Все началось в Дальдорфе, благодаря тем сведениям, которые имелись в наличии в библиотеке больницы, благодаря газетам, которые, по словам медсестры Малиновской, были «переполнены» статьями, посвященными семейству Романовых, благодаря иллюстрированным журналам, в которых печатались слухи о спасении Анастасии {31}. Франциска, как это отмечено в истории болезни, большую часть времени проводила, «читая газеты и книги» и «с интересом следила за развитием политических событий» {32}. Малиновская тоже приносила ей книги, главным образом русскую литературу, «которые она часто читала» {33}. Всего этого было слишком мало, чтобы почернуть какие-то сведения о неофициальной стороне жизни семьи Романовых, однако возможность Франциски получить доступ к такого рода материалам коренным образом улучшилась, после того как она стала жить в апартаментах фон Клейстов. И сам барон, и его семья, а также нескончаемый поток посетителей из числа русских эмигрантов снабжали ее книгами, мемуарами, газетами, памятными альбомами и иллюстрированными журналами, посвященными семье Романовых. Нет ничего удивительного в том, что такого рода подарки преподносили молодой женщине, которую считали великой княжной Анастасией, а для Франциски, старающейся вжиться в роль, это стало бесценным источником сведений. Здесь были и немецкое издание мемуаров Жильяра, дневники Николая II, обширная переписка между императором и императрицей в годы войны, экземпляр «Готского альманаха», сборник исчерпывающих сведений о династиях и королевских семействах Европы, а также переведенные на немецкий язык мемуары Татьяны Боткиной, английское издание книги Анны Вырубовой и целый ряд иллюстрированных журналов и газет, специально посвященных семье Романовых, а также их ссылке в Сибирь и последущей казни. Кроме того, в распоряжении Франциски оказались написанные бывшими придворными брошюры, посвященные императорской семье, и даже написанный в рыцарском духе немецкий роман, сюжет которого включает спасение из дома Ипатьева одной из великих княжон, осуществленное сочувствующим ей охранником {34}. При этом барон фон Клейст часто читал ей вслух что-нибудь из русских книг, а также то, что издавалось эмигрантами. Вооруженная знанием польского языка и, возможно, некоторыми познаниями в русском языке, почерпнутыми из общения с русскими солатами в Гут-Фридрикенхофе, она, несомненно, имела возможность понимать, о чем идет речь, однако обсуждение прочитанного по ее просьбе велось на немецком языке {35}.
Месяц за месяцем и год за годом Франциска пополняла свою библиотеку еще большим количеством книг, журналов, а также памятными фотографиями, открытками и разного рода иллюстрациями с изображением императорской семьи, гессенских родственников императрицы Александры и других членов королевских семей Европы. Часто можно было видеть, как она сидела в одиночестве с фотографиями, разложенными вокруг нее. В это время она работала со зрительной памятью, делая хорошо знакомыми и родными лица тех людей, которых ей полагалось знать {36}.
Все накопленные сведения Франциска использовала для того, чтобы придать своим претензиям еще большую убедительность. На основании хорошо продуманного расчета она продвигалась все дальше, о чем свидетельствует один из ее поступков 1925 года. В тот год, еще до того как они решили отказать ей в ее претензиях, семья Жильяров получила поздравительную рождественнскую открытку, посланную претенденткой и подписанную «Анастасия». «Совершенно верно, – так написал Жильяр Ратлеф-Кальман, – эта подпись очень похожа на ту, которой подписывалась великая княжна Анастасия, когда ей было четырнадцать или пятнадцать лет. Сейчас важно установить, не могла ли наша пациентка видеть подпись великой княжны на почтовых открытках или в каких-нибудь книгах» {37}. Однако Ратлеф-Кальман настаивала на том, что претендентка не только «никогда не пыталась скопировать подпись великой княжны», но также и на том, что «она никогда не видела ее» {38}. Это не соответствовало действительности. В июне 1925 года Франциска исписала поля одного из журналов буквами «А» в попытке повторить подпись Анастасии, очевидно, взяв за образец воспроизведенную в книге Жильяра фотографию с подписью Анастасии, в которой великая княжна воспользовалась французским вариантом написания своего имени {39}. Осенью 1925 года фотографию с подписью Анастасии, которая была одолжена ему Александрой Жильяр, Зале передал на время Ратлеф-Кальман, так что у Франциски были все шансы ее увидеть {40}.
