В заговоре против Берии Анастас Микоян практически не участвовал. О его предполагаемом аресте он узнал только утром 26 июня от Хрущева[328]. После устранения Берии пост председателя КГБ занял Иван Серов, друг Хрущева (они дружили семьями[329].
Однако дальше Советский Союз продолжал двигаться по инерции. В декабре 1954 года страна широко отметила 75-летие Сталина. Для миллионов людей он оставался величайшим и непогрешимым вождем. После ареста Берии его объявили «агентом империализма» и все ошибки в руководстве страной приписали именно его деятельности. Это было удобно. Сталин оставался полубогом. Члены сталинского Политбюро (все, кроме Берии) удержались на своих постах и даже укрепили политический вес.
Сразу же после смерти Сталина Микоян как административно, так и публично инициировал процессы реабилитации невинно репрессированных. Известно несколько выступлений Микояна перед армянской интеллигенцией, в которых он требовал начать издание трудов известнейшего и много лет запрещенного писателя и поэта Егише Чаренца, репрессированного и расстрелянного в 1937 году. О возвращении наследия великого армянского литератора Микоян говорил задолго до ХХ съезда КПСС, и в Ереване такие слова воспринимались с удивлением и недоверием, а при перепечатке речей Микояна в центральных газетах упоминания о Чаренце вымарывались.
На встрече с армянской интеллигенцией в 1954 году в Ереване Микоян заявил: «Бывшее руководство республики Армения неправильно отнеслось к наследию талантливого армянского поэта советского периода Егише Чаренца. Егише Чаренц посвятил свое творчество воспеванию революционной деятельности масс и основоположнику нашей партии и советского государства великому Ленину. Произведения Чаренца, отличающиеся высоким мастерством, проникнутые революционным пафосом и советским патриотизмом, должны стать достоянием советского читателя». В той же речи Микоян упомянул писателей Раффи и Рафаэля Патканяна. Оба считались националистами, в СССР их книги не переиздавались.
После смерти Сталина прошел всего год, и ереванцы, слушавшие Микояна, сначала не поверили своим ушам, а затем долго аплодировали. В опубликованной версии речи Микояна эта часть была пропущена.
К Микояну стали во множестве поступать просьбы членов семей репрессированных граждан о пересмотре их уголовных дел. Ходатайства обычно проходили через Льва Шаумяна, сына Степана Шаумяна и друга семьи Микояна. С 1954 года Лев Шаумян был заместителем главного редактора Большой советской энциклопедии. Лев Шаумян и Микоян добились освобождения множества неправедно осужденных, в том числе Ольги Шатуновской, верной соратницы Микояна еще по работе в Баку (они были знакомы с 1917 года). Также с Микояном вступил в контакт Алексей Снегов (1898–1989), советский партийный деятель, бывший подчиненный Микояна, работник наркомата рыбной промышленности, просидевший в лагерях более 15 лет и в марте 1954 года освобожденный. Оба лично знали Хрущева, и Микоян устроил им встречу[330].
А. И. Микоян и Н. С. Хрущев в Пицунде в 1963 году
В 1956 году Снегов был назначен начальником политического отдела Главного управления лагерей. Инициатива назначения принадлежала Хрущеву, сам Снегов пытался отказаться[331]. Но это случилось позже, а пока по просьбе Микояна Лев Шаумян подготовил справочный материал по репрессированным делегатам XVII съезда ВКП(б), проходившего в феврале 1934 года. Как работник редакции БСЭ, Шаумян имел доступ ко множеству писем, документов. Справку он предоставил Микояну в частном порядке, неофициально. Согласно этой справке, из 1966 делегатов съезда было арестовано 1108 человек, расстреляно 848[332]. Подготовив копии материалов, негласно собранных Львом Шаумяном и Ольгой Шатуновской, Микоян попросил Хрущева о встрече.
Советская почтовая марка, выпущенная в 1954 году в честь 75 лет со дня рождения Сталина
Они были почти ровесники (полтора года разницы), но с точки зрения развития политической карьеры, политического опыта и авторитета Микоян стоял много выше Хрущева. Когда Микоян получил пост народного комиссара торговли, Хрущев руководил всего лишь районной партийной организацией Петрово-Марьинского уезда Сталинского округа (ныне Донецк)[333] и затем, уже перебравшись в Москву, долго не поднимался выше уровня секретаря райкома. Хрущев смотрел на Микояна снизу вверх. Для Сталина Микоян был младшим товарищем и учеником, а Хрущев – одним из сотен функционеров выше среднего звена.
Настоящей дружбы между Микояном и Хрущевым так и не случилось. В отличие от Микояна Хрущев любил славу и власть и постепенно приобрел опыт аппаратных интриг, вдобавок он оказался и весьма мстительным. Хрущев активно выдвигал на важные посты своих протеже, в частности Серова, ставшего главой КГБ. (Не пройдет и десяти лет, как лучшие выдвиженцы Хрущева предадут его, а Микоян, не считавший себя его другом, наоборот, попытается защитить.) Наконец, Хрущев умел устранять своих политических врагов поодиночке, вступая во временные союзы с кем угодно.
