца, мужа, сына, народный комиссар говорил: «Я не в силах, это решает НКВД». Система снимала ответственность со всех. Говоря современным языком, любой администратор, принимая жалобу от подчиненного, переводил стрелки на НКВД, и этим дело заканчивалось. Любой рыдающей жене, чей муж был арестован и увезен в ночь на воронке, всегда можно было ответить: «Это НКВД, у них все засекречено, мне туда хода нет».
Вымаранные упоминания о Ежове в сборнике речей А. И. Микояна 1938 года издания. Библиотека Администрации Президента РФ/
Фото А. Полосухиной
На самом деле Анастас Микоян, как один из высших руководителей СССР, конечно, знал почти все о репрессиях, об их масштабах и методах получения признательных показаний. О чем не знал – о том догадывался или предполагал. Миллионы людей по всей стране были в той или иной степени осведомлены о работе конвейера смерти, прежде всего сами сотрудники НКВД и члены их семей, затем руководители среднего и высшего звена, которых обязывала должность знать и контролировать общество, наконец, существовал достаточно широкий слой творческой интеллигенции, всегда чутко улавливающей пульс времени. Кто хотел жить с открытыми глазами, те знали не все, но многое. Кто хотел оставаться в плену иллюзий, те оставались. Микоян принадлежал к первым.
«Оглядываясь на прошлое, сейчас можно констатировать, что тогда обычные недостатки, аварии (а как им не быть, когда было плохое оборудование, не хватало квалифицированных кадров) объявлялись вредительством, в то время как сознательного вредительства, может быть, за редчайшим исключением, по существу и не было. Но в то время разоблачение вредительства стало стилем работы, партийной практикой».
Микоян А. И. Так было. Размышления о минувшем. —
М.: Вагриус, 1999.
20 декабря 1937 года на собрании сотрудников НКВД в Большом театре в переполненном зале Микоян произнес длинную речь, полную похвал в адрес Сталина, Ежова и всего аппарата НКВД. Речь Микояна фиксировалась кинооператором[196]. Выступление неоднократно прерывалось аплодисментами. Предполагалось, что на собрании выступит сам Сталин. Ожидая его появления, организаторы перенесли начало мероприятия сначала на полчаса, потом на час. Однако в тот день вождь народов так и не появился в Большом театре.
Есть версия, что 20 декабря на собрании все ждали Сталина, именно он должен был выступать с программной речью. То, что Сталин не приехал, было полной неожиданностью для членов президиума, и они, прождав вождя более часа, непосредственно перед началом мероприятия срочно проголосовали за то, что выступать будет Микоян. Это решение было впоследствии оформлено как официальное решение Политбюро с датой на день раньше, то есть 19 декабря.
Можно предположить, что референтура ЦК или секретариата НКВД подготовила два варианта доклада. Один – для самого Сталина, второй – для того, кто будет читать доклад в отсутствие Сталина. Выбор пал на Микояна[197].
К настоящему времени опубликованы многие речи Анастаса Микояна, тексты его публичных выступлений в разные периоды его жизни и по самым разным поводам. Как правило, это тексты на многих десятках машинописных листов. Если бы Микоян сам писал свои речи, у него просто не осталось бы времени ни на что другое.
В первые годы перестройки и гласности многие представители творческой гуманитарной интеллигенции, творческой элиты: историки, публицисты, журналисты, писатели – активно обвиняли окружение Сталина в соучастии в репрессиях, судили их с высоты своего «морального авторитета». Однако, пока Сталин был жив, творческая и гуманитарная элита вела себя совсем иначе. Никакого протестного диссидентского движения не существовало за редчайшими исключениями. Наоборот, лучшая, самая талантливая часть творческой элиты активно обслуживала интересы социалистической системы, создавая соответствующие книги, фильмы и музыкальные произведения.
В выступлении на юбилее НКВД Микоян упомянул пионера Колю Жиглова (Щеглова), который сообщил в органы о том, что его отец расхищает колхозную собственность (см. речь А. Микояна от 20.12.1937, видео). Таких пионеров в те годы было несколько, самый известный – Павлик Морозов. Творческая элита СССР поспешила воспеть и прославить подвиг Павлика Морозова. Появилась «Песнь о Павлике Морозове» (автор стихов С. Михалков); крупнейший кинорежиссер Сергей Эйзенштейн задумал фильм «Бежин луг», рассказывающий о Павлике Морозове (фильм не был закончен); появились произведения писателя В. Губарева, поэта С. Щипачева и многих других. Как мы видим, творческая элита СССР активно обслуживала не только интересы руководства страны, но и интересы НКВД-ОГПУ. Однако сейчас никому и в голову не приходит обвинять вышеупомянутых мастеров культуры в пособничестве сталинскому террору. Никто не упрекает Булгакова за создание пьесы «Батум», восхваляющей таланты Сталина. Никто не упрекает Алексея Толстого за то, что он придумал лозунг «За Родину! За Сталина!». Никто не упрекает режиссера Ивана Пырьева за создание одиознейшего пропагандистского фильма «Кубанские казаки». Творческая гуманитарная интеллектуальная элита страны поспешила забыть о том, как формировала и обслуживала культ личности Сталина.