В истории спасения Анастасии, придуманной Франциской, без сомнения, все исходные подробности были почерпнуты из номера журнала Berliner Illustrirte Zeitung от 23 октября 1921 года. С приведением многочисленных фотографий в журнале рассказывалось не только о жизни сосланной семьи императора в Тобольске и Екатеринбурге и их казни, но поразительно точно излагалась именно та фантастическая версия спасения Анастасии, в которую потом предложила поверить Франциска. Якобы в ходе расстрела раненая Анастасия упала, потеряв сознание; какой-то не лишиенный сострадания солдат увидел, что она все еще живая, и спас ее. В журнале приводились постоянно циркулирующие слухи о том, что Анастасия пешком прошла через всю Россию, и о драгоценностях, зашитых в одежду великой княжны, которыми, как потом настаивала Франциска, она расплачивалась за свой побег. В той же статье рассказывалось о случае некоей мадемуазель Бердич, скорее всего первой претендентке на титул и имя Анастасии, которая появилась в Париже в 1920 году и заявила, что она является русской великой княжной, которая была ранена при расстреле, затем спасена каким-то солдатом и тайком привезена в телеге из Сибири в Европу {41}.
Все это почти один к одному совпадало с той историей, которую Франциска доверительно рассказывала медсестре Малиновской и другим, вплоть до того что Париж был вкючен в рассказ как конечная цель побега. Эту подробность, равно как и рассказ о том, что Александр Чайковский раздобыл какой-то не имеющий названия аппарат, который она использовала, чтобы изменить внешность, Франциска позднее удалила из своего рассказа. Этой историей Франциска очертила границы, вдоль которых она будет вынуждена следовать, сталкиваясь не только с недостатком доказательств, но также с поправками, постоянно вносимыми ею самой. Если бы в самом начале Франциска относилась к своим претензиям на титул и имя великой княжны как к чему-то большему, чем просто развлечение, призванное скрасить ее пребывания в Дальдорфе, она, конечно же, придумала бы более последовательную и правдоподобную историю без столь видимых противоречий. Возможно, что рассказ о спасении тоже связан с ее реальной жизнью. Малое время, отпущенное на размышления, и недостаточная предусмотрительность могли заставить ее выдумать фамилию «Чайковский», но подобие этой фамили ее собственной заставляет думать о подсознательном смешении реальности и вымысла. Точно так же когда Франциска изображает человека, якобы спасшего ее, она делает его потомком польского мелкопоместного дворянства, к которому принадлежит и ее семейство {42}.
Сведения по крупицам попадали к Франциске и от тех, с кем она встречалась – приближенных ко двору аристократов, эмигрантов, бывших придворных и просто любопытных людей. Простое человеческое желание помочь молодой женщине, которую многие принимали за великую княжну Анастасию, на долю которой выпали страшные потрясения, почти наверняка помогало Франциске узнать ценные сведения. Все эти люди в своих благих попытках помочь восстановить ей утраченную память, говорили о прошлом и рассказывали о жизни при дворе русского императора. Об этом вспоминал Николай фон Швабе, рассказывая о времени, когда Франциска жила у него {43}. В некоторых случаях сведения подавались в открытой форме, как это имело место в случае, когда во время посещения баронессы Буксгевден Пойтерт пыталась подсказать претендентке, рассказывая шепотом на немецком языке о лицах, изображенных на фотографии. В других случаях от Франциски и вовсе ничего не требовалось, как это случилось во время ее встречи с Николаем Саблиным и адмиралом Федоровым, когда эти двое громко предавались воспоминаниям о семействе Романовых, об отдыхе и придворных. Все это служило такой отправной точкой в знакомстве с частной жизнью императорской семьи, которая не требовала от Франциски ничего, нужно было только молчать и слушать.
Безусловно, что ряд догадок о том, как ей себя вести, Франциска строила на всякого рода домыслах и предположениях. По ее представлениям только аристократ будет жить в убеждении, что ему дано право повелевать и считать, что все ему обязаны; только аристократ будет вести себя неблагодарно и потребительски по отношению к тем, кто пытается помочь ему; только аристократ будет проявлять интерес к чтению; только аристократ может владеть более чем одним языком (при этом она забыла, что, когда сама была юной девушкой, знала три языка); только аристократ умеет играть на рояле (хотя сама Франциска никогда не демонстрировала музыкальных способностей); только аристократка умеет вышивать (Франциска, несомненно, умела вышивать, как и большинство девушек-кашубок). Такая точка зрения, порожденная классовыми предубеждениями, могла иметь место, но интересно, как у Франциски могли родиться подобные представления об аристократах и их привилегиях? Маловероятно, что она была дурно воспитанной молодой женщиной, совершенно не представляющей, как вести себя в обществе, но все-таки как могло случиться так, что ни фон Клейст, ни герцог Лейхтенбергский не смогли заметить ни одного неловкого жеста или допущенной по незнанию ошибки, которые разоблачили бы ее игру?
Ответ, как и во многих других случаях, будет простым – неправильно думать, что с первых же минут после сочинения этой истории Франциска ежечасно и ежедневно годами играла избранную ею роль под прицелом безжалостной критики. Можно не сомневаться, что она очень хорошо разбиралась в людях и обстоятельствах и обладала даром схватывать на лету, усваивать разные сведения и присваивать их себе, выдавать за собственные переживания. Однако она была достаточно осторожна, чтобы не участвовать в ситуациях, в которых была определенная степень риска. В течение месяцев, проведенных ею в семье барона фон Клейста, Франциска редко садилась вместе со