Алексей Микоян со спортивной машиной BMW 328 Berlin-Rom Touring Roadster – подарком его друга Василия Сталина
После смерти Сталина и ликвидации Берии основным политическим оппонентом Хрущева стал председатель Совета министров СССР Маленков, тогда формально первое лицо государства.
Москва
1955 год. Январь
Микоян встретился с Хрущевым вечером в его кабинете в Кремле. К тому времени все кремлевские кабинеты, все дома и дачи членов Политбюро были оборудованы прослушивающими устройствами – это не было ни для кого секретом. Потаенные разговоры велись в лучшем случае во дворе Кремля. Туда и позвал Микоян Хрущева.
– Пойдем-ка, подышим, Никита Сергеевич.
Была зима, холодно. Охранники накинули на плечи Хрущева и Микояна теплые ватные пальто. Они вышли во двор. Хрущев выглядел усталым, но глаза горели. От него пахло чесноком.
Своей витальностью, энергией, храбростью Хрущев и Микоян были похожи. Силой ума, очевидно, также могли равняться. Однако Хрущев был эмоционален и несдержан, Микоян же, наоборот, всегда спокоен и уравновешен, даже в самых критических ситуациях. Наконец, Микоян был опытнее и гораздо образованнее Хрущева, который не только не скрывал своей «темноты», но и бравировал ею.
– Что, Анастас Иванович? – спросил Хрущев. – Какое-то секретное дело?
– Пока секретное, – ответил Микоян. – Вот что, Никита Сергеевич. Через год мы проводим ХХ съезд, первый без Сталина. Мы давно понимаем, что репрессии были ошибкой, а деспотизм – катастрофой. Давай думать, Никита Сергеевич. Надо менять принципы руководства, надо решать, по каким рельсам страна поедет дальше.
Хрущев слушал внимательно, молчал.
– У меня в руках, – продолжал Микоян, – есть задокументированные факты преступлений Сталина. Я попросил товарищей собрать материалы по делегатам XVII партсъезда 1934 года, там все наглядно. Почти половина делегатов была расстреляна.
– А как фамилии товарищей? – быстро спросил Хрущев.
Микоян покачал головой.
– Не могу сказать, Никита. Пусть они пока останутся в тени.
Хрущев хитро улыбнулся.
– Значит, Анастас Иванович, вы решили развенчать великого вождя?
Микоян кивнул.
– Думаю, у нас выбора нет. Если мы этого не сделаем, позже это сделает кто-то другой, а нас обвинят в сокрытии правды. Рано или поздно правда всплывет. Лучшее, что мы можем сделать, – это выйти к людям первыми и объяснить. Мы многое знали, но не могли противостоять. Нас сковывала партийная дисциплина. Скажем, что во многое сами верили. Лично мне, например, Сталин показывал протоколы чистосердечных признаний. Как я мог не поверить? Вот это все скажем. Если не всему народу, то по крайней мере делегатам съезда[334].
– То есть, – Хрущев глядел Микояну прямо в глаза, – вы готовы лично выступить на съезде и объявить Сталина преступником?
– Да.
Хрущев задумался.
– Но тогда, – сказал он тихо, – можно ведь и дальше пойти. Можно эти ваши факты использовать для кадровых перестановок. Покаяться перед партией – оно, конечно, правильно. Но надо смотреть вперед. Курс надо менять, иначе мы с вами просто потеряем страну. А чтоб сменить курс, надо набрать в руководство новых людей. А чтоб набрать новых, надо убрать старых. Прежде всего наших ветеранов. Лазарю – 73 года, Ворошилову – вообще 75. Молотов тоже не мальчик, ему 66. И все они душой и телом за товарища Сталина. Их пора отправлять на пенсию[335].
– Ключевой человек – Маленков, – сказал Микоян.
– Но Маленков и замазан больше всех! – с жаром произнес Хрущев. – Он и в вашей Армении людей в расход пускал!
Микоян вздохнул. Он не любил вспоминать Ереван 1937 года. То, что там произошло, стало его болью на всю жизнь.
– Подумай, Никита, что будет, если ты покатишь бочку на Маленкова? Он первое лицо государства!
Хрущев хищно усмехнулся.
– Об этом не беспокойтесь. Я сделаю так, как делал товарищ Сталин. Он ведь не сразу людей убирал, у него была отработанная схема. Он сначала начинал критиковать, смещал с высоких постов, понижал в должности, устраивал обструкцию в газетах. Получал отзывы снизу, от общественности, от низовых коллективов. И только потом, через полгода-год, когда общественность была уже подготовлена, их арестовывали. Так было с Ежовым, так было с Вознесенским, так могло и с вами быть, и с Молотовым. Он ведь вас двоих приговорил. Поговорите с Молотовым, Анастас Иванович. Может, получится перетащить его на нашу сторону?