За пуск торпеды высказались двое: капитан Савицкий и замполит Иван Масленников. Однако третий офицер, капитан 2-го ранга 37-летний Василий Архипов, наотрез отказался. Перед началом боевого похода Архипов уточнил в штабе, в каких случаях следует применять ядерное оружие, и получил ответ: в случае прямой атаки на судно либо по приказу из Москвы.
Лодка всплыла и открытым текстом передала в эфир: требуем прекратить провокацию. После всплытия лодка стала легкой мишенью, но все ее торпеды, включая и одну ядерную, оставались готовыми к залпу. Однако атаки не последовало. Лодке дали уйти в надводном положении. Ядерная торпеда так и осталась в пусковом аппарате.
Буквально через считанные часы еще одна похожая критическая ситуация сложилась на американской военной базе на острове Окинава.
28 октября находящийся на боевом дежурстве капитан Вильям Бассет получил приказ о немедленном нанесении атомного удара по СССР, Китаю и Северной Корее. Бассет понимал: если он выполнит приказ, то весь мир погибнет, и он, Бассет, тоже. Далее, он осознавал, что если приказ не выполнить, но при этом угроза окажется реальной, то он все равно погибнет вместе со всей планетой. Бассет вновь обратился в штаб. Только тогда в руководстве внимательно проверили отправленные ранее инструкции и обнаружили ошибку, после чего сразу же отменили ранее отданный приказ о ядерной атаке.
Микоян нахмурился. Он и Плиев продолжали стоять, глядя друг на друга.
– Да, – сказал Микоян, – вы здесь командуете группой войск, но это не обычная военная ситуация. Сбитый самолет не просто объект, нарушивший границу. От вашего решения зависела жизнь планеты. В такой обстановке надо придерживать эмоции. Вы поступили близоруко и безответственно.
Плиев подробно изложил свою версию произошедшего. Микоян слушал не перебивая, пока генерал не закончил[427].
– Люди, – сказал Микоян, – делятся на тех, кто поступает правильно, и на тех, кто объясняет свои ошибки. То, что вы сделали, товарищ Плиев, повлияло в худшую сторону на ход переговоров с руководителями США и обострило конфликт между нами, поставив весь мир на грань войны.
Плиев задрожал от обиды и гнева.
– Извините, Анастас Иванович. Про планету как-то не подумал. Я выполнял свой долг.
Двигатель сбитого американского самолета Lockheed U-2 в Музее революции в Гаване. Фото RG72
– Ваш долг в том, чтоб не быть «воякой». Ваш долг – быть советским военачальником и думать о последствиях, прежде чем отдавать приказы.
Микоян махнул ладонью, дав понять: продолжать не намерен, что случилось, то случилось. Плиев смотрел в пол. Он был боевой генерал, прошедший всю войну от Белоруссии до Маньчжурии, дважды Герой Советского Союза. Он отвык получать выговоры.
Микоян, наконец, сел на стул. Ноги, спина болели от напряжения. Сел и Плиев. Они помолчали: Микоян дал возможность Плиеву успокоиться.
– Кастро очень недоволен, – сказал Микоян. – Если простыми словами – он в бешенстве. Он считает, что Советский Союз его предал. Что вы об этом думаете?
– Я его понимаю, – ответил Плиев.
– Но вы также понимаете, что это не его, Фиделя, собственная проблема. Это проблема не только Кубы, а вообще всего мира, и в первую очередь эту проблему решаем мы и американцы.
Плиев кивнул.
– Я осетин, – сказал он. – Осетины – маленький народ. Чтобы выжить, маленький народ ищет себе друзей из числа больших народов. Вы это понимаете, я это понимаю, Фидель это понимает. Он зависит от нас, ему некуда деваться. Горячий парень, латинос, пошумит – и успокоится.
– Верно, – ответил Микоян. – Но нельзя забывать – мы на его земле. Представьте, что будет, если кубинцы блокируют дороги.
– Какие дороги? – усмехнулся Плиев. – Про какие дороги вы говорите? Про те, которые мы сами построили? Это наши дороги.
– У Фиделя есть танки.
– И у меня есть танки, – ответил Плиев. – Фидель – хороший солдат, он все понимает, он не полезет в драку. У меня решающий перевес, вертолеты, артиллерия. Я заранее возьму под контроль коридоры отхода к портам.
– Может, не сам Фидель, – предположил Микоян. – Че Гевара настроен еще решительнее. Про других не знаю, но ясно, что все они резко против. И все они готовы за секунду превратиться в наших врагов по приказу команданте. Вы знаете кубинцев: сегодня они любят тебя всем сердцем, а завтра будут ненавидеть. Один неверный шаг – и тут все полыхнет.
– Не полыхнет, – сказал Плиев. – Не беспокойтесь за армию, Анастас Иванович. Я вывезу все свое хозяйство, у меня есть приказ министра обороны Советского Союза, и разрешение Фиделя мне не нужно.
Но Микоян как будто не расслышал.
– Представьте, что будет, если они нападут на любой из наших гарнизонов? Им достаточно захватить одну ракету! И даже не ракету, боеголовку! И все, потом начнется шантаж! Разговор на совсем других условиях!
Плиев улыбнулся.
– О чем выговорите, Анастас Иванович? Кубинцы отберут у меня боеголовку?!
– Я уверен, они думают и про это. Напасть, отбить ядерный заряд, спрятать его. Фидель потом скажет, что он ни при чем, что это сделали без его ведома. Что будете делать тогда?
