Анастас Микоян с невесткой Нами, внучками Ольгой, Светланой, Ниной и Кариной и внуком Стасом. 1971 год
В 1964 году Хрущев назначил Микояна председателем Президиума Верховного Совета СССР. По сути, первым лицом государства. Анастас Иванович противился назначению на этот пост. Он долго сопротивлялся, приводил разные аргументы. Но Хрущев сказал ему: “Иди, царствуй!” Вокруг Микояна всегда все кипело. А тут протокольные мероприятия, однообразные заседания. К тому же ему очень не понравилась работа аппарата президиума Верховного Совета. Он привык к активной деятельности. А вялая работа в Верховном Совете произвела на него тяжелое впечатление. Не сразу сложились деловые отношения и с начальником секретариата президиума – Константином Устиновичем Черненко. Прежде чем приступить к работе, Анастас Иванович лично обошел все службы президиума, поговорил буквально с каждым сотрудником, а позже написал обширную записку в ЦК КПСС о положении дел: у него сложилось впечатление, что “это застоялое болото”. А ведь до него председателем президиума был Брежнев. К Микояну вскоре пришла группа товарищей, человек семь, во главе с зампредом Совмина и членом президиума ЦК Дмитрием Степановичем Полянским. Они настойчиво уговаривали Анастаса Ивановича отозвать записку, чтобы не осложнять отношений с Брежневым. Но Микоян этого не сделал.
Брежнев избавлялся от Микояна шаг за шагом. В декабре 1965 года его освободили от должности председателя президиума, а в марте 1966 года вывели из состава политбюро. Все выглядело прилично, Микоян сам не раз говорил, что в семьдесят лет уйдет на пенсию. Но его сняли сразу после дня рождения и назначили только членом президиума с обязанностью наблюдать за двумя комиссиями – по восстановлению наград и по помилованию. А в 1967 году решили оформить ему пенсию. Это решение не оформлялось, как тогда говорилось, в советском порядке. Но Анастасу Ивановичу серьезно ухудшили материальное обеспечение. Его лишили права покупать продукты на спецбазе, которое было даже у его детей. Но он расстраивался не из-за этого. У него не стало любимого дела.
К нему на прием по-прежнему шло много людей. Даже больше, чем раньше. С личными просьбами, по делам снабжения, торговли, пищевой промышленности. И всем он давал советы, кому-то звонил. Приезжали иностранцы, помня те времена, когда Анастас Иванович отвечал в президиуме ЦК за международные дела. Помню, к нему пришел американский миллиардер Арманд Хаммер – мужик в русской шапке и ободранном пальто. Беседовали о покупке США советского газа. Микоян посоветовал ему строить хранилища, подсказал, как можно было бы организовать транспортировку газа. Но прежнего объема работы это не заменяло. И он стал чаще диктовать мне свои воспоминания.
Он начал, наверное, в конце 1950-х. Когда появлялось свободное время, он звал меня и рассказывал какие-то памятные для него эпизоды, описывал людей, с которыми ему пришлось работать, – Сталина, Жданова и других. Я печатала эти надиктовки в единственном экземпляре, и они хранились в сейфе Анастаса Ивановича в Кремле. А после вывода из политбюро он решил заняться воспоминаниями всерьез. Он позвонил Суслову и спросил: “Как на это посмотрят товарищи?” Суслов долго не перезванивал, но затем сообщил, что ЦК не возражает.
Архивами Анастас Иванович почти не пользовался. Там уточнялись только некоторые даты. Он все диктовал по памяти и с удовольствием вспоминал события юности. Диктовки не прекращались даже во время отдыха на юге. Работа шла успешно, первая книга вышла в 1971 году. Анастас Иванович разослал ее всем видным деятелям страны. Брежневу экземпляр с дарственной надписью отвозила я сама.
При подготовке следующего тома начались придирки в Политиздате. Там постоянно спрашивали: “Почему он все время пишет “я видел”, “я разговаривал”? Это ведь нескромно”. Какие-то эпизоды полностью выбрасывались из книги. При этом редакторы давали понять, что делают эти замечания не по своей инициативе. Вторая рукопись, насколько я помню, была по объему больше первой книги, а в итоге стала на треть меньше. Ее выпустили без иллюстраций, и поэтому вторая книга вышла маленькой и невзрачной. Но Микоян не опустил руки. Он был не такой человек. Перенес он это крайне тяжело, но не переставал очень активно работать над продолжением воспоминаний, много диктовал. Ему все больше мешала болезнь. Ухудшение наступило после того, как его в 1976 году на съезде вывели из состава ЦК. Он ведь стал членом ЦК еще при жизни Ленина и очень дорожил тем, что входит в руководство партии. Ему оставили только небольшой кабинет в Кремле. Но оставаться без дела он не мог ни на час. Я возила ему в больницу или на дачу письма, готовые части рукописи, сообщения ТАСС. Он без работы просто не мог.
Ему делали сложнейшие обследования в больницах Четвертого Главного управления, но точный диагноз – рак надпочечников – поставили, когда болезнь была на последней стадии и уже ничего нельзя было сделать. Врачи мне сказали, что эта болезнь возникает чаще всего, когда человек морально угнетен. Он ушел из жизни в октябре 1978 года. А сразу же после кончины Анастаса Ивановича у нас изъяли и рукопись, и все материалы. Только из Кремля вывезли два грузовика с папками».