– Отвечу головой, – сказал Плиев.
К началу октября под руководством Плиева на Кубе появилось советское мини-государство, семь гарнизонов, семь больших городков, рассредоточенных по территории острова. Русские привезли все с собой. Помимо ядерных ракет, средства ПВО, самолеты-перехватчики, вертолеты, танки, артиллерию. В первые недели кубинцы не принимали никакого участия в развитии операции «Анадырь». Были доставлены джипы, грузовики, самосвалы, бульдозеры, экскаваторы, подъемные краны. Местных не подпускали. Разгружали корабли своими силами. Подвели к городкам дороги. 40-тысячная группировка развернулась менее чем за месяц.
Позиции советских зенитно-ракетных комплексов С-75 «Двина» на Кубе, снятые пилотом американского боевого самолета McDonnell F-101 Voodoo. Фото U.S. Air Force
По острову бродили отряды контрас, как правило, под командованием заброшенных с Флориды американских диверсантов. За полгода советская военная группировка только убитыми потеряла больше 60 солдат и офицеров.
Теперь Плиев получил приказ свернуть базы, покинуть позиции, вывезти ракеты в СССР.
– Личный вопрос, Анастас Иванович, – сказал Плиев. – Как жена?
– Лечат, – ответил Микоян. – Что еще сказать? В ЦК мне предложили выбор: либо лететь, либо остаться у ее постели. Я прилетел. И уже здесь понял, что правильно сделал. Тут будет серьезный скандал. Будьте готовы ко всему.
– Договорились, – сказал Плиев. – А теперь, Анастас Иванович, давайте я подниму вам настроение. Послушайте загадку. Знаете, какое у меня есть новейшее секретное оружие? Никогда не догадаетесь!
– Какое?
– Молдаване, – ответил Плиев. – Мы оставляем часть вооружений кубинцам. Их надо обучать, нужны переводчики, так? Вдруг оказалось, что мои бойцы, кто из Молдавии, немного понимают кубинцев. Языки похожи, принадлежат к одной группе. Так что я по всем подразделениям собрал всех молдаван, кто повар, кто радист, кто танкист – неважно, и всех посадил учить испанский язык. Некоторые уже свободно говорят.
– Удивительно устроен мир, – ответил Микоян. – Вроде люди все разные, а по сути – одинаковые. Молдаванин понимает кубинца. Американец понимает армянина.
Из-за разницы во времени Микоян ночью почти не спал, ворочался в постели, с непривычки задыхался от тропической жары. Силился проникнуть разумом в будущее, просчитать, как поведут себя Хрущев, Кеннеди, а главное, Кастро и его ближайшее окружение. И, наконец, что будет с Ашхен? Они прожили вместе сорок один год, подняли пятерых сыновей. Он должен сейчас держать ее за руку, вытаскивать из беды, и где он? На другом конце шарика. Пытается предотвратить очередную войну.
Хрущев не хотел войны. Он любил давить, шуметь, потрясать кулаками, но, конечно, не собирался сжигать планету. И Кеннеди такой же, влюбленный в себя, в свое величие, не желал стать виновником апокалипсиса. Но между ними, как между жерновами, оказался Кастро и его Куба: семь миллионов заложников великой исторической игры.
Когда все началось, Кастро в своем стиле публично заявил, что не боится ядерного конфликта, наоборот, желает его, готов пожертвовать собой, и весь кубинский народ готов ради уничтожения ненавистных Соединенных Штатов Америки – оплота мирового империализма. Но то была хорошо просчитанная бравада. Фидель и его барбудос знали правила игры. Кроме того, в этой игре им везло, им шла карта. В мировой политике везение, удача много значат, это Микоян точно знал, ибо и ему, сыну неграмотного плотника, всю жизнь сопутствовала удача.
Макет-памятник советской ракете «Р-12» возле Военной академии в Гаване. Фото Suvorow
Разумеется, американцы боялись войны. Они считали себя господами, а русских – дикарями, варварами, готовыми на все. Высокомерие въелось в их подкорку, с этим приходилось считаться. Наконец, американское общество было более информированным – отсюда и страх, заразный, передающийся от одного обывателя к другому.
Советская власть не испытывала никакого давления снизу, со стороны общественного мнения. Советские газеты не пугали граждан ядерным пожаром, как это делала «Нью-Йорк таймс».
Кастро тоже был свободен в выборе решений. Народ боготворил своего Фиделя, и, если бы Фидель повел кубинцев в атомный костер, народ пошел бы за ним, распевая революционные песни и выкрикивая свой главный лозунг «Родина или смерть!».
А за кубинцами маячили бразильцы, аргентинцы, боливийцы, десятки миллионов нищих, неграмотных, отчаявшихся – все они почитали Фиделя как святого.
Микоян вспоминал взгляд Фиделя, его голос. Разочаровался ли он?
Еще три года назад в Кремле про Фиделя ничего не знали[428]. Когда Кастро пришел к власти, советские аналитики посчитали его очередным латиноамериканским диктатором вроде Рафаэля Трухильо. Кубинский переворот выглядел как типичное пронунсиаменто: смена вывески при сохранении режима. Команданте Кастро не произносил социалистических лозунгов и вообще не имел стройной системы взглядов. Он сражался лишь за справедливость, руководствуясь идеями Хосе Марти – кубинского публициста и революционера XIX века.