Из воспоминаний Нами Микоян
«После вынужденного ухода на пенсию он жил на предоставленной ему последней даче по тому же шоссе, после Успенского, не доезжая совхоза “Горки‐10”. Уютная деревянная двухэтажная дача, недалеко река, место ему очень нравилось. Он говорил: “Хотели меня наказать, а мне в моем возрасте еще лучше – открытое место без елей и сырости, и речка рядом”.
На даче зимой он жил один – летом внуки были с ним, а зимой приезжали только на выходные. Потом все повзрослели, появились свои интересы. Сыновья и невестки приезжали все реже. Когда Анастас Иванович начал писать мемуары, КГБ к нему приставил сотрудницу из его бывшей канцелярии Нину Ивановну. Она, как бы помогая Анастасу Ивановичу, печатала под диктовку его воспоминания, контролируя их и передавая копии соответствующим органам, и старалась настроить его против всех членов семьи, чтобы сохранить свое на него влияние. Было очевидно, что она связана с госбезопасностью. Когда он умер, для похорон нужно было взять с дачи его одежду, но оказалось, что ничего из его личных вещей не осталось, так же как и денег, которых у него в принципе не было, но в те дни не нашлось даже на цветы – дом был просто пуст. Последней там была Нина Ивановна с какими-то людьми. Тут уж все до банальности просто и понятно».
Воспоминания Владимира Степановича Микояна
«Со дня смерти моего деда, Анастаса Ивановича Микояна, прошло уже почти сорок четыре года. Мне в тот год исполнилось 32. Я хорошо его помню. Он был человек, безусловно, выдающийся, мудрый, многоопытный и многогранный. Поэтому, вспоминая здесь лишь отдельные эпизоды общения с ним и не претендуя, естественно, на сколько-нибудь полный портрет, я признаюсь, что мне бы очень хотелось написать намного больше. Мой двоюродный брат Стас собрал в этой книге много фактов, документов и воспоминаний разных людей об Анастасе Ивановиче. Надеюсь, мои слова добавят штрихи к его портрету.
Вся наша большая семья – сыновья Анастаса Ивановича, их жены и мы, внуки, – по-моему, все без исключения любили его и, конечно, безмерно уважали. Для меня, как и для других внуков, жизнь на его даче в дни школьных каникул всегда была праздником, особенно когда он тоже был там, а не на работе. В первую очередь потому, что он был человек очень теплый, добрый и искренне любил нас. Конечно, иногда он мог быть строгим, но мне кажется, что чаще он бывал строг со своими сыновьями, чем с внуками.
Нами со своими детьми и Анастасом Ивановичем на даче в Усове (Калчуга), 1969 год
В выходные, обычно по воскресеньям, на даче проходили традиционные семейные обеды. Тогда приезжал и кто-то из старших, и за столом могло быть человек пятнадцать, а то и двадцать. Причем, понимая, что и у его сыновей, и даже у нас, внуков, уже могут быть свои друзья, он позволял их тоже приглашать за воскресный семейный стол. Хотя мой дед был членом Политбюро и председателем Президиума Верховного Совета СССР, то есть президентом СССР, а в прошлом – министром пищевой промышленности, никаких особенных блюд на столе не было. Один или два – на выбор – простых супа, овощи, всегда была зелень, рыба, мясо бывало на столе не часто. Он с детства не привык есть мясо, так как в горах, где он рос, это был особый деликатес. Впервые он попробовал его только в Баку, и его организм так и не привык к нему как к основному блюду. На столе был всегда белый армянский сыр лори или грузинский сулугуни, мацони, красное лобио и маслины. На всю компанию могло быть две бутылки вина, белого и красного сухого, часто грузинского. Крепких напитков на столе не помню. Как-то я спросил у него: “Дедушка, а какое твое самое любимое блюдо?” – “Жареная картошка”, – ответил он, подумав всего одну секунду.
Я тогда мечтал купить мотоцикл и сказал ему об этом. Ну, хорошо, ответил он. Заработай хотя бы одну треть сам, а остальное я тебе добавлю. И после второго курса университета в летние каникулы я устроился работать проводником на поезд Москва – Владивосток. Дед очень гордился этим и своим гостям говорил: “Мой внук – полупроводник”. Чувство юмора у него было замечательное. Вот еще анекдот, который он любил рассказывать: “В Тбилиси к чистильщику обуви подошел мужчина. По обуви чистильщик понял, что человек не местный, и спросил его, откуда он. “Из Ленинграда”, – ответил приезжий. “Ленинград? А как этот город раньше назывался?” – “Петроград”. – “Слушай, а у вас там в 17-м году заварушка была. Чем кончилась, а?” И заразительно смеялся.
Хорошо известно, что в последние полгода-год жизни Сталина мой дед был у него в опале. Разногласия нарастали давно и по разным причинам. У Микояна и Сталина были диаметрально противоположные точки зрения на крестьянство. Сталин не любил крестьян и давил их экономически и политически, а дед, будучи сам из крестьянской семьи, прекрасно понимал их проблемы и защищал их интересы. Кроме того, у Сталина вызывали раздражение дружеские и партнерские отношения, которые выстраивал Микоян со всем миром, включая враждебный Запад. Со слов отца знаю, что его жизни тогда угрожала реальная опасность, реальная настолько, что на работе в ящике стола он держал заряженный пистолет. Чтобы успеть застрелиться, если придут арестовывать. В таких случаях следствия и приговора уже не было и семье репрессии не угрожали.